Автор: Дмитрий Скиданов

ЧЕЧНЯ: ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ

Пролетая над Россией, я заметил, что всё в снегу. Бескрайние поля, какие-то неровные селения, города – всё белого цвета. Натыканная среди гор и горок Ингушетия — тоже сплошная белизна. А Чечня — нет! Только проехали «Кавказ-пост», сразу же снег только на обочинах шоссе и по краям полей. Позже профессор географии пытался объяснить мне, почему Чечня лучше прогревается на солнце. Встречающие-провожающие говорили проще: «однако, горячая точка».

Впрочем, любоваться красотами чеченской природы нет ни времени, ни желания. Никто не ездит сюда иначе как по делам – и стараются не задерживаться.

Встречает и сопровождает меня чеченец, серьёзный человек, который может позволить себе ходить без оружия. Однако, на всех его лимузинах, несмотря на различие окраски и номеров совершенно одинаковые царапины и вмятины, явно искусственного происхождения. Эта магия, однако, действует только на посты и патрули чеченской милиции. ОМОНовцы, не церемонясь, останавливают кого хотят и выясняют, кто такие. Принципы чеченской политики срабатывают безотказно: по лицу или документу досматривающий мгновенно идентифицирует круг связей. И может отказаться от дальнейшего досмотра, несмотря на наличие подозрительных лиц. Наблюдая за их работой по другим машинам, невозможно не признать, что они действительно ищут бандитов, а не лишние копейки, как пишут в либеральных газетах. Причём, если судить не только по сводкам, а просто по тому, как они держат оружие и перемещаются по местности — иногда действительно находят.

Бдительные милиционеры самим своим видом и поведением напоминают о том, что мы находимся в зоне боевых действий. Вырубленные деревья лесополос и повсеместные надписи, предостерегающие от мин, некоторые из которых выполнены на манер московских красочных граффити, также не дают забыть о присутствии опасности.

С предостережениями по поводу мин по частоте появления перед глазами могут соперничать только большие рисованные плакаты партии «Родина». Впрочем, неподалёку от «Минутки» рядом с таким плакатом какой-то политически грамотный товарищ написал от руки аршинными буквами «Рогозин – враг народа!».

Больше нигде на магистралях не встретилось ни одной политической (или хотя бы сомнительной) надписи. Нечто подобное может попадаться в «стрёмных» кварталах, что-нибудь типа «никто не забыт, ничто не забыто» и скрещенные сабли. Исключение — около одного из федеральных постов, там, куда явно не дотягиваются руки чеченской милиции, надпись: «верните наших детей». Тема исчезновения людей — одна из основных в республике. Об её актуальности напомнили и несколько раз попавшиеся бетеэры без опозновательных знаков с сидевшими на броне мощного вида людьми в масках. И это при том, что в чеченских СМИ постоянно повторяется заклинание: «есть приказ МВД Чеченской Республики — по машинам без опознавательных знаков и лицам в масках стрелять на поражение без предупреждения!». В оправдание чеченской милиции могу сказать, что ни разу не видел чеченского милиционера в пределах видимости такого бетеэра. Чеченские легковушки испуганно расступаются при виде масок, а не пытаются нагло шмыгать под самым носом, как это происходит с войсковыми колоннами.

Последние заслуживают отдельной песни — или хотя бы поэтической строки. В каких-то пятидесяти километрах от Грозного можно увидеть российских солдат, буднично просящих милостыню у ингушей, точно так же, как где-нибудь в центральной России. В Чечне не то – машины в колоннах образцово соблюдают дистанцию, на бетеэрах и грузовиках с зушками красуются внутряшники в отутюженных камуфляжах и с начищенным оружием. Практически все грузовики, несущие зушки, несут на себе самодельную броню. Разнообразные формы брони и характер сварочных швов выдают любовную работу мысли. Такое же впечатление и от инженерных дозоров внутренних войск – всю первую половину дня можно наблюдать, как они ищут мины на магистралях. Образцовая форма, оружие держат «под стандарт НАТО», боевые порядки как на показных учениях. Нельзя не порадоваться, видя во взглядах чеченцев на них если и не благодарность и уважение, то уж точно признание.

Однажды колонны автотехники заполнили практически все дороги, ведущие к горам, и даже часть рокад: везли брёвна. «Холодно в горах», понимающе кивали чеченцы.

