Автор: Юрий Нерсесов, Игорь Пыхалов

ПАН БАСАЕВСКИЙ

Либеральные историки и публицисты обожают представлять польских революционеров как пламенных интернационалистов, борцов «за вашу и нашу свободу», готовых воевать с несправедливостью в любой стране мира. Воспетый Герценом «благородный образ польского выходца, этого крестового рыцаря свободы» уже третье столетие активно пропагандируется российской интеллигенцией. Действительность прозаичнее и непригляднее. Пылая бессильной ненавистью к России, польские эмигранты были готовы прислужничать кому угодно, лишь бы посильней напакостить «поработителям». Ревностные католики были согласны даже принять ислам и воевать на Кавказе на стороне чеченских боевиков.

В разрешении многовекового русско-польского конфликта из российских правителей больше всех преуспела Екатерина II. Грамотно используя внутренние конфликты и слабости Речи Посполитой, она одновременно сумела привлечь на свою сторону Пруссию и Австрию. В результате «польский вопрос» разрешился наилучшим образом. Присоединив территории с преобладанием православного населения, Российская Империя вышла на историческую границу Киевской Руси, восстановив изначально существовавшее положение. Ни одного кусочка собственно польской территории императрица мудро не взяла.

Предоставив решать их судьбу союзникам, она убила сразу двух зайцев. Во-первых, избавила свою западную границу от претензий ясновельможного панства, грезящего о возврате имений и холопов. И, во вторых, обеспечила Берлину и Вене геморрой от захвата коренных польских земель, население которых имело все основания считать их оккупантами.

Однако грёзы о захваченных и утраченных восточных территориях не давали покоя ясновельможному панству. После того, как Наполеон, отобрав польские земли у Австрии и Пруссии, создал из них вассальное Княжество Варшавское, польская армия с радостью приняла участие в «Дранг нах Остен» образца 1812 года. Занимай российский престол прагматичный монарх, типа Екатерины, поляков бы вернули под тяжёлый немецкий сапог, предварительно содрав с них возмещение ущерба за вторжение и грабежи. Увы, к сожалению, наследники мудрой императрицы оказались закоренелыми идеалистами и романтиками.

Был таковым и царствовавший в 1801 1825 гг. Александр I.Ещё подростком будущий русский царь, находившийся под влиянием своего воспитателя Лагарпа и друга детства Адама Чарторыйского, имел репутацию убеждённого полонофила. Он восхищался предводителем польских повстанцев Костюшко и строил химерические планы превращения Польши в конституционную монархию под своим скипетром. Аналогичные проекты существовали для Финляндии и Бессарабии. В мини-монархиях, находившихся в личной унии с Империей, Александр Павлович мог удовлетворить свою мечту править как истинно просвещённый европейский государь. Очень уж ему хотелось покрасоваться перед западными коллегами именно в таком образе, а не в качестве правителя варварской России.

Наряду с прекраснодушными грёзами, в подобной политике имелась определённая логика. Считалось, что не имевшие собственной государственности Бессарабия и Финляндия будут благодарны царю за превращение их в конституционные монархии.

Сложнее было с Польшей, почти тысячу лет бывшей суверенной европейской державой и тяжело переживавшей потерю самостоятельности. Её Александр I предполагал ублаготворить куда более либеральными, чем в России, порядками, предусматривавшими не только конституцию с сеймом, но и собственные валюту, полицию и вооружённые силы. Мало того, в перспективе царь предполагал включить в состав Царства Польского украинские и белорусские территории, отошедшие к России после 1772 года.

Пока существовали реальные шансы на присоединение восточных земель, поляки в основном сохраняли лояльность режиму. Но в 1825 году на трон взошёл Николай I, который хотя и соблюдал конституцию Царства Польского, однако присоединять к нему новые земли не собирался.

