Автор: Михаил Харитонов

ВЫЙТИ НА ПЛОЩАДЬ

Пятнадцать лет назад, в жарком августе 1991 года, в конце месяца, в Советском тогда ещё Союзе была предпринята последняя, отчаянная попытка высокопоставленных советских стариков сохранить страну. Их попытка провалилась, не в последнюю очередь благодаря энтузиазму широких масс, вышедших на защиту «демократии» против стариков с трясущимися руками. Проваленная попытка почему-то была названа «путчем». Кстати, это было первое словцо, обозначившее курс страны: «путч» — это словцо из латиноамериканского лексикона, что-то из жизни Чили и Парагвая. Россия и покатилась кубарем туда, к латиносам — то есть из развитых стран прямиком в гнусное дикарство.

После пятнадцати лет, заполненных сплошным чёрным позором, вспоминать об этих днях малоприятно. Тем не менее именно сейчас всех как-то захлестнуло мемуарным настроением. Это как трогать языком больной зуб: вроде и больно, и всё равно хочется потрогать, в тайной надежде на то, что «вроде бы прошло». Зуб взрывается злорадной болью: нет, не прошло, будет ещё больнее.

Ну, конечно, расковыривают тему каждый по-своему.

Некоторые усиленно дёргают за белые нитки, которыми сшита казённая версия происходившего. В самом деле, в истории «путча» полно неясностей, а на расстоянии они выступают особенно рельефно. Другие сосредоточиваются на лирике — вспоминают балет «Лебединое озеро» по телевизору, собственные страхи, постыдное чувство облегчения, когда «всё кончилось». Третьи, принимавшие участие в «обороне Белого Дома», тоже вспоминают — о том, как молоды были, как строили баррикады, ждали танков. Четвёртые — проклинают третьих. И так далее.

Нет, я не буду заниматься ни конспирологией, ни мемуаристикой. Хотя бы потому, что обсуждение того, что и как на самом деле произошло в те три дня, нужно несколько больше места, да и жанр передовицы к этому не располагает. Что до мемуаров, их и без того навалом. Проклинать кого-то я тоже не собираюсь: много чести.

Я хочу ответить на один вопрос, который обычно считается риторическим.

Как правило, когда обсуждается вопрос о том, могло ли в том жарком августе получиться иначе, сторонник «либеральных преобразований», исчерпав все аргументы, надувает щёки и говорит примерно следующее: «А почему это ваше ГКЧП никто не поддержал? Что ж народишко-то не пошёл родную советскую власть защищать? А вот наши на баррикады вышли. Потому-то всё по-нашему и вышло».

На этом патриот, как правило, замолкает. А в своём кругу с горечью рассуждает о том, что народишко у нас пассивный и предательский, поскольку, вроде бы поддерживая это самое ГКЧП, не пошёл за него вписываться. В отличие от либералов, которые хоть и гады, а молодцы: собрались вокруг Ельцина и дали шороху, пока все остальные ховались по щелям.

И, в отличие от обычной либеральной лжи, на сей раз они говорят правду. На защиту Советской власти не вышел никто.

Остаётся только понять, почему.

ОШИБКА ГЕНЕРАЛОВ

Как я уже говорил выше, чилийско-парагвайское словечко «путч» совершенно не отражает того, что пытались совершить Крючков с Янаевым.

Вообще говоря, «путч» — это силовой переворот, совершаемый армией. Путч начинается с насилия. То есть, если бы в ту августовскую ночь действительно случился бы путч, то утром Ельцин и его присные уже сидели бы в какой-нибудь глубокой яме, демократическая общественность была бы согнана на стадион в Лужниках, на каждом углу стоял бы вооружённый патруль и так далее.

