Автор: Ярослав Добролюбов

БУДУЩЕЕ СИСТЕМЫ

Когда Владимир Путин был объявлен влиятельным американским журналом «Time» человеком года это вызвало настоящий приступ ярости у той части западной элиты, которая по привычке до сих пор празднует «победу в холодной войне». Они вдруг осознали, что русские вернулись. Вернулись в самом жестком, образе— не как униженные просители и не как затравленные неудачники, а как спокойные, уверенные в себе победители. И страх этой западной элиты наиболее емко выразил республиканский сенатор-ястреб, все мечтающий стать президентом США, Джон Маккейн, сказавший о Путине: «Я посмотрел ему в глаза и увидел там три буквы — K-G-B».

ХХ век вообще был веком спецслужб. В условиях изменившегося глобального мира, мира, в котором все тяжелее вести «открытую войну», где поверх границ национальных государств простираются пятна транснациональных корпораций, международных мафий, террористических сообществ, религиозных организаций и других форм непривычных для традиционного политического порядка, именно спецслужбы стали основным рабочим инструментом государства в этом новом мире. Будучи, с одной стороны, выстроены в логике военной армейской касты, долга и дисциплины, строгой государственной иерархии, спецслужбы должны действовать в мире, где все не так или не совсем так.

И эталонной спецслужбой, спецслужбой спецслужб, и для западного, и для нашего сознания является КГБ. Сколько бы британцы не сочиняли историй про своего Бонда, сколько бы не пытался Голливуд романтизировать «рыцарей плаща и кинжала» из ЦРУ, все равно— обаяние действительно великого мифа исходит только от одной спецслужбы в истории— «КГБ», сочетающей в этих трех буквах представление о тотальности, предельной эффективности, беспощадности и целеустремленности, представление о той предельной мощи, в которую русский гений спрессовал в ХХ веке своё историческое содержание.

Не любящий признавать русских достижений Запад, вынужден был признать лишь два— «sputnik» и «KGB», причем второе произвело на наших геополитических конкурентов даже большее впечатление, чем первое. Почему так? Да потому, что люди Запада очень хорошо понимают, что научиться делать даже сложнейшую технику, при некотором разуме, в общем то не сложно. Гораздо сложнее отстроить определенную социальную систему, Систему с большой буквы, которая бы действительно работала. Запад старался разрушать Системы везде, где только мог, превращая страны, которые он затронул в своим влиянием в бессильное социальное месиво. Где то ему это удалось неплохо, где то ему было оказано сопротивление, как в Японии, самурайское сословие которой сумело дважды трансформироваться, но все же сохранить контроль за страной, где то Система в том или ином виде была воссоздана из руин, как в Индии Махатмой Ганди и в Китае Мао Цзедуном и Дэн Сяопином.

Но средоточием парадоксов, как и не раз в истории, оказалась Россия. Организация Системы в форме военно служилого сословия была характерна для Руси с древних княжеских дружин, а совершенную форму приобрела в XV веке, когда выдающийся полководец и государственный деятель Феодор Басенок преобразовал государев Двор московского князя в целостную военно служилую организацию. Русская Система прошла огонь, воду, медные трубы, бритте бород и упаковывание в западные камзолы и кафтаны, но свою боевую силу утратила лишь к XIX веку, когда умнейшие люди, такие как декабрист и один из первых русских националистов Павел Пестель начали задумываться о реформе этой системы. Именно Пестель ввел в русский политический лексикон понятия «государственной безопасности» и «блюстительной власти», надзирающей за следованием остальных властей целесообразному государственному порядку.

