Автор: Егор Холмогоров

ПАРТИЗАНЫ ПОРЯДКА

Термин «партизаны порядка» был предложен в ноябре 2004 года, во время событий «оранжевой революции» на Украине, когда власть и общество были подвергнуты настоящему «изненасилованию» в интересах радикально-русофобских сил на самой Украине и их политических покровителей за Океаном.

Тогда не применявшие оружия и не использовавшие очевидного насилия толпы людей парализовали деятельность государства, аннулировав возможности политической элиты, проигнорировав какие либо возможности нормального политического процесса, и вынудив, в итоге, одну половину украинского общества, поддержавшую Януковича, фактически капитулировать перед другой, поддержавшей Ющенко.

Оранжевая революция на Украине легла тогда в определенный смысловой ряд, вместе с переворотом в Сербии в сентябре 2000 года, «революцией роз» в Грузии и событиями в Киргизии в марте 2005 года.

В большинстве случаев налицо была одна и та же тенденция— пророссийские или умеренно антироссийские силы сменяли силы радикально антироссийские и радикально пронатовские. Правда, дальше технологии дали сбой— и в Узбекистане 2005 года, и в Белоруссии 2006 года все «оранжевые» поползновения были раздавлены, причем белорусским властям даже не потребовалось для этого значительного применения силы.

В России «оранжевая революция» вызвала острое беспокойство, поскольку вполне можно было ожидать, что и наша страна будет включена в общий план глобального переустройства бывшего «второго мира», что российскими оппозиционерами могут быть использованы те или иные «оранжевые технологии» для захвата власти и ослабления суверенитета нашей страны.

Собственно, именно катастрофический удар по суверенитету захваченных «оранжевыми» стран, попросту свернувших свою самостоятельную внешнюю политику, оборонное строительство и т. д., передоверив их Вашингтону, и стал той угрозой, которая побудила российские власти к проведению ясно обозначенной «антиоранжевой» политики и вне, и внутри страны.

«Оранжевые технологии»— это не только и не столько использование больших масс, не только и не столько тактика «ненасильственных действий», сколько, прежде всего, технологии социальной дезориентации, дезорганизациии, дезинтеграции.

Что противопоставить им? Не форме, а сути «оранжевой» агрессии. Вот вопрос, на который автор этих строк и попытался ответить обращением к идее партизана, то есть человека, который не просто защищает суверенитет, но является носителем суверенитета, точнее сам является суверенитетом, даже если действует в одиночку, один против всех.

Если существует вероятность того, что масса, которой нужно управлять, не сможет остановить оранжевую массу,— попросту побоится, струсит, в ней произойдет взаимное подавление инициативы и воли,— то функцию защиты суверенитета на себя должен взять именно партизан. То есть тот, кто не связан жесткой иерархической дисциплиной, кто способен действовать на свой страх и риск, кто не ограничен публичной служебной инструкцией, а потому может играть не по правилам против тех, кто играет не по правилам. Тот, кто способен действовать и именно действием остановить и дезорганизовать инерцию толпы.

Наконец, самое главное, «партизан порядка»— это тот, кто способен стать точкой собирания, кристаллизации и прояснения общественной ситуации в противовес оранжевой технологии, ориентированной на дезинтеграцию общества, размывание иерархических связей, дисциплины и границ, на стирание граней между другом и врагом, дозволенным и недозволенным. В ситуации, когда суверенитет размывается и растворяется, «партизан порядка» должен сам стать сувереном.

НА ФРОНТАХ МЯТЕЖЕВОЙНЫ

Необходимо понимать, что «оранжевые технологии» и методика «оранжевых революций» являются, прежде всего, неклассической формой ведения войны. Это, по сути, определенные формы установления внешнеполитического господства, особенность которых состоит в использовании внутриполитических смут и противоречий внутри подвергающейся агрессии страны.

