Автор: Георгий Элевтеров

НЕИСКОРЕНЕННОЕ ЗЛО ФАШИЗМА

(Продолжение, начало в № 10,11).

Но если так, то это мировое еврейство надо знать. Написано на эту тему много. Либеральная пресса все это рассматривает как антисемитизм, как демонизирование еврейского заговора, вы­ду­ман­но­го антисемитами. Пресса, которую саму об­ви­ня­ют в участии в этом «заговоре», перегибает в другую сторону — стремится наложить табу на эту тему.

Таким образом, все правильные слова о сво­бо­де прессы оборачиваются против тех, кто так любит их говорить.

Из всего написанного по еврейскому вопросу наиболее серьезным является исследование И. Шафаревича «Трехтысячелетняя загадка», хотя и этот труд уязвим для упреков в антисемитизме и антикоммунизме. Антикоммунизм И. Ша­фа­ре­ви­ча выражен в легком жанре. Дескать, была мода на Маркса, а теперь прошла. Столь же легко он го­во­рит в другом своем труде «Русский народ в битве цивилизаций» о Сталине, который в рас­суж­де­ни­ях Шафаревича проигрывает Гитлеру.

Как нам представляется, автор ищет какие-то аналогии там, где их искать для России бес­смыс­лен­но и даже абсурдно. Аналогии надо искать в том периоде нашей истории, когда наша правота была неоспорима, когда страна шла от успеха к успеху. Если нам и нужно гражданское общество, то без мошенников, заказных убийц, изменников родины и всеобщей проституции. Нам нужно как гражданское, так и справедливое общество, при­чем в сочетании с сильным, авторитетным в на­ро­де, целеустремленным государством. Нам нужна честная, самоотверженно преданная народу эли­та.

Настоящий русский патриот должен мыслить категориями единства и неделимости, по крайней мере, России, Украины и Беларуси, и не через ан­ш­люс, а через взаимоуважение и добровольное объединение. Он должен исходить из ощущения собственной правоты и силы, а не из обиды и слабости. И мы не можем, как нам пытаются дик­то­вать, перестать считать своей родиной всю Ев­ра­зий­с­кую страну, народы которой говорят на русском языке. Отказаться от возврата к СССР (в новой, конечно, форме) — значит покорно про­гло­тить расчленение нашей отчизны.

Русский народ свое могущество добывал соб­ствен­ным, а не чужим потом, собственной, а не чужой кровью. И доказательство тому — ста­лин­с­кая коллективизация, которую понял Черчилль и не понял г-н Шафаревич. Он прямо заявляет, что вместо коллективизации лучше было бы, в целях первичного накопления, эксплуатировать какие-нибудь колонии (омыв предварительно сапоги в каком-нибудь океане, что ли?).

Упрек в недостаточной русскости Сталина, который позволяет себе этот, в общем, кор­рек­т­ный автор, создает чувство неловкости. Даже из произведений И. Шафаревича нетрудно понять, что, при всей преданности автора русской идее, Сталин в несоизмеримо большей степени яв­ля­ет­ся русским, чем сам И. Шафаревич. Писатель — только «нерв великого народа». Сталин — ис­то­ри­чес­кий вождь. Он — ум и воля народа в час испытаний, в час истины, в час наивысшего на­ци­о­наль­но­го подъема. Перечеркнуть это «умными словами» невозможно. «Я слово не привык так высоко ценить — говорит Фауст у Гете — де­я­ние всего превыше».

Еврейский вопрос изложен И. Шафаревичем основательно, но неудовлетворительно в самой постановке, изложен, как предупреждение о все­про­ни­ка­ю­щей еврейской опасности. На самом же деле, сказав «А» о еврейском могуществе, надо сказать «Б» о том, как надо относиться к этому субъекту мировой политики.

А относиться, по нашему мнению, надо так.