Вот что писал Пестель в «Русской Правде»: «Государственное Благоденствие состоит из двух главных предметов: из Безопасности и Благосостояния. Отличительное и главное качество Безопасности есть охранение, а Благосостояния есть приобретение. Безопасность должна быть первою Целью правительства потому что может быть достигнута посредством общего только Действия соединенных Сил и Волей: каковое Соединение в правительстве именно и представляется и что она ответствует первоначальной обязанности человека состоящей в сохранении своего Бытия. Сверх того не может быть благосостояния если не существует Безопасности; а потому и служит она основанием сооружению Государственнаго здания…»

Так или иначе, к началу ХХ века прежняя Система, основанная на военно служилом дворянстве была в России полностью разрушена, ликвидация крепостного права была проведена настолько неискусно, что ударила и по крестьянам, и по дворянам.

В России просто не осталось силы, способной поддержать государственный порядок и наверное страна и вовсе рассыпалась бы, если бы с Революцией на историческую авансцены не вышли бы две новые, хотя и во многом антагонистичные друг другу, силы— «партия» и «чека». Партия большевиков была выдающейся политической организацией, однако именно в силу своей чисто политической, западной природы не могла сама по себе осуществить власть в такой не-западной стране, как Россия. И вот тогда то рядом с партией и стала ЧК, ставшая живым и устрашающим воплощением власти. Даже противники большевистского режима, зачастую знавшие об ужасах «чеки» не понаслышке не могли не быть заворожены её мощью.

Вот что писал в 1922 году один из умнейших русских политических мыслителей, идеолог «сменовеховства» Николай Васильевич Устрялов, одним из первым увидевший под отталкивавшей многих личиной «Совдепии» новый лик Великой России.

«30 июля 1918 года ЦИК объявил «массовый террор против буржуазии». Было жутко, но трудно еще было реально себе представить, что это значит, во что это выльется. Никто не отдавал еще себе полного отчета о происходящем. «Не беспокойтесь,— незадолго перед тем уверял своих коллег профессор В. М. Хвостов на основании точнейших социологических данных,— все ограничится лишь кошельковым террором…». «Это— судорога издыхающего движения; тем скорее его конец»,— утверждал другой известный профессор и политик.

Страшный, роковой день 30 августа… Покушение на Ленина. «Русская Шарлотта Кордэ»… Тут то и начинается настоящий террор, настоящий ужас, небывалый, неслыханный. Большевизм ощетинивается и переходит к «прямому действию». Циркуляр комиссара внутренних дел Петровского местным советам дышит кровью с первой буквы до последней. Разносит за сентиментальничество и разгильдяйство, требует немедленного и самого действительного осуществления массового террора против враждебного класса как такового,— против буржуазии и интеллигенции. Раз центр дает такие директивы,— легко представить, как на них реагируют «места»…

И вот разгорается вакханалия. Спускаются с цепи звериные инстинкты. Истребляются несчастные «заложники» сотнями, если не тысячами, гибнут офицеры, расстреливаются не успевшие бежать или скрыться политические деятели антибольшевистского лагеря. В газетах ежедневно торжественно публикуются длинные именные списки казненных.

И почему то уже тают надежды, что «вот через неделю»… Смельчаки перестают храбриться. Офицеры спасаются кто куда. О восстаниях что то уж меньше слышно. «Ну, батенька, это дело затяжное»… Эсеровские убийства как рукой сняло. На Волге хуже, и это самое непонятное:— отвоевана Казань. Чехи отступают… Перед кем? «Неужели этот сброд?» Что же это значит? Неужели террор спасет Революцию?

Знаменитый философ французской реакции Жозеф де Мэстр, как известно, проповедовал «культ палача».

—Это человек, жертвующий всем человеческим в себе, всею душою своею великой идее Государства… Это лучший из лучших граждан, это апофеоз гражданской доблести… Нужно было страхом заморозить сердца, сковать волю врагов, воссоздать дисциплину в армии и в разнуздавшихся массах. Для этого все средства были хороши и любые руки приемлемы. Устрашение должно быть прежде всего действенным.