Политтехнология, в случае оранжевой революции, подчинена большой стратегии. Но то же самое можно сказать и о партизане. «Партизан порядка»— это не носитель чисто политической или гражданской активности. Это воин, который пошел добровольцем на «неклассическую» войну, на защиту своей Родины от «неклассической» агрессии.

Становление феномена «партизана» до 60 х гг. ХХ века было основательно исследовано немецким юристом и политическим философом Карлом Шмиттом в его работе «Теория партизана». А та ситуация в мире, которая выдвинула именно партизан на передний край военной и политической борьбы была рассмотрена русским белоэмигрантским теоретиком Е. Э. Месснером в его исследованиях феномена «мятежевойны». Какие же выводы можно сделать на основании их работ и нашего собственного знания истории и современной политики?

Сама возможность появления партизан связана со становлением в XVII XVIII веках регулярной армии, находящейся в подчинении национально-территориального государства. До того момента любая война была, в известной мере, регулярной, а, в какой то,— партизанской.

Лишь тогда, когда выработалась так называемая «тринитарная» концепция войны: когда войну ведет правительство силами высокоорганизованной регулярной армии, а население в военные действия не вмешивается,— появилась возможность нарушить эти принципы ведения войны. Появилась возможность появления гражданского лица, которое, не состоя на военной службе, тем не менее, участвует в войне.

Для классической военной теории той эпохи подобный партизан— это скандал, дикость, и поэтому с пойманными партизанами расправлялись с особой жестокостью,— они не могли рассчитывать на статус военнопленных, уважение и соблюдение по отношению к ним правил воинской чести.

Тем не менее, как только идея массовой регулярной национальной армии воплотилась в блестящей армии Наполеона,— тут же эта армия споткнулась именно о партизан.

Начиная с 1808 года, когда Бонапарт захватил Испанию и до отступления французов в 1814 году, не прекращалась «малая война»— герилья, то есть народная партизанская война против захватчиков. Герильерос убивали французских солдат, совершали внезапные налеты, перерезали французские коммуникации.

Причем всё это происходило в условиях, когда королевская власть в Испании была явно растеряна и не могла занять определенной патриотической позиции, а буржуазия и высшие духовные чины были «afrancesados», то есть «француженными», попросту говоря— коллаборационистами. Речь шла о специфическом «либеральном» коллаборационизме, стремлении «приобщиться» к духу Великой Французской Революции. А испанские партизаны, прежде всего,— простые мужики, воевали под руководством католических монахов под девизом «За Бога, короля и отечество».

В условиях разгрома регулярной испанской армии и оккупации почти всей территории страны борьба герильерос казалась безнадежной. Однако им удалось превратить жизнь оккупантов в настоящий ад— Наполеону пришлось держать в Испании более 300 тысяч солдат, что катастрофически ослабляло его на других театрах военных действий— в частности в России. Вот как описывает картины этой борьбы Е. В. Тарле в книге «Наполеон»:

«Французы с первых же своих шагов в Испании натолкнулись на бесчисленные, чуть ли не ежедневные, проявления самой неистовой фанатической ненависти к завоевателям. Французский отряд вступает в деревню. Все пусто, жители ушли в лес. В одной избе застают молодую мать с ребенком и находят там же припасы. Подозревая недоброе, офицер, раньше, чем позволить солдатам есть, спрашивает у женщины, не отравлены ли продукты. Получив успокоительный ответ, он приказывает ей самой отведать первой эту пищу. Не колеблясь, крестьянка ест. Не довольствуясь этим, он приказывает ей покормить этой пищей ребенка. Мать сейчас же исполняет требуемое. Тогда некоторые солдаты принимаются за еду, а спустя короткое время и мать и ребенок, и поевшие солдаты умирают в мучениях. Ловушка удалась. В первое время подобные эпизоды еще поражали французов, но вскоре все это стало бытовым явлением, и уже никто ничему в испанской войне не изумлялся».