Другое выражение, применяемое к событиям августа — «верхушечный переворот». Дескать, несколько придворных, воспользовавшись отсутствием государя на троне, объявили его низвергнутым. Это уже ближе к истине. Но проблема в том, что подобные перевороты хорошо проходят тогда, когда большинству населения страны по барабану, кто там сидит наверху, лишь бы не мешал. «Рокировочка», как говорил незабвенный Борис Николаевич. Но советское общество в ту непростую пору никакую «рокировочку» не приняло бы.

На что же рассчитывали члены ГКЧП? Откровенно говоря, у них была одна-единственная возможность на что-то опереться. А именно — на массы народа, тогда ещё советские, уже изрядно напуганные открывающимися мрачными перспективами и уже созревшие до той идеи, что страну надо защищать, не то будет очень плохо.

То есть ГКЧП мог состояться только в формате превентивной контрреволюции, поддержанной широкими слоями населения.

Тогда — да, тогда история могла бы пойти иначе.

Что нужно было для этого сделать? Для начала — обратиться к народу за этой самой поддержкой. То есть, попросту говоря, через газеты и телевизор — находящиеся пока что в руках власти — призвать каждого советского патриота, кому дорога его страна, выйти на улицу и присоединиться к бессрочному митингу в защиту СССР и завоеваний социализма. На митинге требовать немедленного официального отстранения Горбачёва от власти и передачи её в руки народа. Далее — начать раздачу оружия и организовать отряды самообороны. То же проделать в откалывающихся союзных республиках, опираясь на русское население. В короткий срок организовать «интерфронты» по типу латвийского — благо, желающих в них вступить было достаточно. Взять под контроль горячие точки… дальнейшее — по учебнику. Но начинать надо было именно с призыва сторонникам ГКЧП выйти на улицу.

Что было сделано вместо этого?

В утренней «Правде» 19 августа вышло «Обращение к советскому народу». В нём было, как мы сейчас можем оценить, очень много правильных слов. Не было там только одного, главного — «выходите на улицу». Вместо этого — какая-то манная каша: «мы зовем всех истинных патриотов, людей доброй воли положить конец нынешнему смутному времени», «призываем рабочих, крестьян, трудовую интеллигенцию, всех советских людей в кратчайший срок восстановить трудовую дисциплину и порядок», «призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед Родиной и оказать всемерную поддержку Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса».

В чём именно должны были заключаться эти усилия, расшифровывалось в Постановлении №1 Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР. Где было чёрным по белому прописано:

«Проведение митингов, уличных шествий, демонстраций, а также забастовок не допускается. В необходимых случаях вводить комендантский час, патрулирование территории, осуществлять досмотр, принимать меры по усилению пограничного и таможенного режима».

«Гражданам, учреждениям и организациям незамедлительно сдать незаконно находящиеся у них все виды огнестрельного оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ, военной техники и снаряжения».

«Решительно пресекать распространение подстрекательских слухов, действия, провоцирующие нарушения правопорядка и разжигание межнациональной розни, неповиновение должностным лицам, обеспечивающим соблюдение режима чрезвычайного положения». И т.д. и т.п.

То есть, фактически, ГКЧП сказало своим потенциальным сторонникам — если вы хотите помочь своей стране, сидите дома и не высовывайтесь.

И естественно, лояльные граждане приняли это как должное. Наверное, начальство знает лучше. Небось, сейчас введут войска, или какие-нибудь спецподразделения, а нам ни к чему путаться под ногами. Будет, наконец, порядок.

Демократы же, которым было нечего терять, отреагировали совершенно иначе. Они призвали своих сторонников — поначалу не столь уж многочисленных — к «защите завоеваний демократии». Люди вышли. Другие потянулись за ними, хотя бы потому, что иных предложений не было: все сторонники переворота сидели по домам и ждали, когда большие дяди сами разберутся.

ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

Но, может быть, разобрались бы? В конце концов, силовой аппарат оставался в руках ГКЧП. Почему же бравые спецназовцы не заарестовали того же Ельцина и его камарилью, а в республиках — местных националистов, всё ещё осторожных и трусливых?