Страна была вздернута на дыбы, и Революция, спасенная, торжествовала. Головы, опьяненные «февральской улыбкой», трезвели, а руки, поднимавшиеся в защиту Февраля, опускались в бессилии. «Нет, это вам не Керенский»,— слышалось повсюду. Революция сбросила детскую рубашку и облеклась в тогу мужа. Но, Боже, что это была за тога: вся в крови, в кровавых пятнах, измятая, изорванная в борьбе,— в кошмаре преступлений, выдаваемых за подвиги, и в сиянии подвигов, похожих на преступления.

Пытки, больной садизм палачей, из которых многие потом кончали самоубийством, затравленные галлюцинациями,— все это факты, в достоверности которых не может быть сомнения. Но поставленная цель была достигнута— красная власть спасена. «Не будь Чрезвычайных Комиссий,— мы не смогли бы тогда удержаться»— признавались потом большевистские лидеры, и трудно отрицать долю горькой истины в этих признаниях. Дни «улыбок», действительно, миновали. Революция унаследовала железный посох Иоанна Грозного, и «песьи головы» опричников воистину казались в глазах русских граждан лучшей эмблемой Чрезвычайки и ее служителей.

Страшные герои Чрезвычайной Комиссии предстанут перед судом истории, вероятно, рядом с кровавыми опричниками Грозного, во славу новой России не жалевшего представителей старой (боярскую аристократию удельного периода), и рядом с жуткими сподвижниками Великого Петра, перестроившего Русь на костях прекрасных людей старины и на крови тихого царевича Алексея».

Главное в исторической природе России— это Власть. Огромная, почти безграничная власть над огромным, почти безграничным простарнством. Только Система, способная осуществлять такую власть и способна поддерживать бытие России. И Устрялов, а за ним и другие увидели в ЧК ту старшную, кровавую, по первым порам во многом противоположную древнему русскому духу в его высших достижениях (хотя это была вина скорее партии, нежели чека) силу, но силу, Власть, которая оказалась способна собрать разрубленную казалось бы уже на фарш Россию, полить её мертвой водой страха, чтобы сделать доступной для живой воды новых исторических достижений.

А затем, состоявшись в этой исходной свой ипостаси, ипостаси Власти, чекизм начал приобретать все более тонкие и совершенные свойства Системы, той силы, которая способна собирать общество и поддерживать её структурность. В чем задача Системы? В том, чтобы не дать тем элементам, которые она охватывает, той социальной реальности, которую она охраняет, раствориться во внешнем мире, быть растащенными внешними факторами. Система должна поддерживать состояние в котором связь между элементами системы будет больше, чем связь между этими элементами и внешней средой. На языке социологии и теории систем это называется редукцией комплексности.

Мир более сложен чем общество, а стало быть, общество является своеобразным заложником непредсказуемых и непросчитываемых изменений, которые могут перевернуть его верх дном, погрузить в хаос, попросту уничтожить. Чтобы успешно сохраняться и воспроизводить себя социальной системе необходимо редуцировать (то есть уменьшать и упрощать) свою комплексность (то есть связанность с внешним миром).

Для этого существует несколько способов.

Прежде всего, общество может попытаться упростить окружающий мир. Каким образом? С помощью экспансии, то есть расширения своих географических, политических, военных, экономических и культурных границ. Чем больше мы включили в себя, тем меньше осталось вне нас. Далее, общество само может усложняться, с тем, чтобы соответствовать сложности мира наиболее полно. Такое самоусложнение общества часто называют развитием. Нормой развития является дифференциация, то есть все большая специализация разных общественных систем и подсистем, осуществляемая таким способом, чтобы каждому внешнему фактору или явлению по возможности соответствовала та или иная подсистема внутри, чтобы в обществе был хотя бы один специалист на каждый случай жизни.