Грозный сильно разрушен. Практически нет ни одного дома без повреждений. Кое-где в общую картинку контрастными пятнами вклеены отремонтированные куски, изредка достигающие размеров отдельного подъезда или домика в частном секторе. Частные дома, поражавшие размерами перед и после первой войны, стоят в руинах. Говорят, что получить компенсацию, даже отдав не менее десяти процентов выдающим, мучительно трудно. Получившие деньги большей частью предпочитают покупать машины, а не заниматься восстановлением домов. Объяснение простое: это верный доход. Вложения в строительство считаются рисковыми: дома страдают от терактов, перестрелок и дефицита материалов. Чеченцы, конечно, рассчитывают на эмоциональную реакцию приезжих и не ошибаются: когда ты видишь заросшие травой пустыри, уходящие в никуда (под асфальт) асфальт трамвайные рельсы, руины заводов или кинематографические развалины на месте спальных микрорайонов – это производит сильное впечатление.

С безопасностью ситуация следующая: хозяева над тобой не дрожат, но всё же предпочитают, чтобы ты никогда не оставался один там, где тебя не видят минимум два милиционера. И никому не говорил, где будешь ночевать. Это не с кем-то там, а среди своих соседей и сослуживцев. Такова обстановка.

Как-то раз мы завалились в свежепостроенный ресторан на окраине. Интересная особенность новочеченской архитектуры общепита – ни в какой из залов, ни тем более в кабинеты нельзя заглянуть в окно с улицы. Да и из двора затруднительно. Ту же роль выполняет и разница в высоте стен и заборов. Всё это снижает риск: в окно могут забросить гранату.

Ресторан по уровню вполне тянет на средний московский, хотя цены небольшие. Водка, правда, среднего качества, самая лучшая — «Русский стандарт». Чеченская Республика — один из немногих субъектов Федерации, не имеющий своего фирменного спиртного напитка. Раньше было, но теперь чеченские урожаи винограда (500 тонн в этом году) идут на дагестанские заводы. В ресторане мы пробыли часа три, за это время, кроме нас, было один-два посетителя (правда, это в рабочее время). Обычные в наше время обрывы разговоров и даже тостов из-за звонков были минимальны: мобильная связь работает скверно. Одна компания-монополист, на каждой соте, говорят, висит трубок много больше нормы. Дозвониться проблематично (городские телефоны явно не в моде), есть ли роуминг, я так и не понял. Но пили-гуляли нормально, и если бы не новые моды и телевизионные программы, можно было бы подумать, что мы вернулись в то время, когда ещё никаких войн не было и в помине.

А вот в целом по республике война чувствуется очень сильно. И дело вовсе не в разрухе или проверках на дорогах.

Важнейшее, что изменилось — это отрицательное отношение к русским. В принципе, к русским и раньше относились крайне плохо. Сам характер этого отношения стал другим. Раньше всё было просто и понятно: на русских смотрели либо как на потенциальных жертв («Мягонькие вы какие-то: вот у тебя, к примеру, ничего отнять нельзя ли?» «А ты, девушка, не шлюха ли, как все русские?»), либо с завистливой злобой («Русских на стороне Гитлера было больше, чем чеченцев живёт на свете, почему же выселили нас? Чеченцы уж точно не хуже русских, к русским в мире такое же отношение, как к чеченцам на Кавказе, почему им тогда досталась одна шестая суши, а нам несколько горных хребтов?»). Но те антирусские чувства, которые замечаешь сейчас, превосходят всё вышеописанное на порядок. Ближе всего они к тому, что описывал Толстой в «Хаджи-Мурате»: нас воспринимают как неких нечеловеческих существ, опасных и вредных, но совершенно неразумных и бесчувственных – типа саранчи, колорадских жуков или ядовитых змей. Причём, похоже, это стало всеобщим явлением.

Конечно, отдельные люди, которых во всяком народе мало, способные подняться над эмоциями (благодаря высокой культуре или силе личности), не проявляют этого. Остальные, неважно на какой они стороне, живут с этим, а некоторые и только этим. Например: мальчик не старше семи лет, который видел, что старшие его семьи только что сидели со мной за одним столом, снимали при мне оружие и вообще дружески общались, смог пожать мне руку только под напряжёнными взглядами старших. При этом непередаваемая на письме мимика дала бы богатейший материал на тему «вежливый человек пошёл навстречу омерзительному гуманоиду». Дальше, когда смотрели телевизор, этот милый воспитанный ребёнок уселся в кресло, и, по-детски маскируясь, пытался наблюдать за моими реакциями. Наши дети с таким же специфическим интересом смотрят на змей в зоопарке.

Кстати сказать: в связи с войной и разрухой чеченцы стали уделять своим детям больше внимания. Даже в бедных домах можно видеть сложные спортивные тренажёры, рассчитанные на мальчиков. Это не так уж плохо: время, потраченное на спорт, могло бы быть израсходовано на промывку мозгов и изучение оружия. То, что с детьми сидят безработные отцы, тоже не такая уж беда. Гораздо опаснее женщины, распропагандированные фанатичными имамами-экстремистами (как это сплошь и рядом бывает в более благополучных республиках Кавказа).

