Автор: Дарья Федорова

ПОНАЕХАВШИЕ

Мы их презираем, ненавидим, боимся. И мы же пользуемся их трудом, практически как рабским. Благосостояние всех тех немногих точек в России, где наблюдаются «сытость и стабильность», покоится во многом на их работе. Потому что мы за такую работу никогда и не возьмемся. А если и возьмемся, то их хозяева нас не возьмут — нам ведь придется платить, нам придется давать больничные и отпуска, нас не припугнуть милицией и скинхедами. Они — гораздо удобней. Не люди, не граждане, а единицы мускульной силы, теряющие смысл своего существования, если не могут работать. Замкнутый круг.

Ошибка — думать, что такое есть только у нас. Во всем «глобализирующемся» мире — от благополучных США, через растущие Пакистан или Таиланд и до нищих засушливых районов Африки растет количество «одноразовых людей». Тех, кто родился только для того, чтобы отработать несколько лет на «дядю» и умереть от несчастного случая, голода или болезни. Или чтобы пополнить «завоевательные» криминальные отряды своих соплеменников, готовых разрушить современную цивилизацию так, как некогда варвары разрушили Рим. Нам больнее прежде всего потому, что смириться мыслью о рабстве — и своем, и у нас, — русскому человеку очень сложно. Будем надеяться, что мы никогда и не смиримся.

На задворках лесопарка — заброшенные после строительства торгового центра бытовки. Провода прокинуты от ближайшего столба по веткам деревьев. Здесь живут люди. Точнее — ¬таджики.

Смотрю на старика с перебинтованной рукой — из под грязного бинта видны куски гниющего мяса. Пахнет несвежим трупом.

— Зачем ему в больницу? — удивляются его товарищи, — он ещё работать может.

Старику оказывается тридцать семь лет. Документов, конечно, ни у кого нет. Говорят, отняли сотрудники милиции. Велели принести штраф — две с половиной тысячи, но, чем платить такие деньги, они лучше обойдутся без паспортов. И правда, — зачем им эти паспорта. Вряд ли они соберутся брать кредит или оформлять страховку.

— А билет как будете покупать, чтобы домой ехать? — спрашиваю.

— Домой? — недоверчиво улыбаются, — это когда ещё будет… Деньги с земляками передаём, если кто в наш кишлак едет. У нас тут много земляков, в Москве.

Земляков, навостривших лыжи в родной кишлак, узнать несложно. Перед отъездом они, как правило, норовят накупить всяких красивостей на московских рынках — будут поражать воображение родных и соседей. Вот один гордо вышагивает по промзоне. На голове ковбойская шляпа, на ногах — блестящие лакированные туфли с неимоверно длинными носами.

— Ты чего это так вырядился?

— Домой еду! — гордо.

— Деньги везёшь, небось, на весь кишлак, а?

При слове «деньги» лицо его немедленно приобретает привычно придурковатое выражение:

— Какие деньги, нету денег, вообще ни копейки нету, откуда?

Откуда, — это как раз понятно. Классическая специальность мигрантов из Средней Азии называется «разнорабочий». В день зарплата разнорабочего составляет триста рублей. Это за двенадцать часов. Работая без выходных, он получает в месяц девять тысяч рублей. Семь посылает домой, на две живёт. Без выходных, — это если ему крупно повезёт. А то ведь как, приходит он на рынок привычно в семь утра, а там ему, например, никто не рад. Протолкается до вечера, работы так и нет. Значит, это был выходной.

Женщины получают примерно втрое меньше. Часто вообще получают вместо денег ту самую капусту и морковь, которую перебирают. Зато им гораздо проще общаться с милицией — чуть что, узбечки и таджички начинают рыдать в голос на всю улицу и сотрудники милиции предпочитают с ними не связываться. Мужчинам голосить не позволяет гордость. По крайней мере, пока не выпьют. Принявшие на грудь бутылку-другую крепкой «Охоты» азиатские гастарбайтеры преображаются.

На обочине дороги стоит милицейская ГАЗель. Рядом — молодой человек в форме с выражением привычной усталости на лице. Перед ним в натуральной истерике бьётся смуглый мужчина, прижимающий к груди задрипанный полиэтиленовый пакет:

— Отпусти, командир! Отпусти, я пойду под поезд брошусь, не могу жить больше, надоело!

— Штраф оплачивай и иди куда хочешь, — зевает «командир», — или сначала в отделение, а под поезд уже у себя в Чуркистане бросаться будешь, после депортации.

— Ненавижу вас, собаки! — всхлипывает потенциальный депортант.

