Автор: Михаил Харитонов

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОБЩИНЫ

Пролетарский поэт Маяковский однажды заметил, что для веселия планета наша мало оборудована. За истекший век мы успели в этом убедиться сполна. Везде — в Нью-Йоре и в Москве, в Шанхае и в Иерусалиме, мы сталкиваемся с одним и тем же — застарелой бедностью, несправедливостью и произволом, расовыми и религиозными конфликтами, ну и, конечно, насилием.

Поэтому особенной завистью пользовались те блаженные края, жители которых умудрились посреди всего этого вселенского бардака наладить спокойную, зажиточную, мирную жизнь без серьёзных проблем. Правда, такие можно пересчитать по пальцам одной руки. Вот, например, Париж, сахарное сердце Европы, страдающее разве что от ожирения и наплыва туристов. Или, скажем, далёкая Австралия, где обитают милые зверюшки, а население в основном загорает на пляжах и пьёт хорошее пиво.

Увы. Подул чёрный ветер и порвал глянцевую картинку на мелкие клочки.

ХОРЬКИ В КУРЯТНИКЕ

После событий во Франции, когда арабские варвары устроили многодневный непрекращающийся погром, все либеральные политики и соответствующие средства массовой информации потратили немало сил и времени, чтобы отмыть чёрного арабского кобеля добела. Как выяснилось, погромщики были в своём праве: они в оригинальной форме выражали свой социальный протест против плохих условий содержания. Оказывается, французское государство недостаточно заботилось о своих новых гражданах, и они совершенно справедливо напомнили ему о его обязанностях. Откуда взялись эти обязанности, никто, разумеется, не распространялся. Взялись — и всё тут.

Зато ситуация в сиднейском пригороде была расписана прямо противоположным образом. По телевизорам показывали толпы белых (обычно комментаторы добавляли слово «подонков»), пьяных и агрессивных, которые по каким-то тёмным, непонятным причинам напали на отдыхающих на пляже «лиц ближневосточной наружности» (австралийский аналог отечественного выражения «ЛКН», только применяемый к арабам). Толпа «коренных австралийцев» напала на несчастных и жестоко их избила. Довольно быстро появилась версия, что «белую сволочь» подстрекали какие-то «неонацисты». Несчастные жертвы быстро сорганизовались и «дали организованный отпор белым». Группы молодых иммигрантов устроили погромы в пригородах Сиднея. Они громили витрины, ломали автомобили «в французском стиле», кого-то пырнули ножом. Дальнейшее известно: полиция попыталась взять ситуацию под свой контроль, не разбирая правых и виноватых и стараясь как можно скорее погасить начавшихся пожар… Подробности читатели «Спецназа» могут прочитать в рубрике «Горячая хроника».

Куда менее известна предыстория событий.

Кронал, пригород Сиднея — небольшой прибрежный городок, известный своими пляжами и синим морем. Менее известно, что неподалёку, всего в нескольких милях от него, располагается Лейкем, ставший одним из основных центров быстрорастущей арабской общины Австралии, основную массу которой составляют ливанские арабы. В Лейкеме уже есть мечеть, а по некоторым данным — и опорные точки разного рода мусульманских организаций радикального толка. Арабское логово разрастается очень быстро: мирная, богатая, неагрессивная страна оказалась хорошим питательным бульоном для искателей счастья с Ближнего Востока.

Разумеется, всякая агрессивная и растущая община сталкивается с проблемой социализации молодняка. Молодых хищников надо натаскивать на нужного сорта дичь, чтобы они не перегрызлись друг с другом. Кто в белой стране может стать дичью, вполне понятно и ожидаемо. Находящийся рядом «белый» городок с его мирным населением, отдыхающими на пляжах и так далее — прекрасная возможность поточить зубки.