Система может пытаться активно воздействовать на события внешнем мире, и, тем самым, делать их хотя бы частично предсказуемыми, задавать их направление. Такой способ воздействия на внешний мир достаточно часто называют «политикой» или, если речь идет об отношениях с другими нациями, «внешней политикой». Наконец, существует еще один способ снизить зависимость от внешнего мира— это «поставить фильтры», то есть ограничить поток внешней информации, поступающей в общество и отказаться от получения и переработки этой информации. Таким образом сделать некоторые внешние факторы не то чтобы совсем не действующими, но не важными для нашего общества. Например, если общественное мнение какой либо другой страны о нашей стране нас смущает, то можно не пытаться его изменить, а попросту начать его игнорировать.

Система, отстроенная на основе ЧК долгое время успешно справлялась со всеми вызовами внешнего мира, чем и приобрела свой высочайший престиж. СССР посредством КГБ успешно осуществлял экспансию, проводил эффективную точечную политику, выставлял достаточно надежные фильтры на пути враждебных влияний. Наиболее проблематичной оставалась сфера самоусложнения, развития. Косность советского режима, нараставшая с годами в виду отсутствия сильных внутренних импульсов, вела к тому, что партийная бюрократия подавляла все ростки развития, не исключая даже развитие в важнейшей научно технической и оборонной сфере. Самым трагическим примером тут является история советской компьютерной отрасли, раздавленной во имя дешевизны импорта айбиэмовских ЭВМ.

И не случайно, что КГБ, остававшийся чувствительным к происходящим в мире процессам, к изменению внешнего мира, бывший всегда на переднем крае борьбы, казался партийным бюрократам (вот парадокс) островком «либерализма». Впрочем, к сожалению, упреки в либерализме не были вполне незаслуженны. Выдающийся строитель КГБ Ю.?В. Андропов с горечью признавал, что «мы не знаем общества в котором живем»— это была трагедия и его как государственного деятеля и трагедия всей Системы. Представляя в современном мире социальную систему будущего, отрабатывая новейшие и передовые технологии обеспечения безопасности и защиты общества, КГБ, как и вся советская система, не обладал адекватным языком самоописания. Именно поэтому вокруг Андропова и роились либеральные помощники, потом самым активным образом участвовавшие в перестройке и развале СССР, что они могли предложить хотя бы какую то модель осмысления действительности, правда оказавшуюся ложной и вредной.

Сегодня чекизм возвращается, возвращается вместе с Путиным. Сегодня Россия вновь укрепила свои позиции на международной арене, значительно стабилизировалось положение внутри страны, и мир уже опять с ужасом видит в глазах национального лидера России три страшных буквы «K-G-B». Однако исключительно велика опасность «не понять» и сегодняшнего успеха, вновь проиграть войну смыслов. И в сегодняшней России победивший «чекизм» в значительной степени безгласен, мало того, его представители чураются сколько нибудь ясного заявления своих позиций, той идеологии, того образа будущего, который они имеют. Чураются настолько, что многим закрадывается в головы мысль, а есть ли такой образ, или он, как это обычно и бывает, есть только у либералов?

Как следствие, за последнее время либеральному лобби удалось создать имиджевый образ «силовиков» как людей, озабоченных только выгодой, прибылью, властью и контролем, а никак не общенациональными интересами. Этот образ, конечно, ложен, но он возник именно потому, что за силовой составляющий упускается сегодня смысловая. Любая власть, как учил Антонии Грамши, есть синтез Господства и Гегемонии. Господство— это сила, консцентрированное насилие, которое власть может применить в рамках своих легальных полномочий или за ее пределами. А Гегемония— это тот побудительный мотив, который подталкивает людей к тому, чтобы подчиняться этой власти, совокупность взглядов и убеждений людей, которые ведут их к признанию её лидерства.

Наша Система великолепно умеет достигать Господства и его осуществлать. Но для подлинно прочной власти нам необходимо научиться и осуществлению Гегемонии, быть не только силовым, но и моральным, и интеллектуальным лидером. И если этого удастся добиться, то страх перед буквами «KGB» в глазах Путина будет еще самым невинным из западных страхов.