Обиженное панство стало проявлять недовольство и вошло в сношения с декабристами. Когда уже после разгрома декабристских восстаний эти связи были вскрыты, варшавские власти демонстративно оправдали обвиняемых. Наконец, 17 ноября 1830 года в Варшаве польские военные напали на дворец императорского наместника Великого князя Константина. Повстанческое правительство возглавил перешедший на сторону инсургентов Чарторыйский.

Таким образом, в 1830 году наблюдалось интересное историческое явление— восстание панов, возмущённых отказом монарха дать им новых холопов. Самим же ясновельможным в «тюрьме народов» жилось вполне вольготно:

«Что была Польша, когда Наполеон и французы пришли туда в 1807 году Песчаная и грязная пустыня. Мы провели здесь превосходные пути сообщения, вырыли каналы в главных направлениях. Промышленности не существовало в этой стране; мы основали суконные фабрики, развили разработку железной руды, учредили заводы для ископаемых произведений, которыми изобилует страна, дали обширное развитие этой важной отрасли народного богатства. Я расширил и украсил столицу; существенное преимущество, данное мной польской промышленности для сбыта её новых продуктов, возбудило даже зависть в моих других подданных. Я открыл подданным королевства рынки империи; они могли отправлять свои произведения далеко, до крайних азиатских пределов России. Русская торговля высказалась даже по этому поводу, что все новые льготы дарованы были моим младшим сыновьям в ущерб старших сыновей» (Шильдер Н.К. Император Николай I, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1997. С.351).

О том же говорили и некоторые видные либералы. «После отпадения русских племён настоящая Польша, или, как её тогда называли, Polska coronna, предоставленная своим силам и лишённая возможности составить независимое государство, досталась в добычу Австрии и Пруссии. Император Наполеон вновь соединил её и создал из неё Варшавское Великое Княжество, которое затем приняло деятельное участие в войне против России 1812 года. После того, как русская армия овладела княжеством в 1813г., император Александр большую часть его присоединил к своим владениям под именем Царства Польского. Однако же и после присоединения к России силой оружия, с краем этим вовсе не обращались как с завоёванным. На всём пространстве нашей обширной Империи русские и поляки пользуются одинаковыми правами»,— писал в статье «К польскому вопросу» один из основоположников русского «западничества» Пётр Чаадаев.

При всей своей любви к Европе и симпатиям к демократическим идеям, Пётр Яковлевич решительно осудил польских повстанцев, а речи депутатов французского парламента в их поддержку назвал свидетельствующими «о столь же великом невежестве и в самом польском вопросе, как таковом».

Предвидя обычную демагогию, к которой так любят прибегать представители маленьких, но гордых «порабощённых народов», Николай I писал:

«Вы ответите, что это только материальные благодеяния, и что в сердцах таятся другие чувства, кроме стремлений к выгодам. Очень хорошо! Посмотрим, не сделали ли мы, мой брат и я, всего возможного, чтобы польстить душевным чувствам, воспоминаниям об отечестве, о национальности и даже либеральному чувству. Император Александр восстановил название королевства Польского, на что не решался даже Наполеон. Брат мой оставил за поляками народное обучение на их национальном языке, их кокарду, их прежние королевские ордена, Белого Орла, святого Станислава и даже тот военный орден, который они носили в память войн, ведённых с вами и против нас. Они имели армию, совершенно отдельную от нашей, одетую в национальные цвета. Мы наделили их оружейными заводами и пушечными литейнями. Мы дали им не только то, что удовлетворяет все интересы, но и что льстит страстям законной гордости: они нисколько не оценили всех этих благодеяний» (Там же. С.351 352).

Сто с лишним лет спустя новые правители России повторили те же ошибки. Сперва они присоединяли враждебные национальные окраины, затем давали им всевозможные льготы и потачки в ущерб русскому центру. Ошибку царей относительно Польши коммунисты повторили на Западной Украине. Естественно, результат оказался аналогичным.

НА СЛУЖБЕ ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ

После подавления восстания недобитые польские инсургенты устремились в гостеприимную Европу, пылая ненавистью к России и мечтая о реванше. Первый такой случай представился в 1848 году после начала революции в Венгрии.