Тут надо вспомнить политику Горбачёва по отношению к силовым структурам.

Когда мы говорили, что советская власть была пацифистской, мы не сказали, что со временем она сама прониклась этим самым пацифизмом. Нет, она не стала от этого более гуманной. Но она стала трусливой. В частности, она завела себе привычку открещиваться от любых силовых акций, даже тех, которые были инициированы ею же самой. Ответственность же всё больше перекладывалась на исполнителей.

Горбачёв же довёл эту тенденцию до логического предела. После событий в Вильнюсе он публично отрёкся от людей, исполнивших его приказ. Как это повлияло на отношение силовых структур к власти — можно не объяснять.

С другой стороны, целенаправленным разложением силовых структур занимались демократы. В частности, они — через «прогрессивные» газеты и журналы, тиражи которых тогда достигали миллионных отметок — героизировали любых военных, отказавшихся выполнять приказ, какой бы то ни было приказ. И наоборот — всячески запугивали тех, кто приказы выполнял.

Между тем, силовое решение властных вопросов предполагает не просто лояльность армии, а стопроцентную готовность выполнить любой приказ командира.

В той же Латинской Америке, где путчи — обыденное явление, это обеспечивается особой структурой армии. Там армия — это замкнутая корпорация, военный — почти наследственная профессия. Офицерский корпус воспитывается в духе безупречной преданности армейскому начальству. При этом для любого латиноамериканского государства армия — предмет гордости, какая бы то ни было критика её невозможна в принципе, а милитаристские настроения пронизывают общество. Там и в самом деле любят «военных — красивых, здоровенных».

Надо ли напоминать, что в позднем СССР всё было иначе? Армия была дезориентирована, офицеры напуганы, никто не хотел «стрелять в народ». Правда, если бы этот самый народ показал бы — опять же публично, на площади — что он армию поддерживает, ситуация была бы иной. Танки, введённые в Москву, должны были встречать цветами — тогда, глядишь, и пошло бы. Но опять же — для этого нужны были те, кто эти цветы принесёт. И такие люди нашлись бы, но их ведь не позвали.

КТО ВИНОВАТ?

Победившие демократы очень любят пускать в ход фразочку «Каждый народ достоин своего правительства». Фразочка эта должна, по идее, оправдать все мерзости, которые они творили и творят — потому что, дескать, никто особенно не возражает, и «отчего ж не воровать, если некому унять».

Между тем, фразочка про правительство — собачья чушь. Увы, в этих вопросах куда более актуальна другая пословица: «Каков поп, таков и приход». То есть — власть формирует своими действиями (и своим бездействием тоже) подвластных ей людей. Иногда — к пользе для них и для себя, иногда к худу.

Говорить о достоинствах и недостатках советской власти как таковой — всё равно что совать голову в пчелиный улей: закусают в момент. Проще, однако, говорить о достоинствах и недостатках советской власти в её поздние, зрелые годы, не отягощённые коллективизацией, войной и насаждением кукурузы. То есть о том времени, которое в дальнейшем было названо «застоем».

Так вот. Советская власть в свои последние десятилетия искренне стремилась быть хорошей властью.