Бытовые взаимоотношения с работающими в республике представителями других регионов страны способны удивить любого жителя средней полосы. Чиновники, в особенности офицеры, абсолютно не заискивают перед чеченцами — скорее даже наоборот. Всё, что могут позволить себе чеченцы – это слегка мухлевать, пользуясь практически тотальным незнанием приезжими чеченского языка. Это напоминает об отношениях африканцев и белых в бедных африканских странах. Если соответствующие картинки заснять и показать по телевидению в центральной России (где как раз чеченцы занимают место «белых», стоят выше выше любого местного жителя и играют роль хозяев жизни) — не поверят даже милиционеры или скинхеды, примут за постановочные кадры.

Второе по важности из того, что нельзя увидеть по телевизору — это характер боевых действий.

Складывается впечатление, что участники и наблюдатели представляют это примерно так: чеченская милиция при поддержке российской армии и мятежники при поддержке иностранных моджахедов воюют, но в то же время на полях сражений присутствует некая третья сила, совершающая всякого рода провокации и разжигающая ненависть мирного населения против федеральных сил. Используются даже устойчивые словесные клише, типа: «анонимные третьи тёмные силы».

В отличии, например, от Косова, где тоже действовали «люди в чёрных масках» (точнее «люди в чёрном на чёрных джипах»), анонимных злодеев в Чечне не воспринимают как принадлежащих к одной из сторон. Они одинаково неприятны всем — и даже, как я понял из разговоров, армейцам. Понять, кто они такие, трудно. Во-первых существует табу на разговоры о них (видимо, по принципу «не поминать чёрта к ночи»). Во-вторых, хотя они бесспорно своим существованием добавляют ненависти к русским, но назвать федеральную структуру, к которой они принадлежат, было бы весьма затруднительно. Иной раз они имеют общих врагов с «лесными шайтанами», что для федералов было бы странно.

Почти такая же запретная тема — это арабские моджахеды. В то время как телевизор постоянно твердит о международных террористах, в разговоре услышать о них что-либо практически невозможно. Складывается странное впечатление, что в лесу находится только один враг – Басаев. Ещё где-то рядом с ним – обманутые чеченские мальчики, которых обязательно надо вернуть, переубедить, перевоспитать. При разговорах об арабах, а также об ордах моджахедов из других регионов России (регулярно упоминаемых в прессе) возникает неприятное напряжение. Это может восприниматься как косвенное подтверждение той рекламы вольной и сладкой жизни джихадистов, которыми полна иностранная пресса, охотно печатающая воспоминания иностранных моджахедов-добровольцев. Я как-то читал, как один американский моджахед расписывал свою жизнь в чеченских лесах: сильный враг нёс потери, а в «духовских» аулах местные жители наперебой подкладывали героям своих дочерей… И, само собой, без ненависти к русским не обходится и здесь: хаттабовские гвардейцы-«славяне» оставили по себе не самую добрую память.

Басаев, пожалуй, единственный враг, о котором говорят вслух. Но и здесь тоже заметна самоцензура: видимо, нет таких, кто мог бы себе позволить отзываться о нём пренебрежительно.

Во многих государственных учреждениях или даже в частных домах можно видеть плакаты с изображениями Алу Алханова и Рамзана Кадырова. Плакат с Алхановым может оказаться где угодно. Похоже, это расценивается только как внешний жест лояльности существующей власти. А вот плакаты с Кадыровым-младшим висят только у тех, кто демонстрирует свою идейную приверженность Рамзану: у таких можно увидеть на стенах дома стихи про Рамзана и услышать песни о нём, записанные на плёнку.

Говорят, что Рамзан является безусловным лидером для пришедших из леса, а также для жителей собственно Ичкерии (Ножайюртовский, Курчалоевский, Саясановский и часть Веденского районов), кроме её Веденской части, где — как и во всём Веденском районе — популярен Басаев. Другие полевые командиры федеральной стороны, даже такие, как Сулим Ямадев или Саид-Магомед Какиев, не сопоставимы с ним по славе. Отзывы о них – с не меньшим, если не с большим, уважением, чем о сражающихся «на той стороне». Но ни стихов, им посвящённых, ни плакатов в общественных местах с их лицами нигде не встретишь.