В те времена Венгрия являлась составной частью «лоскутной империи» Габсбургов. Как водится в подобных случаях, жалуясь на угнетение со стороны титульной немецкой нации, сами мадьяры жестоко притесняли оказавшихся у них в подчинении славян. Неудивительно, что в ходе гражданской войны большинство местных сербов, хорватов, словаков и украинцев выступили на стороне имперского правительства, поскольку прекрасно сознавали, какая развесёлая жизнь ожидает их в независимой Венгрии.

Однако данное обстоятельство ничуть не смутило польских «борцов за свободу». Как с удовольствием отмечал Фридрих Энгельс: «Поляки обнаружили большое политическое понимание и истинно революционный дух, выступив теперь против панславистской контрреволюции в союзе со своими старыми врагами— немцами и мадьярами. Славянский народ, которому свобода дороже славянства, уже одним этим доказывает свою жизнеспособность, тем самым уже гарантирует себе будущее» (Энгельс Ф.Борьба в Венгрии//Маркс К., Энгельс Ф.Сочинения. 2 е изд. Т.6. М., 1957. С.179).

Польские эмигранты получили целый ряд высших постов в венгерской революционной армии. Так, бывший главноначальствующий польской артиллерией Юзеф Бем стал главнокомандующим восставшими в Трансильвании, а Генрик Дембиньский, ставший в конце польского восстания главнокомандующим польской армией, командовал 30 тысячным корпусом на основном театре военных действий.

Но мадьярам это не помогло. Вскоре их главные силы капитулировали перед пришедшими на помощь империи русскими войсками под командованием фельдмаршала Паскевича, разгромившего в 1831 году польское восстание. Одновременно армия Бема была наголову разгромлена русским корпусом генерала Лидерса.

Новый шанс свести счёты с «пшеклентыми москалями» представился очень скоро. Начавшаяся в 1853 году очередная русско-турецкая война быстро превратилась в войну России с «объединённой Европой». Польская эмиграция незамедлительно предложила свои услуги предшественникам Евросоюза. В Лондоне и Париже идею формирования польских легионов отвергли, зато в Стамбуле участников боёв за Варшаву и Будапешт приняли с распростёртыми объятиями.

Ясновельможным панам, несмотря на их ревностную приверженность католицизму, было совсем не впервой сговариваться с турками о совместных действиях против нашей страны.

Ещё в 1700 году посол Речи Посполитой в Константинополе Рафаил Лещинский пытался не только сорвать заключение мирного договора между Россией и Османской империей, но и склонить Турцию к совместной с Польшей войне против русских, чтобы помочь вернуть Украину. В тот раз ничего из этой затеи не вышло, однако в 1768 году султан Мустафа III начал войну против Российской Империи именно из за поляков.

Однако если в те времена Турция рассматривалась как союзница Речи Посполитой, то теперь панство было готово поступить на султанскую службу в качестве обычных наёмников, да ещё и сменить при этом веру. Недаром после поражения венгерских повстанцев Дембиньский и Бем бежали именно в Турцию. Там Бем принял ислам, поступил под именем Амурат-паша на службу в турецкую армию, однако спустя год умер.

В действовавшей на Дунайском театре военных действий армии Омер-паши насчитывалось не менее 4 тысяч польских и венгерских добровольцев. Подобная концентрация эмигрантов именно в Дунайской армии была совершенно естественной. Ведь её командующий, хорват по национальности, перед тем, как бежать в Турцию и принять ислам носил имя Михай Латош и служил в австрийской армии.

