Автор: Егор Холмогоров

АТОМНОЕ ПРАВОСЛАВИЕ: САРОВСКАЯ ЛЕКЦИЯ

Представляем вниманию читателей «Спецназа» текст лекции, с которой один из ведущих авторов нашей газеты, известный публицист Егор Холмогоров выступил в городе Сарове 14 июня 2007 года. Лекция была прочитана перед сотрудниками Федерального Ядерного Центра в Сарове и Всероссийского Научно-Исследовательского Института Экспериментальной Физики.

В истории России есть одно удивительное явление. Рядом с официальной политической столицей с большой степенью регулярности возникает столица религиозная и духовная. И именно в этой параллельной столице концентрируется максимум религиозной и смысловой энергии, необходимой для развития русской нации. Так было в XI веке, когда рядом со стольным Кевом возник Киево Печерский монастырь преподобных Антония и Феодосия. Так было в XIV веке, когда рядом с Москвой возник Троицкий монастырь преподобного Сергия Радонежского, бывший вторым сердцем России вплоть до XVII века. В середине XVII века патриарх Никон пытался создать вторую духовную столицу России в Новоиерусалимском монастыре. В конце XIX-начале XX под Санкт-Петербургом, в Кронштадте, служил батюшка Иоанн Кронштадтский, и в это время духовное сердце России находилось именно там.

Сарову в этом смысле не очень повезло. В годы служения здесь преподобного Серафима, на рубеже XVIII и XIX веков душа русского общества была слишком окаменелой, слишком вольтерьянской, чтобы понять, какая благодать излилась на Землю Русскую и Русский Народ. Однако произошло другое совершенно удивительное совпадение. Там, где подвизался батюшка Серафим, где он учил о стяжании Святого Духа и предрекал события последних времен, там было создано оружие, давшее России возможность дожить до этих последних времен и быть активной участницей этих событий. Бывший столицей русского православного духа Саров стал с какого то момента столицей русской науки и русского оружия.

Нужно очень напрячься, чтобы увидеть в этом «всего лишь случайность». И для тех, кто находится в этом святом и столь стратегически значимом месте, многое из того, что я скажу, прозвучит как банальность. Именно здесь идеология «Атомного Православия» является не каким то заумным новшеством, а реальностью, данной в ощущениях и совершенно очевидной. Несколько менее банально то, что постепенно эту очевидность начинают видеть и за пределами Сарова — и в Москве, и по всей России. В том или ином виде Атомное Православие становится практически официальной идеологией современной России. Вспомним знаменитые слова президента Путина в феврале 2007 года о том, что ядерный щит и православные ценности являются двумя столпами внутренней и внешней безопасности России. И вспомним те события, которые последовали в этом мае, когда при помощи государства было восстановлено единство Русской Православной Церкви, а само государство приняло брошенный нашими геополитическими конкурентами вызов гонки вооружений и военно-политического, а значит и идеологического, соревнования.

Атомное Православие становится сегодня как никогда идеологически востребованным. Именно поэтому стоит ответить самим себе на вопрос — что это такое? Атомное Православие — это идеология. И как всякая идеология она отвечает на вопрос: что может сделать человек своими усилиями в общественной сфере, чтобы хотя бы немного преодолеть разрыв между сущим и должным, неотменяемо присутствующий в нашей жизни. Метафизический ответ на этот вопрос дает религия, а идеология может либо пытаться замещать религию, как это пытались сделать коммунизм или либерализм, а может подчиняться ей, создавать общественную проекцию религиозного взгляда. И Атомное Православие это такая религиозная идеология.