Совершенно другой природы культ президента Алханова. У многих это только общепринятая форма уважения действущему лидеру. Однако есть люди, которые действительно ожидают, что он найдёт выход из сложнейшей ситуации, в которой находится Чечня. Многие отмечают его решительность, способность в безвыходной, казалось бы, ситуации взять ответственность на себя и найти решение. Публичные высказывания Алу Алханова отчасти это подтверждает. В частности, он неоднократно высказывал предложение выявить негативные отличия чеченской культуры от культур других народов Кавказа, которые постоянно приводят к повторению трагических ситуаций исключительно с чеченцами — и устранить их. Это вполне современно и созвучно научным подходам культурной и политической антропологии. Однако не стоит забывать и о конкурирующем подходе, предлагаемым Басаевым: навязать чеченскую трагедию всем остальным народам. Какой подход победит, мы узнаем в ближайшее время.

Все всяких сомнений, Алханов пытается сохранить существующие в республике меньшинства. Проблема в том, что сохранение компактно проживающих на равнине меньшинств (ногайцев, кумыков, аварцев и в какой-то степени русских) противоречит основному процессу, на котором президент мог бы набирать политические очки – переселению горцев на плоскость (если, конечно, не переселять их сразу в Москву). Поэтому чеченский президент не может реально защитить меньшинства — за рамками поддержки их собственных мер самозащиты. С другой стороны, ваххабитское подполье, которое, как говорят, популярно в сёлах нацменьшинств, старается действовать аккуратнее, чем даже в чеченских сёлах – чтобы ненароком не разрушить сложившийся хрупкий баланс и не лишится одной из альтернативных кадровых баз в регионе.

Можно предположить, что меньшинства будут дальше жить как многие горцы: все, кто не связан с подпольем, будут постепенно выезжать. Пока ситуация ещё далека от этого – местные жители нечеченцы свободно работают в органах власти, пользуются попутками и общественным транспортом, в общем – живут обычной жизнью. Напряжённость внешне проявляется только в жалобах и хозяйственных спорах.

Добираться на работу в правительственный комплекс в районе бывшей гостиницы и железнодорожных путей в равной мере дорого и опасно из любого места. Исключение составляет только Грозный и места не дальше Аргуна – во время движения на работу дороги там заполнены попутками, разнообразной охраной и автобусами со студентами, которых ваххабиты без нужды стараются не трогать. Но это только для средних чиновников, которые могут передвигаться на машине (на своей или чужой). У кого есть мигалки и сирены — спрятаны под капотом, чтобы не привлекать внимания. Все остальные — как высшие, так и низшие — вынуждены жить в правительственном комплексе. Высшие — в малогабаритных (даже крайне малогабаритных) квартирах, низшие – в вагончиках и железнодорожных вагонах. Если кто думает начинать пиар-кампанию по реабилитации чиновничества в глазах общественного мнения, то лучшего материала, чем быт чеченского главного специалиста, живущего всю рабочую неделю в железнодорожном вагоне, а с семьёй встречающегося только по по выходным, найти трудно. Для контраста можно показать быт его московского собрата. Хотя бы сравнить средства передвижения. И тут же обобщить на примере чиновника федерального – добирающегося на работу на электричке из пригорода.

Правительственный комплекс выстроен по той же модели, что и правительственные зоны в арабских странах – резиденции и рабочие места высшего руководства в окружении воинских частей. Правда, воплощение этой идеи на чеченской земле разительно отличается от арабских дворцовых комплексов. Те, кто использовал русское значение слова «сарай» по отношению к зданиям Минобороны в Багдаде (тоже называвшихся «сараи» – до «бури»), должны почтительно умолкнуть при виде чеченских «дворцов». В сравнении с «сильными людьми» в сёлах чеченское высшее руководство живёт необычайно близко к народу. Президент и председатель правительства занимают по этажу в трёхтажном здании бывшей гостиницы, которая неровным зубцом мерцает на фоне ночного грозненского неба. Рядом — скопление вагонов и вагончиков в которых предполагается наличие всего, что может понадобится в работе госаппарата — от прачечной до спутниковой связи. Небольшие домики, которые трудно назвать многоквартирными, заняты высшими чиновниками. За неиспользуемой вертолётной площадкой находится здание Госсовета республики, отлично отремонтированное. Над всем правительственным комплексом ненавязчиво доминируют постройки воинских частей, окружающие его со всех сторон. Многочисленные огневые точки хорошо замаскированы, что добавляет аморфности и серости пейзажу.

Воинские части как МВД, так и Минообороны смотрятся достаточно внушительно. Особенно приятно видеть обилие российских флагов: для того, чтобы вычислить, где находится амбразура, необходимо долго и тщательно разглядывать стены. Надо думать, духовских разведчиков вычисляют за этим занятием.

Покидая Чечню, я обратил внимание, что, наверное, единственным признаком налаживающейся жизни, присутствующим абсолютно во всех населённых пунктах, могут считаться новенькие мечети: их действительно много. Но ровно то же самое было и перед первой войной.