Есть государство Израиль, отношение к ко­то­ро­му должно определяться международным пра­вом. И если Израиль не считается с меж­ду­на­род­ным правом или пренебрегает мировым со­об­ще­ством, то мы его поддержать не можем. Но мы можем ему посоветовать строить отношения с соседями на основе уважения, но не вы­со­ко­ме­рия. Сила, как показывает история, дело не­на­деж­ное, т. к. всякая сила вызывает ответную реакцию, и не только в механике.

Израильтяне уже более полувека воюют с ара­ба­ми. Рано или поздно они научат арабов во­е­вать, как спартанский царь Агесилай, нарушив за­по­ве­ди Ликурга, научил воевать Фивы, где, в кон­це концов, появился гениальный Эпаминонд, раз­гро­мив­ший спартанцев. Времена индейских войн прошли. Оскорбить мировое общественное мне­ние, породить ненависть сотен миллионов ара­бов и революционизировать миллиардный му­суль­ман­с­кий мир — это игра с огнем. Игра, ко­неч­но, не столько Израиля, сколько его по­кро­ви­те­лей и подстрекателей, которые в случае чего по­жер­т­ву­ют Израилем, как тысячелетиями жер­т­во­ва­ли еврейским народом.

Есть, наконец, еврейская фи­нан­со­вая оли­гар­хия, которая помогала Сталину во время войны и разошлась со Сталиным после провозглашения государства Израиль. Если этот фактор столь се­рь­е­зен, что являлся важным аспектом сталинской политики, то надо исходить из того, что он есть, а не из того, что его нет. Но, хотя этого черта ма­лю­ют, не жалея красок, нам представляется, что вер­ши­те­ли мировых судеб находятся в глубоком кри­зи­се. Успех международных финансистов в не­да­ле­ком прошлом определялся их прогрессивной социально-эко­но­ми­чес­кой и социально-по­ли­ти­чес­кой тенденцией. Но сейчас она по всем при­зна­кам себя исчерпала. А стремление к гос­под­ству ради господства бесплодно и даже гибельно.

ГИТЛЕР ЗАКУСИЛ УДИЛА

Когда говорят, что Гитлер при­шел к власти законным путем, это неверно. К началу 1933г. Гер­ма­ния находилась в глубоком политическом кри­зи­се, усугубившемся поражением традиционно правящих партий на выборах. На этом фоне ра­зыг­ры­ва­лось противостояние коммунистов с фа­ши­с­та­ми, которым потакала правящая бю­рок­ра­тия и Рейхсвер. Страх перед коммунистами при­вел, с одной стороны, к неконституционному зах­ва­ту власти кликой политических интриганов, груп­пи­ро­вав­ших­ся вокруг Гинденбурга (Шлейхер, Пап­пен). Они из того же страха перед коммунистами не решились объявить гитлеровских штур­мо­ви­ков вне закона, хотя имели для этого все ос­но­ва­ния. Гитлер постоянно угрожал открытым вы­с­туп­ле­ни­ем штурмовиков — и привел в ис­пол­не­ние свои уг­ро­зы, как только получил но­ми­наль­ную дол­ж­ность канцлера.

С этого момента его политика стала сплош­ным беззаконием. Начался террор по отношению к левым партиям. Затем последовала «ночь длин­ных ножей» и превращение СС в преторианскую гвардию, после чего Гитлер получил дик­та­тор­с­кую власть. После смерти Гинденбурга Гитлер был про­воз­г­ла­шен фюрером немецкого народа с вве­де­ни­ем военной присяги на верность фюреру.

Это была контрреволюция и почти сред­не­ве­ко­вая реакция. Буржуазия и буржуазная ин­тел­ли­ген­ция достаточно спокойно приняли «новый порядок», надев повязки со свастикой. Ком­му­ни­с­ты и социал-демократы были отправлены в кон­ц­ла­ге­ря, профсоюзы распущены. Свобода прес­сы пе­ре­ста­ла существовать. Реализуя программу перевооружения и общественных работ, Гитлер покончил с безработицей за счет средств, до­бы­ва­е­мых с помощью виртуозных манипуляций Ял­ма­ра Шахта (заемные средства, которые решили не отдавать). Подмяв и за­пу­гав все слои об­ще­ства, Гитлер избегал ссоры с национальным ка­пи­та­лом и Рейхсвером, т. к. это был фундамент его власти. Установилось авторитарное клас­со­вое общество, в котором, несмотря на со­ци­альную демагогию, гнет капитала был тяжелее, чем при бур­жу­аз­ной демократии.