Суть этой идеологии в нескольких положениях. Первое, — религиозная и историческая миссия России состоит в том, чтобы обеспечить русским людям и всем православным максимально благоприятные условия для того, что преподобный Серафим назвал «стяжанием Духа Святого», для приближения к Богу. Второе, — чтобы обеспечить успешное выполнение этой миссии, России мало быть православной державой. Прежде всего, ей нужно быть сильной державой, чтобы никто, никогда и никаким оружием не посмел заткнуть рот нашему свидетельству о Христе. В древности мученик мог проповедовать и с костра, и даже из пасти льва, но сегодня существуют такие технологии уничтожения людей, которые могут оставить от нас пустое место прежде, чем мы успеем осознать, что происходит, и мы должны воспрепятствовать применению таких технологий против нас. Третье, — разработка предельно совершенных военных, организационных и иных средств защиты нашего суверенитета является в этой связи не только военно-политической, но и духовной задачей, в которой священное и мирское идут рука об руку. И, с другой стороны, при выполнении этой задачи священное покровительство, те средства защиты нашей государственности, которые можно назвать агиополитическими, имеют столь же существенное значение, как и военные и политические.

Вот и вся суть, которую можно определить просто — чтобы оставаться православной, Россия должна быть сильной ядерной державой, для того, чтобы оставаться сильной ядерной державой, Россия должна быть православной. В этом и состоит Атомное Православие. Просто как дважды два. А дальше начинаются подробности, которые к этой формуле ведут и которые из нее следуют. Причем эти подробности не столь просты, поэтому о них придется говорить более обстоятельно.

ТРИ ЛЕКАРСТВА ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

Прежде всего, нам надо начать с того, что человек болен. И каждый из нас отдельно, и весь род человеческий. Болен очень тяжело и нуждается в серьезном лечении. Суть этой болезни может ощутить каждый из нас, как только он сравнит свои потребности и стремления с реальной возможностью их реализации. Мы хотим жить, но мы — смертны. Мы хотим знаний, а всюду встречаемся с полуправдой и обманом. Мы хотим любви, а на каждом шагу встречаем равнодушие и неприязнь. Все люди нуждаются в пище, но миллионы при этом голодают, а миллиарды недоедают. Но это полбеды. Животные тоже смертны, часто голодают и много чего не знают. Однако они хотя бы не сознают того, что могли бы жить иначе. А мы — сознаем и мучаемся, мы понимаем, что призваны к чему то большему и наше положение ненормально.

Большинство религий и мировоззрений отвечает на вопрос: «в чем дело?» — вполне определенно: «мир во зле лежит». Только зло все видят в разном, — одни в недостаточной толерантности и гуманизме, другие — в эксплуатации человека человеком, третьи, в том, что мы не осознали, что «сансара это нирвана». А Православие дает свой и вполне определенный и понятный ответ. Причина присутствия Зла в мире — в грехе и совершенном человеком грехопадении. Именно человек признал частную практику мятежника против Творца — диавола, возможным способом существования мира, согласился «познать добро и зло», вместо непоколебимой верности добру. И зло вошло в наш мир и разрушило его и нашу жизнь.

Православие также говорит нам о том, что для того, чтобы человек не превратился в совсем уж разрушительного пособника диавола, на нас и на природу был надет ряд смирительных рубашек.

Во-первых, изгнанный после грехопадения из Рая человек стал смертен, подвержен страданиям, отдел в «ризы кожаные», в ограниченное животное тело, и вынужден отныне «в поте лица добывать хлеб свой», то есть вступить в изнурительную борьбу с природой за пропитание. Но людям этого оказалось мало и они начали убивать друг друга, и проводить с природой рискованные эксперименты, так, что «вся тварь извратила путь свой». Что это за эксперименты — мы с уверенностью сказать не можем, но, скорее всего, это были различные магические практики, поскольку у человека сохранялась еще часть власти над природой, данной ему при творении.

Ответом на это извращение стал Всемирный Потоп, бывший, по всей видимости, не только природным катаклизмом, но и изменением физических констант и вообще законов природы нашего мира, наложение на них существенных ограничений, предотвращавших произвольную манипуляцию человеком. Именно памятью о допотопных временах и является наша всеобщая, никак не подтверждаемая эмпирически вера в магию, в возможность управлять миром с помощью человеческих слов, легенды о всевозможных Атлантидах. Когда то такие возможности у мира были, но на них повешен большой и крепкий замок, который время от времени пытаются взломать всевозможные оккультисты.