В течении последних полутора лет жизнь крональцев превратилась если не в ад, то в помойку. Стаи ливанских юнцов повадились терроризировать белых. Особенно их привлекал пляж с загорающими полуголыми женщинами, с красивыми шмотками, мобильниками и плеерами, валяющимися прямо на песке, и прочими легкодоступными сокровищами. Банды «братвы» (именно так, «brothers», назвают себя молодые арабские бандиты) стали систематически терроризировать пляж — нападать на женщин, избивать и грабить мужчин, красть всё что можно (в основном мобильные телефоны, MP3-плейеры и драгоценности). Грабили и громили и пляжных торговцев, которые в конце концов были вынуждены нанять частную охрану. Полиция, запуганная начальством, пуще огня боящимся обвинений в «расизме», предпочитала не вмешиваться, предпочитая вымещать гнев и бессилие на законопослушных белых подростках, слушающих слишком громкую музыку или осмеливающихся выпить пива из банки... Единственными защитниками пляжа оставались добровольцы-спасатели, которые по традиции охраняли пляж. В конце концов молодые волчата взялись и за них: ливанская банда атаковала пост спасателей и тяжело ранила одного из них. Это послужило последней каплей: белые поняли, что дальше так жить нельзя.

Теперь об организованности белых выступлений. Самым поразительным фактом, который трудно замолчать и трудно воспринять правильно, был тот, что у многотысячной толпы не было ни командиров, ни вожаков. По некоторым сведениям, организаторами выступления стала вполне мирная команда местных серфингистов. Всё, что они делали — так это рассылали SMS-сообщения с призывом объединиться и дать отпор «братве». И этого оказалось достаточно: белые люди, доведённые до отчаяния, нашли в себе силы объединиться и дать отпор одуревшим от безнаказанности арабским мальчикам, вообразившим себя хозяевами.

ЛЬВЫ И ШАКАЛЫ

Непонятно, однако, другое. Почему австралийцы столько времени терпели наглые выходки, издевательства и даже преступления горячих ливанских парней?

Стоит вспомнить простую истину: белые люди — не барашки. Когда-то европейцы подмяли под себя весь мир, и не в последнюю очередь благодаря своей жестокости и способности к неограниченному насилию.

Возьмём, к примеру, те же европейско-арабские отношения.

Ещё современник крестовых походов шайзарский эмир Усама ибн Мункыз с ужасом и отвращением писал в «Книге Назидания»: «У франков, да покинет их Аллах, нет ни одного из достоинств, присущих людям, кроме храбрости». Это было правдой: крестоносные франки были не просто храбры, а свирепы. Тогдашние арабы, тоже хорошие воины, побеждали в основном благодаря лучшей выучке, знанию местности, ресурсному и даже культурному превосходству — но не воинскому духу.

То же самое положение вещей мы видим и в новой истории. Надменные англичане презирали арабов за невежество, грязь, хитрость, и не в последнюю очередь за слабость духа. В мемуарах английских военных истеричная бедуинская смелость удостоилась нескольких презрительных комментариев типа «они скачут вперёд, заводя себя воинственными криками, и так же быстро рассыпаются, если противник оказывается сильнее».

Последнее очень важно. Смелость как таковая — сложное свойство, она предполагает как готовность к агрессии, так и готовность к отражению чужой агрессии. Первое предполагает то, что называется «горячей кровью», то есть способность легко заводиться в случае малейшего конфликта, а также (это важно) умение чуять слабость противника. Второе — то, что называется «стойкостью» — требует, напротив, выдержки, хладнокровия и спокойной жестокости. Это вовсе не предполагает бесчувственности: просто место ярости в душе занимает ненависть.

Так вот, европейцы отличались тем, что были способны начинать агрессивные действия вообще безо всякой «накрутки», из чисто рациональных соображений. При этом они же демонстрировали невероятную стойкость: европейцы воевали на уничтожение противника. (Русские, кстати, отличались этим свойством в очень большой степени: подробности можно прочитать в статье Андрея Борцова «Русская справедливость», публикуемой в этом номере).

Своего рода апофеозом европейского духа воинственности стали две мировые войны. Кстати, в то время было несколько попыток использовать на европейском театре военных действий негров или индусов. Первыми на подобный эксперимент решились французы: они вербовали «цветных» в свои регулярные войска. Большой роли они не сыграли — поскольку оказались плохими солдатами. Не сыграли они особой роли и во Второй Мировой, «хотя казалось бы».