Переступив через все мирные послевоенные договора, начав перевооружение, введя войска в демилитаризованную Рейнскую область, осу­ще­ствив аншлюс Австрии, присоединив Судеты, а затем, захватив всю Чехословакию, Гитлер выжал все, что можно было выжать из одураченного им пра­ви­тель­ства Великобритании.

Его нападение на Че­хос­ло­ва­кию вызвало скры­тую, но серьезную оппозицию в вооруженных силах, прежде всего со стороны главы «Абвера» Ка­на­ри­са, имевшего связи с руководством Ве­ли­коб­ри­та­нии. Готовые к мятежу офицеры Вер­мах­та про­си­ли у английского правительства только од­но­го — же­с­т­ко­го заявления в поддержку Че­хос­ло­ва­кии. «Это­го нам будет достаточно, чтобы уб­рать Гитлера», — уверяли они англичан.

Но Чемберлен не только не по­шел им на­встре­чу. Он сам пошел на мюнхенское унижение, что­бы поддержать Гитлера. Уж очень ему хотелось, что­бы Гитлер вместе с Польшей напал на Россию. Обанкротившаяся политика Чемберлена строила свои расчеты на словесных заявлениях Гитлера о его непримиримой ненависти к коммунизму и СССР. И только после нарушения Гитлером Мюн­хен­с­ко­го соглашения и захвата всей Че­хос­ло­ва­кии, арсеналы которой обеспечили подлинную военную мощь Германии (до той поры Гитлер блефовал, и этот блеф ему удался в Мюнхене), Чемберлен понял, что жестоко ошибался.

Гитлер действительно видел глав­но­го врага в СССР, который преграждал ему путь к мировому господству, и во главе которого стоял самый вы­да­ю­щий­ся государственный деятель того вре­ме­ни. Но он лавировал.

22 августа 1939 года на сек­рет­ном совещании высшего генералитета Вермахта Гитлер сказал, имея в виду Великобританию: «Противник все еще надеялся, что Россия после завоевания Польши выступит как [наш] враг. Но противники не учли моей огромной способности принимать ре­ше­ния. Наши противники — мелкие черви. Я видел их в Мюнхене… Четыре дня назад я предпринял осо­бый шаг, который привел к тому, что Россия от­ве­ти­ла, что готова на заключение Пакта. Ус­та­нов­ле­на личная связь со Сталиным. Фон Риббентроп послезавтра заключит договор. Итак, Польша на­хо­дит­ся в том состоянии, в каком я хотел ее ви­деть. Нам нечего бояться блокады. Восток по­ста­вит нам, пшеницу, скот, уголь, свинец, цинк… Нынешнее обнародование пакта о ненападении с Россией подобно разорвавшемуся снаряду. По­след­ствия — необратимы. Сталин тоже сказал, что этот курс пойдет на пользу обеим странам… В сущности — только три великих го­су­дар­ствен­ных деятеля во всем мире: Сталин, я и Муссолини. Муссолини — слабейший… Сталин и я — един­ствен­ные, кто видит бу­ду­щее».

Гитлер был циничен и от­кро­ве­нен, настолько откровенен, что чуть не сказал, что «Муссолини — слабейший, а Сталин — сильнейший».

Сталин не присоединился к пла­нам Гитлера по завоеванию мирового господства и разделу мира. Он, как потом подметил Черчилль, «всегда держался в стороне от иллюзий», хотя этот отказ принять участие в реализации гитлеровских пла­нов и привел отчасти к нападению Германии на СССР. Объединиться с Японией, без флота ко­то­рой Гитлер не смог бы высадится на аме­ри­кан­с­ком континенте, было возможно только через тер­ри­то­рию СССР.