Однако и этого было мало. Столкнувшись с невозможностью манипулировать природой, люди попытались манипулировать самими собой, своей социальностью, чтобы достичь все той же нечестивой цели диавола «быть как боги без Бога». Именно об этом социально-утопическом эксперименте рассказывает предание о Вавилонской башне, о том, как люди решили построить город и башню до небес. В ответ на это Господь наложил на людей третью «смирительную рубашку», разделил языки, рассеял народы, сделал невозможным полное взаимопонимание между людьми. Добродетели одних стали непохожи на добродетели других, но, впрочем, и пороки одних стали другим отвратительны.

Вот такая вот получилась система из трех смирительных рубашек, надетых на свихнувшийся род человеческий: смертность и тленность, подверженность страданию — раз, неподчинение нам природы, ограниченность наших возможностей — два, и взаимное непонимание между людьми, раздробление человечества на много маленьких человечеств — три. Учтя эти три ограничения мы получаем такого человека, который у нас есть сейчас, слабы, смертный, грешный, голодный, завистливый и… ни на секунду не забывающий о том, что способен на большее. Человек отчаянно нуждается в лечении, которое может быть на философском языке названо «онтологической реабилитацией», то есть восстановлением более подобающего нам места в бытии.

Однако к вопросу об этой реабилитации можно подходить по разному. Можно искать её на путях сверхестественных, на путях Божественного Откровения, даруемого Богом спасения и обретения святости. Для нас, русских православных людей этот путь, путь Благодати, единственно понятен и наиболее естественен. Идущий этим путем, хотя сам путь очень труден, оказывается постепенно просто вне нашей ограниченной онтологии.

Вторым путем, который можно назвать путем Закона, идет большинство человеческих обществ, пытающихся с помощью своего самосовершенствования осуществить хотя бы частичную онтологическую реабилитацию — людей накормить, защитить, снабдить их всевозможными техническими устройствами, покоряющими нам природу, сделать общество хотя бы слабой заменой утраченной единой человеческой природы, человечеством в миниатюре. Иногда путь Закона является как бы приготовлением к пути Благодати и обеспечением его. А иногда в социальной утопии он выступает вместо пути благодати. Люди начинают искренне верить в то, что социальными технологиями со временем удастся излечить метафизические травмы — мы построим идеальное общество, заставим природу нам служить и генетическими экспериментами победим смерть.

Наконец, третьим путем онтологической реабилитации является путь Мятежа, попытка сбить повешенные на мироздание замки, снять надетые на человека смирительные рубашки и продолжить те эксперименты, которые привели человечество к нынешнему печальному состоянию. Это путь магии, оккультизма, выстраивания альтернативной онтологии, онтологии, заданной диаволом.

Мы, как православные христиане, знаем, что эта онтология неистинна, иллюзорна, может привести только к вечной гибели. Но вот большинство людей этого не знают. И если они не встали на путь Мятежа, то лишь потому, что стоят на пути Закона и еще верят в то, что наука, техника, социальная организация и добродетельный гуманизм могут дать излечение хотя бы части их душевных и телесных болезней.

Однако логика социального и технологического развития в последние столетия привела к тому, что надежд на путь Закона, социального утопизма, у людей становится все меньше и меньше. Социальность как метод онтологической реабилитации до известной степени исчерпала себя, уперлась в свои границы. И любому обществу, которое до сих пор стояло на пути Закона придется сделать выбор — либо идти вверх, вставать на путь Благодати, либо идти вниз, вставая на путь Мятежа.

ОСЬ МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Давайте попытаемся понять, — каким образом социальное развитие дошло до нынешнего состояния, из какой точки и в какую мы двигались. Собственно, социальная история человечества начинается именно с того момента, который Библия обозначает как смешение языков. В этот момент возникают многочисленные и разнообразные общества, которые в большей или меньшей степени солидарны внутри и более или менее враждебны ко всем внешним. Вне зависимости от того, считаем ли мы Вавилонское столпотворение реальным историческим событием или же метафорой определенного духовного и общественного процесса, именно с него и начинается история в собственном смысле слова. Поскольку вся известная и интересная нам история является именно историей борьбы наций.