Вслед за испанским ножом, Наполеон получил удар дубиной народной войны и в России. Причем здесь порыв народа сочетался с идеями образованных русских офицеров, таких как Денис Давыдов, учитывавших испанский опыт. О том, чтобы начать партизанскую войну против французов мечтали и лучшие прусские офицеры, в частности— Карл Клаузевиц, которого по странному недоразумению считают безусловным сторонником регулярной войны.

После разгрома Наполеона в европейских войнах тема партизан исчезла надолго. Потому что это были войны равных государств наций, а не оборона наций от агрессии мировой империи, как это было в случае с Наполеоном. Когда французы в 1870 г. и бельгийцы в 1914 г. попытались, было, вести партизанские действия против немцев, те прибегли к страшным расправам, шокировавшим тогдашних европейцев. Однако в ХХ веке партизанская тема вновь вошла в оборот.

Это было связано, прежде всего, с идеей классовой войны, которая в большом масштабе велась в ходе гражданской войны в России и противостояния Гоминьдана и коммунистов в Китае.

Гражданская война в России носила исключительный по политической ожесточенности характер и партизанским действиям в ней придавалось немаловажное значение. Тогда же возник и пример абсолютной партизанщины,— «против всех»,— в лице махновского движения.

Однако победа в Гражданской войне была, в конечном счете, именно победой над партизанщиной. В рамках советской военной идеологии, идеологии победившей советской власти, партизанская война, народная война, рассматривалась как мощное вспомогательное средство государственной обороны. Именно так она велась и в годы Великой Отечественной войны, когда удары Красной армии с фронта сочетались с ударами партизан по тылам вермахта, сковывающими и диверсионными операциями.

Совсем иначе сложилась ситуация в Китае и Вьетнаме, откуда целостная стратегия революционно-освободительной войны, разработанная Мао-Цзэ-дуном, распространилась и на другие колониальные страны. Она опиралась на то, что вначале революционеры обладают возможностью вести лишь ограниченные партизанские операции и не могут позволить проводить масштабные регулярные операции против противника.

В результате такая война ведется, прежде всего, как политическая, её задачей является разрушить политическое господство правящего режима, оккупантов или колонизаторов и создать новую вертикаль господства вокруг революционеров.

С этой целью революционные партизаны стремятся вовлечь в свою борьбу весь народ, сделать его активным или пассивным соучастником своих действий. Причем для этого, наряду с агитацией, с постепенным втягиванием в систему сетевых связей с революционерами, используются и такие методы, как провокация противника на репрессии, ожесточающие народ, провоцирование внутренней классовой смуты в народной массе. Огромное место уделяется в такой войне пропаганде и информационной войне, обману противника.

Революционно-освободительная война носит затяжной характер. Это одно из её важнейших свойств. В задачу партизан входит измотать противника ощущением бессмысленности боевых действий и невозможности достижения в них победы, дать почувствовать противнику, что его издержки на ведение войны слишком высоки и немедленная капитуляция обойдется гораздо дешевле. Изматывание противника достигается именно тотальностью войны, то есть ситуацией, когда воюющему революционному народу оказывается нечего терять и его решимость с каждым поражением возрастает, в то время как противнику терять есть чего и с каждой потерей он приближается к поражению.

Именно такой классической революционно-освободительной войной была двухфазовая война во Вьетнаме— 1945 54 гг., и 1964 1975 гг., в ходе которой сначала были разгромлены французские колонизаторы, а потом, до позорного поражения без единой проигранной битвы, были доведены американцы. Однако, к моменту окончательного поражения США во Вьетнаме, бывшего, по сути, победой СССР в классической «холодной войне», десятки и сотни средних и малых герилий полыхали уже по всему миру и во множестве стран, от Кубы до Мозамбика, партизаны одержали решительные победы.