Считая вопрос об «освобождении Польши» уже решённым, польские эмигранты с энтузиазмом обсуждали, какие именно чужие территории следует присоединить к возрождённой Речи Посполитой. В частности, на полном серьёзе был выдвинут проект присоединения к Польше Финляндии. Дело в том что, невзирая на уговоры западных держав, а также подстрекательство российских эмигрантов Герцена и Бакунина, король Швеции отнюдь не спешил вступать в войну против России. Тогда горячие польские парни предложили сами организовать в Финляндии повстанческое движение с последующей её приватизацией. Однако французский император Наполеон III и британский премьер Пальмерстон оказались напрочь лишёнными чувства юмора.

Энтузиазма поляков в Дунайской армии это не убавило и многие из них даже смогли занять высокие должности в ставке Омер-паши, стараясь заставить командующего следовать своим ценным указаниям. «Эти люди были иногда способны дать неглупый совет, но, с другой стороны, немало и вредили, сбивая часто с толку турецкое командование, которому внушали преувеличенное убеждение в слабости русской армии,— пишет известный историк Евгений Тарле.— Политическая страсть, ненависть к России ослепляла их и заставляла принимать свои желания за действительность» (Тарле Е.В. Собрание сочинений. В 12 т. Т.VIII. М., 1959. С.257).

Среди приближённых турецко-хорватского командующего встречались самые экзотические персонажи. Особо колоритен был польско-украинский шляхтич Михаил Чайковский. Он родился в селе Гальчинцах Житомирского уезда в 1804 году и происходил из древнего польского дворянского рода, по матери же приходился родственником гетману Малороссии Ивану Брюховецкому. Еще в детстве Чайковский лишился отца, и первые годы жизни находился под сильным влиянием деда, человека очень своеобразного. Это был крайний украинофил и приверженец «аристократизма в духе казачества и шляхетства».

«Фантазёр, дилетант в политике и в беллетристической литературе, где он тоже подвизался, временами увлекающийся польский патриот, временами совсем особого, оригинального типа украинофил, мечтавший о какой то фантастической польско-украинской казацкой республике, человек с порывами благородства и вместе с тем способный иногда на неожиданные и очень некрасивые поступки»,— писал про него Евгений Тарле (Тарле Е.В. Собрание сочинений. В 12 т. Т.IX. М., 1959. С.17).

Покинув Польшу после подавления восстания 1830 1831 гг., Чайковский поселился в Париже, а оттуда в качестве представителя Чарторыйского отправился в Турцию. Его идеей-фикс стало формирование особого отряда из казаков некрасовцев, чьи предки бежали из России после подавления мятежей Булавина и Мазепы. Впоследствии отряд планировалось преобразовать в особое славянское войско, которое, оставаясь в пределах Турции и признавая верховную власть султана, служило бы оплотом широкой автономии всех славянских народов.

В отличие сородичей-эмигрантов, Чайковский не участвовал в событиях в Венгрии 1848 1849 гг. Тем не менее, его деятельность вызывала растущее раздражение российского императора, неоднократно требовавшего выслать предтечу нынешних «оранжевых» из Турции. Когда турецкое правительство в том отказало, Николай I добился от Франции, чтобы у Чайковского был отобран французский паспорт. Тогда, по предложению султана, Чайковский принял ислам, получив новое имя— Садык-паша, а также пожизненный пенсион в 60000 пиастров и большое поместье вблизи Константинополя.

К планам формирования славянской армии турецкие власти отнеслись скептически, но с началом Крымской войны Садык-паша получил возможность приступить к формированию казачьего отряда. С грехом пополам ему удалось набрать в свой полк около 600 казаков, принявших участие в боях под Силистрией, но без особого успеха.

После окончания войны Чайковский продолжил службу в турецкой армии, был произведён в генералы, однако затем подал в отставку и, получив разрешение Александра II, в 1872 году вернулся в Россию. По возвращении в Россию Чайковский принял православие и поселился в Киеве. От русского правительства ему было назначено содержание, кроме того, он сохранил пенсию, выслуженную в Турции. За несколько лет до смерти он переселился в своё имение Борки, Черниговской губернии, где и кончил жизнь самоубийством в ночь с 5 на 6 января 1886 года.