— Давай, залазь, отвезём тебя в отдел, проспишься хоть… — «собаки» не выказывают ни малейших признаков агрессии, для них пьяный таджик — что ребёнок малый.

Поодаль, наблюдая эту сцену, от души веселятся развязные азербайджанцы-таксисты. У них таких проблем не бывает. Они все «племянники» местного участкового.

— Вези меня куда хочешь, да? У меня в вашем отделении дядя работает — Мамедов, капитан, знаешь, да? — лицо выражает беспредельную гордость за своё родство с таким видным деятелем. — Я не какой нибудь таджик грязный, я тут уже пять лет живу!

Впрочем, дяди Мамедовы тоже есть не у всех.

Однокомнатная малогабаритная квартира на первом этаже панельной пятиэтажки. Невысокий средних лет азербайджанец выходит из ванной с закатанными рукавами с полным тазом отжатого белья:

— Извините, — смущается, — тут объявление написали, что завтра воду на месяц отключат горячую, надо всё выстирать успеть.

В коридоре беснуется пожилой алкоголик:

— Денег давайте, чурки проклятые! Давайте деньги, паразиты, понаехали тут в нашу Россию!

— Кто это? — спрашиваю.

— Муж хозяйки, бывший…

— Ну выгнали б его вон, да и дело с концом.

— У него друзья тут, они постоянно во дворе сидят водку пьют. Если не дадим сейчас ему на бутылку — потом поймают и побить могут.

Так и хочется сказать: Неужто Вы не в курсе, уважаемый, что у Вас тут в отделении дядя работает, Мамедов, капитан, да?

Румяные украинские проститутки стоят на МКАДе недалеко от отстойника для дальнобойных фур. Веселятся на какие то свои темы.

— Вы чего домой не едете? — спрашиваю, — у вас же там революция случилась, уже должно было настать полное благолепие.

— Настало, ага, — хохочет худая девчонка с мелированными волосами, — моей бабке на днях пенсию выплатили за январь две тысячи третьего.

Пожилой молдаванин греется в переходе метро. Рассказывает, что работал на родине учителем, а потом каким то рабочим на виноградниках.

— А чего приехал то?

— Работы нет, вино у нас перестали делать, друзья позвали сюда, обещали, что я с ними работать буду, а сами даже на вокзале не встретили. Сам работу нашёл, — гордится, видно, — на стройке за городом две недели работал, а теперь здесь, рядом, где бизнес-центр строят. «Бизнес-центр» произносится с каким то особым смаком, вроде как не ерунду какую строит, а серьёзное дело делает. — Только жить негде. Но на следующей неделе обещали вагончики поставить, — тоже так, не без гордости. Хорош бассейн, с вышки прыгаем, купаемся. А если будем себя хорошо вести, то обещают даже воду налить.

У молдаван удивительно какие то нездешние имена и фамилии. Что то такое цыганско-итальянское. Очень трудно сопоставить паспортные данные «Марианна Велинеску» с щекастой бабой в пуховике, торгующей с лотка деревянной от мороза хурмой. Таджиков, впрочем, тоже через одного зовут то Султан, то Ислам. С претензией такие имена, даже и не очень понятно, как это целый Султан таскает на рынке ящики и грезит об окончании «курсов» после которых ему дадут права на управление автопогрузчиком. Определённая местечковая гордость есть, впрочем, почти у всех.

— Мы тебя в отделение не повезём, таджик, — пугают молодые весёлые милиционеры очередного гостя с юга на выходе с территории рынка, — мы тебя сейчас скинхедам отдадим. Ты знаешь, кто такие скинхеды?

— Я не таджик, я памирец, — как будто кому то до этого есть разница. — Знаю скинхедов, в том году в электричке избили нас. Другу глаз выбили, он потом так и не смог работать.

Не смог работать. Трудно придумать для гастарбайтера что то хуже. Лучше б он сразу умер, честное слово.

Благообразный киргиз обалдело озирается вокруг, выйдя из метро. Он приехал искать брата. Брат отправился в Москву работать и пропал. В последнем письме написал, что живёт в Тушино, и пропал.

— Я вот приехал, мы с отцом решили, что не такое уж оно большое — это Тушино, можно человека найти.

— Ну и как продвигаются поиски?

— Эх… Деньги кончились, даже как домой возвращаться — не знаю теперь.

— Пас бы ты лучше дома своих баранов, чем ехать кого то искать, всё без толку.

— Почему баранов? Я доктор!