Именно в этот период Е. В. Месснер и сформулировал свою концепцию «мятежевойны», как войны, направленной не просто на победу армии над армией, а на тотальную деструкцию политического пространства, в котором находится противник, на превращение всего народа в субъект войны. «Война без войск, война партизанами, диверсантами, террористами, вредителями, саботерами, пропагандистами»— так Месснер определяет мятежевойну. Он говорит о том, что эта война носит, и будет носить, прежде всего, психологический характер. «В прежних войнах важным почиталось завоевание территории. Впредь главным будет завоевание душ во враждующем государстве».

Интересен тот факт, что в Советском Союзе, который и использовал в интересах своей мировой политики подъем революционных партизанских войн в 1950 70 х, значение этого психологического момента проглядели. Точнее, ослепленные марксистской идеологией советские вожди понимали этот вопрос очень узко,— как мобилизацию классовой энергии народа на освободительное движение. Партизанское движение понималось у нас по аналогии с нашей ситуацией, как вспомогательная форма, а потому стратегия и тактика такой войны всерьез не изучалась.

Западные оппоненты СССР, пережив чувствительные поражения, сориентировались в ситуации гораздо лучше и начали ответное использование мятежевойны, её встречный вал, накрывший к концу 1980 х страны советского блока. Наряду с левыми партизанами появились и правые, затем пробудились религиозные фундаменталисты, устроившие Советскому Союзу ответный «Вьетнам» в Афганистане.

Но, главное,— сначала в Польше, в эпоху «Солидарности», в 1980 м году, а затем и во всех странах Восточной Европы и самого СССР,— была отработана новая технология мятежевойны, ставшая своеобразным «асимметричным ответом» на революционную национально-освободительную стратегию.

В противоположность революционной войне, ориентированной на эскалацию идеологически мотивированного насилия, Запад выдвинул стратегию «бархатной революции», основанную на «эскалации ненасилия». В противоположность революционному партизану или фанатику-террористу выдвинулся новый тип— революционный демократический активист.

Почему это произошло? Прежде всего, потому, что «бархатные» технологии разрабатывались и использовались американцами для политического проникновения за «железный занавес». Туда, куда на авианосце приплыть было нельзя и придти с автоматом было затруднительно— в виду действия «доктрины Брежнева», предполагавшей право СССР ликвидировать любые угрозы своей гегемонии в социалистическом лагере.

Во второй половине ХХ века классические войны зашли в тупик, поскольку практически любая эскалация внешнего вооруженного насилия легко могла привести к риску перехода через «ядерный порог». Причем не только в случае прямого столкновения двух сверхдержав, но и в случаях косвенного конфликта, таких как войны в Корее, Вьетнаме, на Дальнем Востоке.

Огражденный своим или чужим ядерным зонтиком территориальный суверенитет оказался почти незыблемым— его можно было взломать только изнутри. А в зоне прямого советского контроля военные методы это исключали. Соответственно, упор был перенесен на технологии психологической войны и гражданского неповиновения.

Тут то и оказалось, что к такому типу неклассической войны коммунистические страны подготовлены так же плохо, как западные страны в своё время к революционно-освободительным войнам. В конце 1980 х «бархатная» волна смыла просоветские режимы в странах Восточной Европы, а с начала 2000 х американцы принялись за стратегически важные страны с пророссийскими режимами или расположенные вблизи границ России.

Сегодня «оранжевые революции»— это такой же наступательный инструмент американской экспансии, как революционные войны— экспансии советской. Разница лишь в том, что СССР крайне редко инспирировал революционные войны, ограничиваясь их поддержкой, в то время как США выступают именно прямым заказчиком и организатором «оранжевых революций» там, куда не могут, явиться напрямую с «демократической освободительной миссией» как в Афганистан и Ирак.

СУЩНОСТЬ «ОРАНЖЕВЫХ РЕВОЛЮЦИЙ»

В чем особенность технологии «ненасильственных революций» по сравнению с революционными войнами? И та и другая форма мятежевойны основаны на стирании грани между регулярным и нерегулярным бойцом, на вовлечении в политическую борьбу больших масс народа. Однако делается это прямо противоположным образом.