«Отметились» польские эмигранты и на Кавказском фронте. Например, в состоявшемся 19 ноября (1 декабря) 1853 года сражении при Башкадыкларе, где 10 тысячный отряд русских войск наголову разбил втрое превосходящий турецкий корпус. По свидетельству русского генерала Багговута, при одном из турецких орудий, взятых нашими войсками, «оказались поляки, которые в своём отчаянии, перед тем, как умереть, бросали руками снаряды в голову нашим драгунам». Вообще польские эмигранты «превосходно защищались и почти все были перебиты» (Тарле Е.В. Собрание сочинений. В 12 т. Т.VIII. М., 1959. С.286).

Согласно условиям капитуляции крепости Карс, «иностранные выходцы», то есть венгры и поляки, сражавшиеся в составе турецкого гарнизона, были отпущены на свободу. Венгерский революционер, майор Кмети, который впоследствии оставил очень интересное описание осады Карса, первый примчался в Эрзерум и принес весть о падении крепости.

БОЕВИК-ЭТНОГРАФ

Окончание Крымской войны не охладило пыл боевых панов и они решили сделать ставку на кавказских горцев, благо контакты с ними были установлены уже давно. В 1844 году возглавивший польское эмигрантское правительство в Париже Чарторыйский послал к Шамилю своих эмиссаров Зверковского и Осиновского. Встретиться с самим имамом полякам не удалось, зато уже упомянутый Чайковский очень плодотворно пообщался с главой убыхов Хаджи Борзек Керантухом. «У нас с вами общее стремление добиться свободы и независимости для наших народов,— писал Керантух Чарторыйскому.— Посему я обязуюсь принимать у себя поляков, дезертиров из русской армии, а равно и прочих, и обращаться с ними хорошо. Я также обязуюсь провести в Черкесию генерала артиллерии и инженерных войск Казимира Гордона, проявлять заботу о нём… Мы будем прислушиваться к его советам и будем считать его посланником польского вождя».

Наполеоновские планы эмигрантского правительства, предусматривающие польско-чеченские походы в Крым, на Украину и в Поволжье (!) остались в воспалённых головах авторов, но польские эмигранты и беглые ссыльные активно участвовали в боевых действиях против российской армии. Часто поляки служили у Шамиля артиллеристами, сапёрами, картографами и даже составили у него военный оркестр. Многие принимали ислам и женились на местных девицах. Однако массовая отправка польских боевиков на Кавказ началась только после окончания Крымской войны. Одним из её главных организаторов стал один из колоритнейших участников венгерского восстания Теофил Лапинский.

«Храбрый, ловкий, смышлёный, но бессовестный или, по крайней мере, широкосовестный кондотьер, патриот в смысле непримиримой и непобедимой ненависти к русским, как военный по ремеслу ненавидящий всякий, даже свой собственный народ»,— писал о нём основоположник русского анархизма Михаил Бакунин.

«Лапинский был в полном слове кондотьер. Твёрдых политических убеждений у него не было никаких. Он мог идти с белыми и красными, с чистыми и грязными,— соглашался главный российский диссидент Александр Герцен.— Он был долго на Кавказе со стороны черкесов и так хорошо знал войну в горах, что о море и говорить было нечего…».

«Моё самое интересное знакомство здесь с полковником Лапинским,— вторил Герцену Маркс.— Без сомнения, он умнейший из всех поляков, встреченных мной, и, кроме того,— человек действия. Национальная борьба его не интересует, он знает только расовую борьбу. Он равно ненавидит всех азиатов, к которым причисляет русских, турок, греков, армян и т.д.».

Действительно, свои боевые операции Лапинский обосновывал специфическими национальными теориями. По его мнению, русских надо мочить не только как оккупантов Польши и Кавказа, но и как азиатский народ, занимающий не принадлежащие им европейские территории восточнее даже польской границы 1772 года.