Для каждого человека его нация является человечеством в миниатюре. Именно через нее, через ее общественные связи человек, собственно, и становится человеком. Но наций много, и все они в отношении друг друга обладают свойством, которое наш выдающийся историк Борис Федорович Поршнев обозначил как контрсуггестия, то есть взаимное непонимание, невозможность для представителя одной нации потребовать чего то от представителя другой, поскольку тот его просто не понимает. Напротив, внутри одной нации люди оказывают друг на друга интенсивное суггестивное влияние, то есть наши слова являются достаточным мотивом к действию для тех, кто нас понимает. Взаимная суггестия формирует у членов одного общества антиинстинктивное поведение друг в отношении друга, то есть способность к самопожертвованию, героизму, самоотдаче, без которой общество попросту и не может существовать и справляться с задачей онтологической реабилитации человека с хотя бы минимальной эффективностью.

И вот перед нами множество наций, сплоченных взаимной суггестией и солидарностью и разделенных барьером непонимания с другими нациями. Как будут развиваться отношения между ними? Если всем всего хватает, то они просто будут стараться друг друга не трогать и жить сами по себе в равновесии с природой, гомеостазе. Если у них есть что предложить ценное друг другу, то они будут совершать мирный обмен. Обмен должен быть абсолютно эквивалентным, а иногда он может не иметь никакого смысла, кроме подчеркивания мирных намерений и симпатий. Но вот если одна нация хочет, чтобы другая нация пожертвовала чем то ради нее, что то отдала, в чем то уступила, либо если возникает иррациональная или ситуационно обусловленная враждебность, то возникает война. Насилие оказывается, в виду наличия контрсуггестивных барьеров, единственным способом навязать другим обществам нашу волю. Феномен войны запускает во всех обществах механизм грандиозных изменений.

Именно военный прогресс, прогресс в вооружениях и технике ведения войны является осью мировой истории, тем единственным универсальным процессом, ход которого предопределяет смену общественных отношений, культурных парадигм, этических установок и даже метафизического взгляда человека на устройство мироздания. Мысль эта сама по себе не нова и принадлежит не мне, а нашему выдающемуся историку-востоковеду Игорю Михайловичу Дьяконову, писавшему в своей последней книге «Пути истории»: «Есть лишь одна область, где прогресс оказывает непосредственное влияние на смену производственных отношений. Это прогресс в производстве оружия… Изменения и в военной технологии сами по себе не обуславливают смену общественных отношений. Их обуславливают только такие изменения, которые сопровождаются сменой ценностной ориентации. И наоборот, перемена ценностей не приводит к коренной смене общественных отношений, если она не подкреплена революцией в технологии производства оружия».

Каким образом это происходит? Военный прогресс может осуществляться лишь по одной линии, той, по которой он и осуществляется — как можно убить максимально большее количество людей, подвергаясь минимальному риску. Весь ход развития вооружений и военного искусства шел и идет именно в этом направлении. Однако, каждый революционный шаг на этом пути требует изменения нравственных норм и принципов взаимоотношений между людьми таким образом, чтобы новое чувство безнаказанности не превратило их в нелюдей. По-иному взвешивается ценность человеческой жизни, иные перспективы видит человек в религиозной и метафизической области, по иному мы смотрим на социальную организацию, производную от военной.

Никакой хозяйственный прогресс, никакое развитие производительных сил и производственных отношений сами по себе таких грандиозных переворотов произвести не могут. Хозяйство может лишь обеспечивать военный прогресс, но не двигать его. Хозяйство само по себе вообще не может и не должно прогрессировать. Предоставленные самим себе общества прекрасно себя чувствуют в состоянии гомеостаза, равновесия со средой. Именно так себя и чувствовали индейцы большинства регионов Америки до ее открытия Колумбом, жители большей части Африканского континента, до тех пор, пока не появились те же европейцы, аборигены Австралии и жители островов Океании. Между ними бывали войны, причем войны довольно жестокие, но все же не дававшие решающего преимущества ни одной из сторон, поскольку не было военно-технологического преимущества.