Революционная война основана на политической мобилизации народа, принимающей все более тотальный характер. На эскалации противостояния оккупантов или режима и революционеров. Эскалации, которая заканчивается решительным боем и решительной победой.

«Оранжевая революция» устроена как раз обратным способом. Она основана на размывании политической идентичности, на политической демобилизации власти. Рассчитана на медленное втягивание народных масс в политические события без очевидного смысла, без ясно выраженной цели и без становящегося моментом истины «столкновения». Если «оранжевые» революционеры и переходят к насильственным действиям, то для того, чтобы в карнавальной форме продемонстрировать внутреннюю демобилизацию и опустошение режима.

ЧТО ИМЕННО ПРОИСХОДИТ В ХОДЕ «ОРАНЖЕВОЙ РЕВОЛЮЦИИ»?

Обычно её начинает «малый народ», то есть идеологически и политически сплоченная сетевая группа, основная задача которой манипулирование сознанием, как народа, так и власти. Причём, таким образом, чтобы восприниматься властью как «представители народа», а народом как «настоящая власть». Природу и технологии деятельности таких групп блестяще исследовал, на примере Великой Французской Революции, французский историк Огюстен Кошен.

Своих целей «малый народ» добивается, прежде всего, с помощью информационной борьбы, создания точечных событий в виде голодовок, небольших манифестаций, выступлений диссидентов, символических столкновений с полицией, при которых революционеры выступают как жертвы.

При этом задача «малого народа»— ни в коем случае не обозначить себя как небольшую замкнутую солидарную группу, выступающую в качестве непримиримого оппонента власти. Напротив, его цель— максимально растворяться, прятаться за те или иные большие гражданские сообщества, включаясь в разнородную протестующую активность и интегрируя свои определенные лозунги в некие общезначимые пожелания и требования людей.

Когда «малому народу» удается создать ситуацию «виртуального большинства»,— то есть накопить достаточную для демонстрации по телевизору и описанию в газетах массу приверженцев, которые по тем или иным причинам готовы влиться в выступления протеста,— начинается следующая стадия,— размывание границы между преступлением и законностью, неправовым и правовым поведением.

Акции оппозиции в этот период носят исключительно мирный характер,— на них нет ни насилия, ни нелегальных призывов. Вожди— сама умеренность. Хотя среди этих умеренных обычно присутствуют и деятели, маркирующиеся как радикалы, призывающие к более решительным действиям.

Размывание правового поля производится за счет незначительных и низкокриминальных действий, остающихся в сфере административных правонарушений: затягивание времени митингов, попытки передвижения по несогласованным маршрутам.

Очень эффектной формой нарушения правового порядка без преступления является объявление группой оппозиционеров «бессрочной голодовки» на месте митинга. Такие голодающие сразу же приобретают репутацию «страдальцев» и «жертв», которых жалеют даже люди далекие от оппозиции и поднять на которых руку полицейским должно быть совестно.

Подобными антиправовыми «ненасильственными» действиями правовое поле постепенно размывается. Если власти не реагируют сразу жестко и однозначно, начинается процесс дезинтеграции властной вертикали, который случается всегда, когда демонстративное нарушение порядка проходит безнаказанно. Представители власти и, прежде всего, силовых структур, начинают подвергаться интенсивной обработке по линии «армия и милиция с народом», оппозиционеры стараются демонстрировать максимальную дружелюбность и вовлекают представителей правопорядка в мелкие и невинные совместные нарушения устава и закона. Одновременно к таким же мелким массовым нарушениям приучается и присоединившаяся к выступлениям публика, причем не только активисты, но и рядовые зеваки. В итоге и у народных масс, и у представителей власти постепенно стирается система противопоставлений «друг-враг», «свой-чужой», «власть-оппозиция». Политическое противостояние расплывается в розовый компот.