Теперь специально об Австралии. Как известно, когда-то Австралия и Новая Зеландия была территориями, аналогичными нашей Сибири: туда ссылали. Коренные австралийцы — это в основном потомки каторжников, то есть людей, совершавших особо тяжкие преступления, в основном грабежи и убийства. Наследственность — штука упрямая, девать её некуда… При всём том Австралия никогда не была колониальной державой (напротив, она сама была колонией) и не имеет никаких моральных обязательств перед пришлыми арабами… Казалось бы, кому, как не белым австралийцам, поставить на место зарвавшихся чужаков, причём сразу, как только они подняли голову? И, с другой стороны, почему чужаки так обнаглели?

Для того, чтобы понять суть дела, обратимся к истории.

ОБЩИННИКИ И ИЗГОИ

Современный человек, живущий в современном государстве, воспринимает свою жизнь как нечто естественное. Он привык покупать еду в магазине, работать вне дома, получать зарплату, носить с собой паспорт и надеяться на пенсию от государства. Теоретически он, конечно, знает, что его предки добывали еду в поле или в лесу, что сидеть в офисе и нажимать на кнопочки — странное и неестественное занятие, что пенсия — очень недавнее и очень ненадёжное изобретение, и так далее. Но ещё больше вещей он не знает. Напомним о них.

Прежде всего, современный белый человек — это одиночка. Сейчас это принято называть словом «индивидуалист», но если перевести это слово на человеческий язык, получится всего лишь «одиночка по собственной воле». Насколько эта воля и в самом деле «собственная», никем не обсуждается. В лучшем случае ссылаются на «нашу высокую культуру», которая якобы и приводит к «индивидуализму».

«Индивидуализм» принято хвалить как высшую и последнюю стадию развития человеческой личности. Считается, что индивидуалист — это свободный человек, свободный прежде всего от семейных, общинных и вообще всяких предрассудков. Как гордый буревестник, парит он в облаках, сам себе владыка и судья, никому и ничему не подвластный, кроме разве что громов и ураганов. Но и их он преодолевает, — или красиво гибнет, непобеждённый морально.

Что же мы имеем на самом деле?

Человек традиционной культуры — это человек, за спиной которого стоит община. Община — это совокупность людей, как правило связанных кровными узами, общими занятиями и общностью интересов. Последнее очень важно: член общины может рассчитывать на других членов общины. В экономических терминах община представляет собой ни что иное, как капитал, то есть «совокупность средств производства». Разумеется, для общины он сам и его имущество тоже являются капиталом. Но человек в любом случае является таковым: его труд, его время и его способности всегда кому-нибудь да принадлежат (например, работодателю). Зато община не может обращаться со своими членами и эксплуатировать их так, как это делает работодатель: они всё-таки являются её частью, а не случайными людьми со стороны, которых можно выжать, как лимон, а потом выбросить.

Далее, община и жизнь в ней приучает людей к коллективному принятию решений. При этом в традиционно устроенных общинах не всякий может высказывать своё мнение. Эти факты обычно приводят как подтверждение тоталитарности общинной жизни. Но при этом из вида упускается другая сторона дела: хотя не все мнения высказываются прямо, на деле ничьё мнение нельзя игнорировать. У «лишённых голоса» членов общины всегда есть возможность высказать своё отношение к происходящему. Известно, например, что именно в тех культурах, где женщины якобы забиты и лишены права голоса, на деле имеют очень много власти: достаточно презрительного взгляда или жеста, чтобы заставить мужчину делать то, чего он не хотел делать… Впрочем, это детали. Важно, что человек в общине всё время должен принимать участие в принятии решений, договариваться с другими людьми и находить компромиссы. Фактически, общинная жизнь — это школа реальной политики, круглосуточная и круглогодичная.

Наконец, последнее. Общины всегда служили буфером между человеком и государством. Государство — огромная мощная машина, способная раздавить своими колёсами каждого отдельно взятого человечка. Однако, уже несколько человек, связанных общими обязательствами, вполне способны доставить этой машине существенные неприятности. Те, кто сидят в салоне государственного «роллс-ройса», очень не любят тряски. Наезжать же на общины — всё равно что ехать по крупной гальке: можно, но удовольствие ниже среднего… То же самое можно сказать и об отношениях человека с другими значительными силами, всякими там «мафиями», «сильными людьми» и так далее. Один в поле не воин, а вместе можно отбиться и от серьёзного наезда.