Но стоит только какому то обществу сделать оружейный рывок, как все его соседи вынуждены либо подтягиваться вслед за ним, либо сдаваться на милость могущественного победителя. Война — самый подражательный вид человеческой деятельности. Если воюют две изначально непохожих нации, то в ходе войны они создадут похожее оружие, похожие государственные учреждения, похожую военную и хозяйственную организацию. Именно это и имел в виду Пушкин, когда говорил о великом Петре: «И за учителей своих заздравный кубок поднимает». В ходе Северной Войны Россия действительно во многом уподобилась сильнейшей военной державе тогдашней Европы — Швеции — и именно за счет этого победила.

Новые военно-технологические разработки переходят от общества к обществу как эпидемия, одна война, по принципу домино, вызывает другие войны. И именно это кровавое соревнование и создает всемирную историю, выявляет её лидеров и аутсайдеров. Как говорил герой известного голливудского фильма: «Люди делятся на две категории: те, у кого пистолет заряжен и те, кто копает». И именно те формы, которые принимает в ходе истории заряженный пистолет, предопределяют и всё прочее на пути общественного развития людей, на пути Закона.

Давайте приглядимся к этим трансформациям попристальней. Мы увидим не просто четыре разных этапа, четыре разных формации общественных отношений. Мы увидим, по сути, четыре разных онтологии, разных представления о бытии и человеке, связанных с четырьмя важнейшими этапами в прогрессе вооружений: архаическим, железным веком, эпохой огнестрельного оружия и начавшейся чуть более полувека назад эпохой ядерного оружия. Для каждой из эпох характерны весьма своеобразная этика, метафизика, политический строй и система общественных отношений.

ВЕК ДЕРЕВА

Архаическая эпоха — это эпоха разнообразного примитивного оружия, дубин, деревянных копий, бумерангов, луков и стрел, дротиков и т. д. В общем и целом это Век дерева, хотя и подкрепленного камнем. Общий знаменатель всех этих архаических видов оружия состоит в том, что ими довольно трудно убить друг друга при поединке один на один. Приходится прибегать к разным не всегда надежным хитростям, вроде отравленных стрел. Но, чаще всего, дело решается сноровкой и численным преимуществом. На войне люди не столько убивают, сколько калечат друг друга. И соответствующим образом формируется первая примитивная военная этика: «око за око, зуб за зуб». Это не фигуральные понятия, а реальность мира, в котором трудно причинить противнику больший урон, чем выбить ему глаз.

Эта военная этика в исследованиях нашего современника философа Константина Анатольевича Крылова обобщена до определенной этической системы: «Я должен поступать с другими так же, как другие поступают со мной». Крылов называет эту первую этическую систему этикой Юга. И в самом деле, соответствующие этические постулаты характерны сейчас в основном для жителей южных регионов мира, бывших долгое время не затронутыми военно-техническим прогрессом, зато крепких своим коллективизмом и клановой сплоченностью, подчинением принципу «будь как все».

Однако этика, определенный способ поступать и принимать социально значимые решения влечет за собой и определенный подход к смыслу социальной системы. Что такое смысл социальной системы? Это определенная модель, по которой общество принимает решения, принимает одни события и состояния и игнорирует другие. Определение смысла — это определенная философская работа, решение вопроса о соотношении бытия (то есть того, что принято и того что сделано) и ничто (того что отклонено и не сделано). Матрица, устанавливающая определенные соотношения бытия и ничто, и является смыслом социальной системы. В рамках южной этики такой смысл устанавливается следующим образом: бытие это то, что стало бытием, а ничто попросту не существует. Значимо только то, что сделано, только то, что случилось, не важно, как и каким образом это произошло.

Из этого социального смысла вытекает и определенная метафизика, то есть представление о соотношении священного и мирского, должного и сущего, того, каким должен быть наш мир и человек, и каков он есть на самом деле. Раз есть лишь то, что есть, то это значит, что священное и есть мирское, оно здесь, оно слито с нашим миром, разлито в нем как магическая сила. Эту магическую силу можно сконцентрировать в определенных местах за счет других, ею можно пытаться управлять, её можно и нужно подновлять с помощью жертв, ритуалов и прочих магических процедур.

Государство в такой системе приобретает характер священной деспотии, власти царя-жреца, который концентрирует в себе магические силы, воплощает их. А если вдруг он их утрачивает, то надо его как можно скорее убить и заменить новым. Граждане этого государства — это не граждане собственно, а люди, объединенные общим магическим культом, те, кто от этой священной магической власти так или иначе зависят в своей жизни.