Такому же размыванию подвергается и властная вертикаль. Интересно, что «оранжевая революция» не предполагает серьезного политического диалога между различными силами, между властью и оппозицией. Оппозиционеры от такого диалога стараются уклониться вплоть до очевидного политического поражения власти. Почему? Да потому, что, как отмечает ведущий теоретик «оранжевых революций» Джин Шарп, такой диалог формирует поле национального консенсуса и укрепляет легитимность власти, которая обозначает себя в диалоге как одна из составляющих этого консенсуса.

Между тем задача революционеров состоит в прямо противоположном— предельной делегитимации власти, которая достигается за счет умножения количества «властей» сверх всякой необходимости. Оппозиционеры множат различные советы, комитеты, народные собрания и сходы. Создают различные виртуальные квази-властные структуры, от имени которых и стараются выступать, апеллируя к ним, как к источнику своей легитимности. Наиболее любима для оранжевых революций ситуация выборов, когда утверждая, что имеют место подтасовки, оппозиционеры могут присвоить себе право говорить от имени истинного «большинства народа».

Почему все эти манипуляции производятся ненасильственно? Да потому, что насилие вплоть до самого последнего этапа лишает всю конструкцию смысла. Насилие четко маркирует противостоящие стороны. Оно вносит между ними ясность, требующую от каждого самоопределения. Насилие вынуждает выбирать ту или иную сторону конфликта, рисковать своей жизнью, здоровьем и свободой. Другими словами, насилие сразу резко обнажает политическую природу конфликта.

Именно поэтому теоретики типа Шарпа категорически предостерегают ненасильственных революционеров от привлечения военных, использования классической революционной тактики, то есть всего, что создает ситуацию конкурирования военно-политических центров. Подобные силовые действия, по мнению Шарпа, «ведут к диктатуре», в то время как мирные децентрализованные действия «укрепляют демократию».

Однако неверным было бы считать, что «ненасильственные» революции действительно являются таковыми. От абсолютного ненасилия революционеры постепенно переводят толпу и свои боевые группы к «мягкому насилию»— перекрытие движения, блокада правительственных зданий, коммуникаций, занятие тех или иных зданий. При этом много говорится о необходимости «не поддаваться на провокации кровавых палачей, которые только и ищут повода…». В этом, собственно, и заключается вся «ненасильственность».

Хотя, по сути,— перед нами самое настоящее насилие. Только вместо оружия используется толпа. Масса невооруженных людей сама по себе обладает достаточной пробивной силой. Ни о какой беззащитности и безоружности речь не идет: просто передвигаясь и давя количеством, такая толпа способна произвести значительные разрушения.

Еще важнее психологический эффект: в толпе много женщин и молодежи, толпа выступает «за вашу и нашу свободу»,— все это подавляет сопротивляемость противоположной стороны. Особенно,— не имеющей сверхмотивации, уже разложенной медленным вползанием в атмосферу правового хаоса и двоевластия.

Решительная победа революционеров маркируется «штурмом»— насильственными действиями, которые носят мнимо спонтанный, безоружный и дезорганизованный характер. В ходе этого насилия удостоверяется, прежде всего, парализованность, политическая сломленность власти, отсутствие подчинения ей со стороны силовых структур, которые уже пребывают в состоянии размытости позиций «друг-враг», «норма-правонарушение» и других.

В случае начала силовых действий манифестантов, также обычно подаваемых как массовое и мирное движение толпы, силовые структуры растворяются либо без сопротивления, либо сделав несколько символических «трепыханий». Не сопротивлявшиеся прежде,— потому что «еще рано»,— власти теперь обнаруживают бессмысленность сопротивления. Потому что,— «уже поздно»,— власть, легитимность, порядок уже утрачены из за пассивности на предыдущем этапе.

Обычно таким насильственным «ненасильственным действием» является штурм того или иного символического объекта, президентского дворца, парламента и т. д., как это было в Сербии, в Грузии и в Киргизии.