Сейчас, из нашей ямы, «застойные» годы представляются чем-то идиллическим. Во-первых, это было уникальное время, когда власть, что называется, подобрела к своему народу и даже готова была идти ради него на значительные жертвы. В тридцатые годы большевики вывозили в Германию зерно, и это при массовом-то голоде. В семидесятые коммунисты покупали зерно на Западе, хлеб стоил копейки, а голода как такового не было вообще. Не было массовой преступности, старики не рылись в помойках, слово «бомж» было малораспространённым профессиональным термином, слово «безработица» относилось исключительно к западным реалиям, а мосты и дома строили с тройным-пятерным запасом прочности (я, например, живу в доме «второй категории», рассчитанном на тридцать лет — он стоит до сих пор, и, возможно, переживёт «элитки», возводимые по соседству). Короче говоря, о сытости и безопасности советского человека заботились всерьёз. Равно как и о его культурных потребностях: самые большие в мире тиражи классической литературы, опера-балет, неплохое советское кино и прочие радости жизни были ему обеспечены. Да, с фуа-гра, музыкой «Битлз» и порнографией была, как говорится, напряжёнка, отчего интеллигентная прослойка ныла и хотела на Запад. Но широкие массы были, в общем, довольны: их вполне устраивало то, что в холодильнике не пусто, есть что одеть, дети ходят в школу, а впереди — полновесная советская пенсия, на которую можно было жить.

Скажем честно: всё это были самые что ни на есть серьёзные социальные достижения. Цену, которую платил за это народ, опять же можно считать вполне приемлемой. Да, может быть, «Битлз» и в самом деле зря запрещали, а так всё было путём.

Увы, беда была совсем в другом месте, которое советская власть почему-то считала сильным.

Как известно, всякая власть требует от своих граждан лояльности. Советская власть не была исключением из этого правила. Однако она понимала под лояльностью пассивность.

Особенно это касалось всяких «силовых» тем. Граждане должны были быть совершенно безобидными, даже там, где это не вполне уместно.

Здесь уместно кое-что напомнить. В тридцатые годы в СССР был военизированной страной, где в каждом городке было общество ДОСААФ, несколько тиров, военных полигон и парашютная вышка. Члены партии, особенно высокопоставленные, имели право на личное оружие. Что касается рядовых граждан, то их воспитывали в духе постоянной готовности к любым неприятным неожиданностям: если завтра буржуи нападут, нужно брать ноги в руки и бежать до ближайшего пункта приписки, где тебе выдадут оружие и скажут, куда стрелять.

После войны — которая была выиграна в значительной мере благодаря этой всеобщей боеготовности — ситуация изменилась.

Прежде всего, курс на мировую революцию сменился курсом на «мирное сосуществование». Советский Союз принципиально отказался от войны как метода достижения внешнеполитических целей. То есть, разумеется, вялотекущая «холодная война» шла своим чередом, перемежаясь актами вынесенной наружу войны горячей: деколонизация, потом появление стран социалистической ориентации в «третьем мире» — всё это были формы борьбы двух блоков. Не случайно автомат Калашникова до сих пор украшает гербы некоторых молодых государств. Но всё это не касалось населения Советского Союза. Страна настроилась на долгую мирную жизнь, а руководство взяло курс на всеобщее разоружение общества, разоружение физическое и моральное.

Прежде всего это касалось «силовых» и «гражданских» тем. Сталинский милитаризм остался в прошлом, к защите социалистического отечества готовиться перестали. Возобладала идеология «лишь бы не было войны». К семидесятым годам в СССР было построено самое настоящее пацифистское общество.

Вся «силовая» сторона жизни тщательно скрывалась от граждан. Например, оружие превратилось в раритет, во что-то мифическое. Даже во время армейской службы оружие буквально прятали от солдат, а возможность «пострелять» становилась всё более редкой. Правда, в милицейских участках, в опечатанных сейфах, лежали по два АК и рожки с патронами. Это был запас на какой-то крайний, невозможный случай — что-то вроде атомной бомбы.

Ещё большие запреты налагались на всякую самодеятельность. За любым добровольным объединением людей стали подозревать какую-нибудь гадость. Разгонялись марксистские кружки — мало ли какой марксизм они там изучают. Под пристальное недоброжелательное внимание попали безобидные педагоги-новаторы, организаторы всяких детских клубов: мало ли, вдруг чего. Полностью запретили спортивные секции «восточных единоборств»: это ж надо, людей учат драться… И так далее.