Но Гитлер не учел, что Пакт со Сталиным, под­пи­сан­ный без предупреждения об этом пра­ви­тель­ства Японии, подорвал доверие Японии к Гер­ма­нии, как к военному союзнику, и стал одной из причин изменения планов японской экспансии (на Юг, а не на Север). Сталин это обстоятельство, конечно, учитывал.

На том же закрытом совещании 22 августа 1939 года Гитлер также сказал, что Даладье и Чем­бер­лен «окажутся слишком трусливыми, чтобы напасть. Они не выйдут за рамки блокады. А у нас против этого есть наша автаркия и русское сы­рье… После смерти Сталина, а он тяжело боль­ной человек, мы разгромим Советский Союз, тог­да забрезжит заря германского господства на всем земном шаре…».

Вот как понимал Гитлер роль личности в ис­то­рии. И он не во всем был не прав. Ведь так все и произошло. Советский союз был разгромлен пос­ле смерти Сталина, точнее, через 40 лет после смерти Сталина.

Французский писатель Морис Дрюон, ко­то­рый в предисловии к своей книге «Когда король губит Францию» говорит, какой счастливой была пора в истории его страны, когда «на долю Фран­ции выпадает неслыханная удача, да не одна, а целых три подряд, когда от конца XII века и до XIV ею правили трое одаренных или даже вы­да­ю­щих­ся монархов, и каждый восседал на престоле в те­че­ние достаточно долгого срока: процарствовали они — один сорок три года, второй сорок один год, третий двадцать девять лет — так, что все их главные замыслы успели претвориться в жизнь. Три короля, отнюдь несхожие между собой ни по природным данным, ни по своим достоинствам, но все трое на голову, если не больше, выше за­у­ряд­ных королей».

Дрюон имел в виду Филиппа Августа, Лю­до­ви­ка Святого и Филиппа Красивого. И что ин­те­рес­но (на это не обратил внимания Морис Дрю­он) — каждый следующий был внуком пре­ды­ду­ще­го. То же было и в России. Владимир Маномах был внуком Ярослава Мудрого, Иван Калита был внуком Александра Невского, Дмитрий Донской был внуком Ивана Калиты, Иван IV Грозный, был внуком Ивана III Грозного. Почему именно внуки являются продолжателями сильной политики?

В процессе правления великого властителя накапливается негатив его субъективных ошибок. Общество этим тяготится и при первой же воз­мож­но­с­ти выражает свой протест против ти­ра­нии Ивана Грозного, Петра или Сталина. Пре­ем­ник не может не считаться с общественным на­стро­е­ни­ем и стремится вести дела по-другому, думая, или веря советчикам, что нашел лучший путь. Но вскоре оказывается, что это не лучший путь, а порой путь к катастрофе. И тогда умол­ка­ют речистые. Приходит время вдумчивых, время переосмысления великого прошлого.

Новое обновление власти приводит к двой­но­му отрицанию и к возврату к конструктивной, но обновленной политике. В наилучшем положении для диалектического развития сильной политики находится подлинное республиканское прав­ле­ние, как, например, это было в римской республике во времена ее войн с Пирром, а затем с Ганнибалом. «Римляне не ведут переговоров с врагом, пока хоть один вражеский солдат попирает ногами зем­лю римского народа». Об этой древней традиции напомнил сенаторам старый Аппий Клавдий, едва сумевший взойти на Форум, когда сенат выс­лу­ши­вал послов Пирра.

И мы, если чтим преемственность традиций Великой России, должны знать, что не может быть мира в нашем сердце, пока расчленена наша страна, пока унижен весь наш народ, говорящий на русском языке, и пока кара не настигла всех изменников и грабителей, виновных в наших не­сча­с­ть­ях. Так что сталинская политика, ведущая к величию нашей страны, может и должна быть продолжена в новых формах и в новых условиях.

Те откровения Гитлера перед генералами 22 августа 1939 года интересны во многих от­но­ше­ни­ях. Он ведь почти увидел, в чем его счастье, точнее независимость и мир в Германии. Это ав­тар­кия на случай блокады и союз с Россией. Одно лишь уточнение: союз в мире, но не в войне.