Казалось бы, идеи человека, который всерьёз считал донских казаков татарами, уральских— смесью татар, турок, башкир и туркмен, а кабардинцев— помесью адыгов, татар и евреев, заслуживают публикации разве что в стенгазете какой нибудь психушки. Однако основатели марксизма с восторгом поддержали этот бред.

«Догма Лапинского, что великороссы не являются славянами, поддерживается данными лингвистики, истории и этнографии приводимыми господином Дучинским (из Киева, профессор в Париже),— с энтузиазмом сообщал товарищ Маркс другу и спонсору.— Он утверждает, что настоящие московиты, т.е. жители Великого Московского княжества, были в основном монголы или финны, и т.п. как и на землях к востоку и на юго-востоке.

Из этого вытекает, что, в любом случа, е это дело серьёзно беспокоит Санкт-Петербург (так как это наверняка будет означать конец панславизму). Всех русских учёных позвали, чтобы они опровергли, но все их опровержения оказались ужасно слабыми… Также было доказано, что геологически и гидрографически… Урал никоим образом не представляет собой разделительную линию. Выводы Дучинского сводятся к следующему: Московиты узурпировали имя Россия. Они не являются славянами; они вообще не принадлежат к индо-европейской расе; они— пришельцы, их надо выгнать обратно за Днепр и т.д. Я хотел бы, чтобы Дучинский оказался прав, и, в любом случае, чтобы этот взгляд стал преобладающим среди славян».

Конечно, прославился Лапинский не завиральными расовыми теориями, и не научно-популярной книжкой о кавказских горцах, а, прежде всего, романтическим провалом своего десанта на Черноморское побережье. В феврале 1857 года отряд польских, венгерских и английских добровольцев во главе с паном Теофилом высадился у Геленджика с британского парохода «Чезапик». В изобилии располагая самым современным оружием, включая артиллерию, десант создал здесь настоящую укреплённую базу, вокруг которой стали собираться отряды адыгов и черкесов.

Но закрепиться Лапинскому не удалось— уже 20 июня его разноплеменная команда была наголову разгромлена и в панике бежала. По иронии судьбы русскими войсками в этом сражении командовал этнический англичанин наказной атаман Черноморского казачьего войска Георгий Филипсон.

Лапинский с остатками соратников ещё более года бегал по горам, но без особых успехов. Ничего не добились и последующие группы польских добровольцев, которых англичане продолжали высаживать до сентября 1863 года.

На последних чеченских войнах польских боевиков не отмечено. Их сменили бандеровские наёмники Дмитро Корчинского. Однако давняя польско-ичкерийская дружба никуда не делась. Недаром в Варшаве одна из площадей с недавних пор гордо носит имя Джохара Дудаева. «Мы, чеченцы, гордимся дружбой с великим польским народом и выражаем ему благодарность за моральную поддержку в борьбе с российскими оккупантами,— прокомментировал переименование преемник Дудаева и Масхадова Абдул-Хаким Садулаев.— Мы также благодарны Президенту Польши и депутатам Сейма Польской Республики за увековечение символа свободы чеченского народа— первого Президента Чеченской Республики Ичкерия Джохара Дудаева, также погибшего от рук кремлёвских палачей. Назвав одну из площадей Варшавы именем Джохара Дудаева, вы тем самым вписали его имя и в историю героической борьбы польского народа, имеющего, как и чеченский народ, многовековой опыт борьбы за свободу и независимость от Российской Империи».

Столь тёплые чувства, несомненно, заслуживают воплощения в литературе и на киноэкране. Желающих воплотить найдётся достаточно. Почему бы, например, Анджею Вайде, только что отметившемуся картиной о Катыни, не взяться за тему злодеяний русских оккупантов в гордой Ичкерии и храброго шляхтича, пришедшего им на помощь Шляхтич будет сотнями рубать ненавистных москалей, а потом сбежит от них домой с влюбившейся в него по уши прекрасной белокурой чеченкой в мини-юбке. Заранее предлагаем для новой ленты замечательное название— «Пан БасаЕвский».