На этой архаической основе можно было добиться довольно впечатляющих результатов развития цивилизации, как добились их древние египтяне, вавилоняне, майя, ацтеки. Они перемахнули с соответствующей магико социальной организацией за порог цивилизации. Причем оставленные египтянами и майя пирамиды говорят о том, сколь многого может добиться цивилизация, вдохновленная верой в обретение магических сил с помощью ритуальных действий. Однако, дальше развитие цивилизации пошло под знаком нового типа оружия и созданного им нового мира, новой исторической реальности и новой онтологии — железа.

ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК

Ту революцию, которую произвело железо, в истории лучше всего выразили слова библейского персонажа Ламеха, отца Тувалкаина, который был по легенде первым ковачом оружий из меди и железа. Ламеху приписываются такие слова: «Я убил мужа за язву мне и отрока за рану мне, если за Каина отомстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро». За этой формулой скрывалась жутковатая реальность, которую создало распространение железного оружия. Теперь «за око» можно было взять голову, а «за зуб» — вынуть всю челюсть. Даже один воин, вооруженный железным оружием и закованный в железный доспех, мог противостоять десятку вооруженных обычным оружием и победить их. Отряд солдат в полном вооружении был способен держать в рабстве тысячи человек.

Казалось, что с Железным Веком открылась эпоха неконтролируемого насилия. И в самом деле, первым делом на Ближнем Востоке возникли жестокие военные империи — Ассирийская и Нововавилонская. Народы теперь сгоняли с места, порабощали, убивали. В эту эпоху стало возможно возведенное в промышленный масштаб рабство. Но железное оружие не долго оставалось уделом немногих народов. Быстро его освоили многие народы Евразии. И возникла та ситуация, которая описана знаменитой евангельской формулой: «Взявший меч от меча и погибнет». Взявшись за оружие, лучше подумать, точно ли ты выйдешь из этой схватки живым и здоровым?

Этот военный принцип обрел себе знаменитый нравственный эквивалент: «Чего не хочешь себе, того не делай другим», известный как «золотое правило этики». На более формализованном языке у Крылова этот принцип звучит так: «Я не должен поступать с другими так, как другие не поступают со мной». Он обозначает это как этику Востока. Этику уже не примитивного коллективизма, а нравственного самоконтроля, традиционных ценностей, «делай что разрешено, а остального не делай». В каком то смысле, этика Востока — это наиболее классическое выражение пути Закона.

Смысловое измерение социальной системы, соответствующее этой этике, — это измерение перехода. Важно то, как ничто стало бытием, каким образом был совершен положительный выбор в пользу того или иного состояния и события, что побудило нас выбрать именно эту, а не какую то иную возможность из всей полноты возможностей, и каким именно образом был осуществлен выбор.

Очень интересные события происходят в этот момент в метафизическом и религиозном сознании самых разных обществ. Начинается эпоха Осевого Времени, уникальный период в истории религий и философии, когда на всем протяжении от Древней Греции до Китая практически одновременно возникают величественные религиозные и философские учения — философов в Греции и Китае, мудрецов брахманов и Будды в Индии, Заратустры в Персии, библейских пророков в Палестине. Этот величественный ряд развития религиозного закона завершается открытием пути Благодати, с пришествием в мир Иисуса Христа. Что было общего у всех учений Осевого Времени в социально-метафизическом плане, если не касатся их истинности? Общим было, прежде всего, открытие трансцендентного. В эту эпоху был, наконец, обнаружен разрыв между сущим и должным, обнаружено, что человек живет в мире совсем не так, как хотел бы и не так, как чувствует себя достойным. Люди поняли, что лучшая жизнь где то там и она требует определенной связи, определенной пути, определенного перехода от нашего теперешнего состояния к какому то иному.