Теперь зададимся вопросом: существовали ли индивидуалисты во времена традиционного общества?

Да, конечно. Они назывались изгоями. Это были люди, которых по каким-то причинам община отвергала. Изгнание считалось страшнейшим наказанием, фактически — эквивалентом смертной казни. Изгнанные обычно либо гибли, либо становились рабами других общин, либо, наконец, сбивались вместе, пытаясь образовать свои общины — как правило, шайки или разбойничьи банды… В любом случае, «индивидуалисты» жили плохо и недолго.

Если смотреть с этой точки зрения, что такое «современное общество»? Это общество изгоев.

Но кому и зачем такое общество понадобилось? Здесь нам понадобится ещё один исторический экскурс.

ИНДУСТРИАЛЬНАЯ ЭРА

Современные государства возникли в XVIII-XIX веке, в начале индустриальной эры. Раннеиндустриальный мир с его примитивными технологиями требовал огромного количества дешёвого и малоквалифицированного труда — причём куда менее квалифицированного, чем труд крестьянина. Для того, чтобы вести крестьянское хозяйство, нужно знать очень много — начиная с погодных примет и кончая ценами на зерно. Для того, чтобы таскать мешки, вертеть ворот или собирать хлопок, не нужно знать вообще ничего — достаточно слушаться надсмотрщика. В принципе, ранний индустриализм нуждался ни в чём ином, как в дешёвых рабах.

Отчасти возрождение рабства в эту историческую эпоху имело место: как раз в эту эпоху европейцы приступили к созданию колониальной системы. Но превращать в рабов собственное население — а этого требовала экономическая необходимость — было всё-таки сложно: люди сопротивлялись, иногда успешно. В той же Великобритании, например, возникло движение луддитов, ломавших станки и оборудование и призывающих вернуться к «доброй зелёной Англии».

Поэтому индустриализующееся общество сделало сознательную ставку на изгоев. Первыми рабочими были нищие, бродяги, «лишние люди», практически кнутом (или очень тощим пряником) сгоняемые «в работы» — на шахты и в мастерские. Большая часть этого человеческого материала быстро вырабатывалось, а потом быстро спивалось (дешёвый алкоголь оказался очень удобным орудием контроля) и быстро отправлялось на тот свет.

Тогда же начал широко использоваться женский и детский труд — опять же потому, что требования к квалификации резко снизились. Можно себе представить, что это были за женщины и какие это были дети…

Ещё одним потребителем изгоев была армия. Военная служба, особенно в наёмных войсках, всегда была традиционным занятием изгоев, вынужденных, за неимением другого имущества, торговать собственной кровью. Однако, именно в этот период огромные армии стали востребованы (в отличие от маленьких и высокопрофессиональных рыцарских отрядов Средневековья). Войны нового типа потребовали человеческую массу, одновременно агрессивная и покорная, не связанная ни с землёй, ни с семьями, ни с родом, готовая убивать и умирать.

В результате сформировалась современная европейская личность. Это человек, не имеющий корней, не ценящий родственных связей (ибо они ничем не могут ему помочь), продающий свои руки тому, кто заплатит за них лишний грош и рассматривающий всех окружающих людей только как конкурентов. Этот человек может завести подобие семьи — то есть женщину и (иногда) потомство от неё. Однако, подобного рода «брак» не является семьёй. Скорее это маленький бизнес по совместному управлению имуществом и взаимному половому удовлетворению. Поэтому, кстати, современному европейскому сознанию не претит идея однополых браков: в сущности, основа для этого была заложена ещё два века назад. Просто сейчас европейцы окончательно избавились от предрассудков и твёрдо встали на ту позицию, что общность имущества плюс общая постель и есть «семья». В эти самые дни, кстати, англиканской церковью был освящён гомосексуальный брак композитора Элтона Джона и его многолетнего партнёра Дэвида Фарниша: закон и даже религия самой консервативной европейской страны наконец-то признали очевидное — европейский «брак» не является тем, что традиционное общество называет этим именем...