Особенно боялись публичных выступлений, причём любых. Последняя несанкционированная демонстрация, прошедшая в Советском Союзе до Горбачёва, имела место в апреле 1961 году, в связи с полётом Гагарина. Тогда тысячи людей вышли на улицы с самодельными плакатами и надписями типа «Космос наш». Это разрешили — «на радостях». Больше таких случаев не было. Всякие «акты протеста возмущённой советской общественности» — например, московские студенческие демонстрации у китайского посольства — были казёнными и жёстко контролировались соответствующими органами. Выйти на улицу с плакатом — любого содержания — по собственной инициативе было нельзя: это априори воспринималось как политическое преступление.

Таким образом, честный советский человек, получая всякие блага жизни, платил за это одним: согласием на то, что всё будет делаться помимо его воли. Всякая гражданская активность, даже полезная для советского строя, на всякий случай подавлялась — а если и не подавлялась (иной раз власть проявляла терпение), то рассматривалась как нечто сугубо нежелательное. «Сидите по домам и не бухтите» — вот чего ждали и требовали от советских граждан.

И благодарные граждане, вполне искренне, это пожелание властей выполнили. То есть сидели тихо и не бухтели, а мирно жили, поживали, да добра наживали. А когда грядул гром — точно так же тихо сидели на скамеечках, ожидая, когда начальство само разберётся.

Но ещё хуже было то, что и сама власть, в лице своих последних защитников, даже перед лицом гибели и краха не нашла в себе силы переломить эту привычку к тишине и благолепию. Она просто не решилась просить и требовать поддержки у народа, который был, в общем-то, готов её оказать. И не то, чтобы не хватило смелости: в конце концов, горе-путчисты решились на бунт против Генерального Секретаря ЦК КПСС. Нет же. Им просто не пришло это в голову.

Вспомним историю. Когда демократия только-только начиналась, аккуратная гигиеническая процедура всеобщего, равного и тайного голосования была не в чести. Вопросы власти решались не в кабинках, а на площадях. И подсчитывались не избирательные бюллетени, а голоса в прямом смысле этого слова: кто громче крикнет, те и взяли. На таких выборах орать приходилось истошно, до боли в ушах и сорванных голосовых связок. Зато результаты выборов были куда надёжнее — потому что подсчитывалось не «число сторонников» того-то и того-то, а число активных, настоящих сторонников, которые готовы как минимум сорвать глотку за свою правду. А партия любителей тишины гарантированно проигрывает — её всегда всегда можно перекричать, даже если кричащих мало.

Теперь вопрос: научилось ли чему-то общество? И научилась ли чему-то власть?

Начнём с общества. За прошедшие пятнадцать лет люди, наконец, поняли, в чём сила. Во-первых, общество приобрело если не вкус к насилию (до этого нам пока далеко), то, как минимум, готовность к нему. Пугливых и послушных советских людей сменяет иная порода. Людям хочется не послушания, а дисцпилины, и не благолепия, а жёсткого, разумного порядка. Обратим внимание хотя бы на то, как растёт число самодеятельных военно-спортивных объединений, юношеских клубов, кадетских училищ и прочих заведений такого свойства: признаки примечательные. Быстро растёт интерес к оружию. Агрессивная среда, в которой существует наше население, этому только способствует.

С другой стороны, растёт и гражданская активность населения. Достаточно посмотреть, опять же, на растущее от года к году количество уличных выступлений, протестных акций, и тому подобного. Люди, наконец, поняли, что сидеть по домам и ждать, пока начальство разберётся – уже не работает.

Заметим, всё это происходит в ситуации, когда власть отнюдь не поощряет активность народа, а всячески ему противодействует. Например, борьба с русским движением, оформленное под «антифашистскую компанию», призвано отбить населения всякую охоту «возникать и соваться».

Но когда случится какая-нибудь крупная подстава, нынешние кремлёвские сидельцы могут оказаться в том же самом положении, что и бедолаги-гекачеписты.