Каждое из учений Осевого Времени видело этот переход по разному, но вот что интересно, — вплоть до явления Христианства каждое из этих учений было высоко политизированным, видело именно в реорганизации гражданского общежития определенную дорогу к иным мирам. Вспомним какую роль сыграло в Китае конфуцианство, вспомним, что буддизм долгое время опирался на военное сословие кшатриев и власть династии Маурья, что два величайших греческих мудреца — Платон и Аристотель — учили о государстве, то есть полисе, что еврейские пророки предлагали средства нравственного очищения «избранного народа» как религиозно-политической организации. По логике Осевого Времени путь к священному может быть открыт только через упорядочение мирского и его выстраивание по определенным идеальным образцам.

В итоге все многообразие политических форм Осевого времени свелось к двум. Либо перед нами священная Империя, как в Китае, Индии, Персии, Риме, позднее арабский Халифат, религиозный и социальный центр которой, чаще всего связанный с ролью императора, является своеобразной точкой связи неба и земли. Либо перед нами греческий и раннеримский полис, то есть свободный союз рабовладельцев. Железное оружие позволяет, как мы уже отметили, одному держать в рабстве многих, а это открывало путь к господству и для частного человека. Рабы могут обеспечить человеку досуг, который он может потратить на культурное развитие и соперничество с другими людьми, как это и делали греческие рабовладельцы в период культурного подъема Эллады. И частный человек является здесь путем к абсолюту и для себя, и для своих рабов.

Христианство не произвело переворота в социальных отношениях железного века. Это ему и не требовалось, поскольку задачей Христианства было не разрушить Закон, но исполнить его. Людям был открыт путь Благодати, но они могли идти по нему, не сходя с пути Закона. Именно так и поступили в Византии, где Церковь и священная Империя находились в состоянии симфонии, сотрудничества и взаимопомощи, при которых Закон все таки оставался в руках императора, а Благодать в руках патриарха.

Иначе повернулось дело в Западной Европе, где попытались превратить Церковь в Империю, а Благодать в Закон. Именно в этом был смысл грандиозного социально-политического эксперимента средневековья по созданию духовной империи во главе с римским папой. Однако при этом перед нами не какая то новая эпоха, а реформированный и модифицированный железный век, над которым царит закованный в железо всадник, способный на полном скаку пробить десять шеренг пеших воинов. Это железный век, доведенный до предела своих возможностей и уже начавший их подтачивать. Прежде всего, это подтачивание происходит в метафизической сфере. Если частный человек, Папа, является не просто связью между священным и мирским порядками жизни, а полновластным хозяином священного порядка, может в одиночку отпускать грехи, переводить заслуги святых на грешников, выписывать из ада или, напротив, записывать в него, обладает догматической безошибочностью, то значит, видимо, идеальный порядок не столь уж удален от нас и вполне поддается перестройке из нашего мира.

ВЕК ОГНЯ

Средневековье, а с ним и Железный век для наиболее развитых регионов мира, заканчивается вместе с появлением огнестрельного оружия. Причем не огнестрельного оружия самого по себе, а триады из огнестрельных средств ружье-пушка-боевой корабль. Лишь тогда, когда огнестрельное оружие становится и частью повседневного обихода, и мощным средством подвижной дистанционной атаки, на смену веку железа приходит Век Огня. Теперь можно уничтожить довольно много людей, оставшись абсолютно безнаказанным. Причем безнаказанным ты до какой то степени остаешься, даже если у противника есть аналогичное оружие. Кто стреляет первым, тот и определяет правила игры. Как пелось в английской песенке времен колониальных войн: «На любой ваш вопрос у нас есть ответ: у нас есть «Максим», а у вас его нет».

Это новое изменение правил игры дает нам и соответствующую этическую революцию, колоссальный взрыв индивидуализма. Правило «не делай другим того, чего не хочешь себе» уже не актуально, теперь правильно говорить вслед за Иммануилом Кантом «поступай так, чтобы максима твоего поведения могла стать всеобщим законом». То есть, говоря проще: «делай как я». Крылов это формализует в таком виде: «Как я поступаю с другими, так пусть и они поступают со мной», если смогут, конечно, а на «нет» и суда нет. Это этика «Запада». Этика индивидуализма, эгоизма, и погоня за все новыми возможностями.