Но вернёмся ко временам индустриальной эры. В какой-то момент изгойство стало сознательно поощряться. Современные государства поставили своей целью перемалывание всех общин с целью получения однородной массы населения, полностью оторванного от каких бы то ни было корней и напрямую зависящего от государства и его элит.

Это был длительный процесс, в котором был задействован не только кнут, но и пряник. Например, уже упомянутая пенсионная система сыграла немалую роль в разрушении общинной структуры: старики перестали финансово зависеть от своих детей и стали зависеть от государства. С другой стороны, постоянное провоцирование на государственном уровне так называемого «конфликта поколений» (в частности, создание особой «молодёжной культуры», специально оформляемой таким образом, чтобы она была отвратительна старшему поколению) имело ту же цель: разрушение межпоколенческих связей, разрушение общинной структуры.

Наступила «эпоха толпы» — то есть огромных масс людей, не связанных между собой решительно ничем.

И до определённого момента подобная система работала. Более того, она обеспечивала европейским государствам превосходство над всеми остальными. Агрессивно-послушная, озлобнено-покорная масса изгоев, ведомая железными командирами и финансируемая хищными капиталистами, оказалась мощнейшим орудием всемирного разрушения.

Что было дальше?

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОБЩИНЫ

Современный мир часто называют «постиндустриальным». Это, разумеется, не означает, что трубы заводов перестали дымить. Это значит, что неквалифицированный труд, послушание и забвения традиционных ценностей перестали быть конкурентным преимуществом. Массы людей, оторванных от корней, готовых работать за гроши, согнанных на плантации или к лентам конвейеров, больше никому не нужны: их работу делают автоматы или не делает никто, за ненужностью такой работы.

По большому счёту, «индустриальные люди» с присущим им сознанием больше никому не нужны. Зато всё большее влияние приобретают именно общины. В том числе и общины совершенно дикарские. Элементарнейшие навыки взаимопомощи вдруг оказались дефицитным товаром. Кучки дикарей, которых предки современных европейцев драли в хвост и в гриву, вдруг оказываются на коне, потому что у них есть конкурентное преимущество: спайка и умение действовать совместно.

Как же ведут себя государства, некогда превратившие собственное население в фарш? Обычно они просто бросают утратившее навыки солидарности население на произвол судьбы. Более того, государство охотнее имеет дело с общинами, чем с упомянутым человеческим фаршем. Фарш совершенно безопасен, а с сильными общинами нужно разговаривать и договариваться. В результате последние получают несопоставимо большее влияние, чем «арифметическое большинство населения» соответствующих стран.

Однако, белые люди не хотят умирать. Наглые выходки дикарей, которые уверовали в свою силу и безнаказанность, приводит к тому, что белые люди начинают вспоминать о том, кем они были раньше. Навыки солидарности, забытые и забитые, потихоньку начинают возвращаться. Более того, они возвращаются на новом уровне. И если белые в самом деле поставят своей целью выход из состояния «индивидуализма» (то есть бессилия перед любой сколько-нибудь организованной силой), то им это, скорее всего, удастся. Причём так, что никому мало не покажется.

Новые европейские общины будут, скорее всего, основываться не на кровно-семейных, а на идейных основаниях и будут похожи на средневековые ордена, только светские. Несомненно, они будут использовать самые современные финансовые системы а также современные средства связи и контроля. Они будут обеспечивать своим участникам высокий уровень образования и отличные «стартовые условия» для того, чтобы побеждать.

И уж, конечно, они не позволят каким-то обнаглевшим мигрантам кусать руку дающую.

В заключение напомним один эпизод из австралийской истории. Белые поселенцы на острове Тасмания не нашли общего языка с коренным населением, которое, в частности, нападали на белых людей и не брезговали людоедством. В какой-то момент поселенцам это надоело. Однажды они договорились между собой, собрались вместе и прошли весь остров с ружьями наперевес. С тех пор тасманийских аборигенов не существует. Последняя коренная жительница острова, оставшаяся в живых, скончалась в 1876 году…

Выводы делайте сами