С доктором не грех обсудить и вопросы религии. Оказывается, и впрямь — ночью можно пить пиво и есть свинину — Аллах не видит. Думается, этот доктор всё же по бараньей части. Хотя он довольно складно излагает, что Коран — это почти что та же Библия, только называется по другому. Радостно сообщает, что у них там тоже есть вроде бы как Адам и Ева. Радуется, как будто сам этот Коран сочинил, а Адама с Евой туда вписал вообще исключительно для того, чтоб мне сделать одолжение. Так радуется, что начинаю сомневаться, мусульманин ли он вообще.

В коллекцию учителей и докторов до кучи добавляются художники. Двое белорусов, стесняясь, натягивают рукава курток на заскорузлые руки с грязными ногтями и рассказывают, что они приехали, чтобы заниматься дизайном интерьеров.

— Художники мы.

— Ага, — говорю, — а я писатель.

Признаются, что пока да, на стройке, но это временно, потому что нужен же начальный капитал. Звучит не слишком многообещающе, хотя у них это, возможно, и впрямь временно. Потому что нет полутора десятков детей где то, у чёрта на рогах, в кишлаке и нет обречённости в глазах, когда «не смог работать» звучит как смертный приговор.

Девочка с ярко накрашенными губами, на вид лет тринадцати, держа под руку улыбчивого узбека, ступает этакой павой по лестнице забегаловки у станции «Москва товарная». На дверях объявление: «После 20:00 вход 20 рублей. Живая музыка, танцы». Внутри и впрямь танцы, да ещё какие. Девочка с узбеком, однако, не танцуют. Она мурыжит в руках стаканчик с непонятно чем, а он ей что то рассказывает про «всё время хочу видеть твои глаза» и ещё какие то бутоны роз. Девочка, судя по всему, готова слушать про глаза и про розы вплоть до того момента, когда она забеременеет, а узбек умчится в неизвестном направлении. Розы с глазами, ясно, интересней, чем география с биологией.

Толстый азербайджанец за соседним столом убеждает своих скептически настроенных соплеменников посетить матч команды ЦСКА:

— Я уже билет купил, у хозяина отпросился — великий клуб играет, да!

В углу группа нетрезвых молодых людей провожает товарища в армию. Застолье становится с каждым часом всё более шумным, узбек с девочкой и азербайджанец с великим клубом тянутся к выходу. Им никак нельзя оказаться среди тех, кто «потом работать не смог».

Москвичам неинтересно отличать таджика от калмыка, грузина от ингуша, а украинца от жителя Брянской области. Всё это для них, как известно, — «понаехавшие» или, политкорректно выражаясь, трудовые мигранты. Всех их надо, конечно же, вышвырнуть вон, а некоторым предварительно набить морду. Вот тогда неминуемо придёт счастье и благоденствие на долгие-долгие годы. Кажется, население города разделилось на тех, кто «против нелегальной миграции» (это у которых есть своё знамя и генеральная линия), и тех, кто против миграции вообще любой. Только «миграция» — это такое слово научное, вроде «дивергенции», к примеру, — а работать приезжают люди. Разные.

Нагловатых чеченцев и выходцев из Дагестана — у каждого второго в кармане удостоверение какого нибудь кандидата в мастера спорта по вольной борьбе или члена сборной России по тяжёлой атлетике — не назовёшь «трудовыми мигрантами», по этим людям явно видно, что они находятся у себя дома, а о труде думают в последнюю очередь. Двое таких мастеров спорта ловят такси. Из второго ряда, мигая поворотником, перестраивается вправо потрёпанная «копейка» с тонироваными стёклами. Голосующий молодой человек с большим носом устало опускает руку:

— Ну неужели опять какой то чурбан нерусский?

«Нерусские чурбаны» водят по улицам Москвы свои траченные жизнью жигули, «нерусские чурбаны» в зелёных жилетах со смешной надписью «Русские газоны» высаживают по весне в клумбы цветы, «нерусские чурбаны» пекут по ночам хлеб в маленьких пекарнях и грязными руками нарезают несвежее мясо в палатках с шаурмой. Они регулярно проходят по милицейским сводкам — «Грабёж. Неизвестный нанёс удар кулаком в лицо и вырвал из рук сумку, в которой находилось две тысячи рублей и сотовый телефон. Приметы: среднего роста, кавказской народности, одет в чёрные брюки, чёрную куртку, чёрную вязаную шапочку». А депутаты законодательно пекутся о том, чтобы в прессу не попадала их национальность. Они регулярно, не проходя ни по каким сводкам, умирают там же, где и живут — на незаконченных с советских времён долгостроях, в забытых где то за железной дорогой бытовках, — и там же их и хоронят те, кто ещё не расстался с мечтой купить когда нибудь себе ковбойскую шляпу и остроносые туфли, и вернуться настоящим хозяином жизни в свой совхоз «Ленинский» Курган-Тюбинского района.