Смысл западной социальной системы состоит именно в том, что ничто для нее интересней, чем бытие. Главное не то, что уже сделано и что свершилось, а то, какие еще возможности остались. Именно потенциальные и неиспользованные возможности и придают социальной системе Запада нужную мобильность и глубину. Вся она представляет собой погоню за ничто, то есть за возможностями, инновациями, еще неисследованными землями и неиспользованными ресурсами. Научный и технический прогресс предоставляют, казалось бы, небывалые возможности в сфере превращения не бывающего в бывающее. Капитализм, в основе которого лежит установка на бесконечное накопление денег, денег ради денег, чтобы с их помощью добыть еще деньги, как нельзя лучше выражает эту смысловую установку обращенности к ничто, к потенциальному без реальности.

И здесь наметившаяся уже в западном средневековье тенденция к новому слиянию священного и мирского приобретает свои крайние формы, формы утопии. Отныне священное вновь сброшено на землю, но не как разлитая в мире сила, не как скрытая сторона вещей эпохи архаики, а как конструирование священного мирскими средствами. Отныне ни у кого не возникает сомнения, что Царство Божие может быть построено здесь, на земле. Это тенденция Нового времени. Сначала она имеет еще религиозные формы, по всей Европе плодятся секты «хилиастов», уверенные, что как только им удастся захватить власть, так тут же и наступит Тысячелетние царство Христово на Земле. Но вслед за ними идут уже рационалисты, якобинцы, эволюционисты, либералы, социалисты и коммунисты, которые ни в какого Христа не веруют, зато веруют в возможность общества самостоятельно построить идеал и наконец то зарыть пропасть между сущим и должным в бытии человека. Ведь если всё потенциальное ничто мы сможем обратить в бытие, то рано или поздно достигнем абсолютной полноты…

Политическим выражением этой утопии стало абсолютное государство, государство как таковое. Государство, которое нам кажется существовавшим всегда, но которое на практике не старше XVI XVII веков. Это государство стремится охватить всего человека как целое и дать ему избавление от всех скорбей — воспитать его, дать образование, сберечь здоровье, снабдить работой, приобщить к политической жизни, призвать в армию, а с другой стороны — защитить его от внешней агрессии, обеспечить досуг, дать на старости пенсию и спровадить в могилу с подобающими почестями. Это государство претендует даже на то, чтобы обеспечить человеку полную онтологическую реабилитацию. В начале Нового Времени провозглашается протестантский принцип «чья власть, того и вера», предоставляющий государству неограниченный контроль за религией подданных или ее отсутствием. Ведь теперь религия — это лишь один из частных аспектов общего блага, обеспечиваемого государством.

В сущности, только государство и способно, с одной стороны, обеспечить своим гражданам защиту от другого государства и другой нации, вооруженных пушками и кораблями, а с другой — обуздать самих этих граждан, вооруженных ружьями и револьверами. С появлением огнестрельного оружия индивид, который им обладает или потенциально может обладать, начинает играть в обществе значительно большую роль. Во-первых, потому что, как справедливо заметили американцы «Господь создал людей, а полковник Кольт сделал их равными». Именно огнестрельное оружие является залогом становления демократии, вынуждает считаться с индивидом. А с другой стороны, государству, чем дальше, тем больше, нужны массовые армии. Значит, приходится считаться с теми, кого в эту армию призывают, и уважать их права, и мобилизовать при помощи лозунгов национализма.

Век государств становится и веком наций, уже не только в общеисторическом, но и в политическом смысле слова. Это нации, которые контролируют свои государства при помощи политических систем демократического или околодемократического типа и которые сплочены общим самосознанием и мыслью о важности национальных интересов. Такая нация является, в каком то смысле, сама для себя церковью, поскольку исходит из того, что состояться как человеку не состоявшись как члену нации попросту невозможно.

В первой половине ХХ века тенденции Века Огня были доведены до предела — появились скорострельные ружья — автоматы, пушки на колесах и в броне — танки, сверхкорабли, несущие летающие пушки и снаряды — авианосцы. Были до предела доведены национализм, этатизм и вера в технику, науку и социальную утопию. И все это оборвалось и довольно стремительно понеслось в никуда вместе с грохотом первых ядерных испытаний.

Продолжение следует