Получив в свое распоряжение символический объект, оппозиционеры получают возможность требовать от силовых структур лояльности уже себе. Как на Украине, где к закрепляющему насилию прибегнуть не удалось и победа оранжевых оказалась в итоге неполной. В результате, в стране до сих пор сохраняется ситуация хрупкого политического равновесия.

Так это делается на практике. А что же при этом происходит на сущностном, политическом уровне? Перед нами типичный государственный переворот или мятеж, который отличается от классического военного мятежа отказом от применения регулярного военного насилия, от формирования военных отрядов, которые переводят ситуацию в режим гражданской войны.

Что этот отказ от насилия дает революционерам? Прежде всего, то, что власть, столкнувшись с ненасильственными действиями, оказывается в ситуации правовой шизофрении.

Если налицо вооруженный мятеж, то с ним все ясно. Беря оружие в руки, мятежник выходит из под юрисдикции нормального права, попадает в режим чрезвычайного положения, где большинство ограничений на обращение с ним снято. Мятежник оказывается классическим «попавшимся» партизаном,— гражданским, против правил взявшим в руки оружие.

А вот ненасильственный революционер в зону действия чрезвычайного положения не попадает, основания для ограничения его прав отсутствуют. При этом сам невооруженный мятежник является партизаном «не попавшимся», требует отношения к себе как к обычному гражданину, со всем уважением и со всеми ограничениями.

При этом, пользуясь полнотой своих гражданских прав, оранжевый революционер уклоняется от исполнения большей части, или всех, гражданских обязанностей. «Оранжевая революция»— это борьба за гегемонию, по Антонио Грамши,— то есть за идеологическое и политическое признание права на власть. Соответственно, все действия осуществляющего революцию «малого народа» направлены на лишение существующего режима именно гегемонии,— признания со стороны общества.

Шарп предлагает революционерам сосредоточить основные усилия на ликвидации молчаливого признания обществом легитимности власти, на сворачивание режима сотрудничества между обществом и властью, на котором держатся даже самые тиранические режимы.

При этом власть, не вступая в серьезные противоречия со своей политической природой, не может осуществить «обратную делегитимацию» самих революционеров, то есть попросту говоря поставить их «вне закона», сделать отказ от обязательств между революционером и государством двусторонним. Существующие в современных государствах правила игры предполагают, что если человек не совершает насильственных,— с угрозой жизни,— действий, то нет оснований отнимать у него защиту закону, как бы плохо, с точки зрения государства, он не поступал.

В таком клинче с оранжевыми революционерами оказываются любые режимы. Кроме носящих монархический характер и основанных на идее прямого божественного мандата.

Если же гражданин, будь он трижды революционером, рассматривается как источник легитимности правительства, то в ответ на любые его действия правительство до какого то момента вынуждено оставаться безответным. Эту его безответность,— в ответ на ненасилие,— революционеры и используют в целях захвата власти.

Такова суть новой стратегии мятежевойны, применяемой США с начала 1980 х годов в целях укрепления своего господства. Сначала советский режим был опробован на прочность в Польше. Затем, в конце 1980 х, прокатилась волна бархатных революций, ликвидировавшая власть коммунистов в находившихся под советским контролем странах.

Венцом этой бархатной волны были события августа 1991 года. Правда, чтобы произвести переворот в форме бархатной революции в СССР, потребовалась более сложная игра. Сначала должен был появиться нелегитимный властный субъект, для чего, помимо размывания власти с помощью сепаратистов и демократов, был использован и спектакль «путча». На три дня в стране оказалась заведомо нелегитимная, неработоспособная и нехаризматичная власть— ГКЧП. Как следствие: процессы разложения государственной лояльности и распада государства под соусом нелояльности этой жалкой власти самозваных путчистов прошла намного быстрее. К концу этих трех дней неисполнением приказов гордились все, кто только имел шанс что либо не выполнить. В данном случае, чтобы запустить «оранжевый» механизм переворота понадобилось сперва создать «диктатуру», против которой переворот был направлен.

Наконец, новейшие «оранжевые революции» и «оранжевые» эксперименты в Восточной Европе, бывших советских республиках и в самой России, где на звание «оранжевых» еще совсем недавно был большой конкурс. Речь идет о конкретном инструменте внешнеполитической агрессии американской неоимперии. Именно этой агрессии и следует противопоставить активность «партизан порядка», о которых мы теперь и поговорим.

«ПАРТИЗАН ПОРЯДКА»

Еще Наполеон, получивший хороший урок испанской герильи, писал в приказе генералу Лефевру: «с партизанами можно воевать только партизанскими методами». Несомненно, что оранжевая революция является формой развития партизанской теории и практики. Она соответствует определенному моменту эволюции мир- системы в ХХ-XXI веках.

Процессу «деколонизации», выходу «третьего мира» из обслуживания колониальных европейских держав в пользу периферийного обслуживания США и транснациональных корпораций, соответствовала идеология национально-революционной герильи по Мао Цзэдуну и Че Геваре. Процессу поедания транснациональной мир системой стран «второго мира», разложения и размалывания национально-государственных общностей по всему миру, соответствует «оранжевая» форма партизанского слома государственных идентичностей.

Что общего между этими двумя концепциями партизанства? Общим является их идеологически заостренный агрессивный характер, неизменно порождающий фигуры партизанских «кондотьеров», экспорта партизанской войны из страны, где она органична— туда, где спрос на нее отсутствует.

Че Гевара был типичным образцом воинствующего партизана первого типа. В новую эпоху такими же кондотьерами являются безликие клерки из всевозможных фондов развития демократии, охотно заимствующие внешнюю эстетику левацкой партизанщины,— маечки, береточки, словесный радикализм, но, разумеется, без народнической, социалистической сущности.

Что могут противопоставить этой стратегии экспорта мятежевойны те, кто готов защищать суверенитет своей нации, независимость Родины от любых внешних вторжений?

Поскольку, как и завещал Наполеон, с партизанами можно воевать лишь по партизански, то левому и либеральному партизану должен противостоять истинный партизан, партизан патриотизма, «партизан порядка».

«Партизан порядка» противостоит, как мы уже сказали, корсарскому, захватническому духу демократизаторских «оранжевых» революций, революций как формы агрессии американской империи. Его высшая цель— это защита суверенитета своей Родины.

Его действия направлены на нейтрализацию «оранжевой» стратегии, основанной на принципе растворения и разложения социальной связанности общества, ослабления нитей того солидарного действия граждан, на котором покоится всякий государственный суверенитет.

«Оранжевый» стирает разницу между врагом и другом, правым и неправым, законным и незаконным. Стратегия «партизана порядка» должна строиться на том, чтобы всеми доступными силами и способами остановить провоцируемое «оранжевыми» разложение общества. «Партизан порядка», выражаясь компьютерной терминологией, производит дефрагментацию общества и препятствует его фрагментации «оранжевыми» революционерами.

Как это делается? Прежде всего,— за счет обозначения и обострения конфликта, за счет актуализации ясного политического выбора «за» или «против». Именно этого ясного последнего выбора «оранжевые» боятся больше всего, стараясь создать ситуацию «за все хорошее и против всего плохого».

Своим выступлением против революции он должен уметь сорвать маски и заставить самих «оранжевых» высказаться за или против, прояснить свою позицию, открыть свою настоящую символику, раскрыть конечные цели. Строго говоря,— сам партизан порядка должен уметь вести себя так, говорить и поступать так, чтобы поляризация происходила вокруг него сама собой. Он должен уметь вовлечь «оранжевых» в конфликт там и тогда, когда они к этому меньше всего готовы.

Далее, он должен быть готовым к применению особого рода насилия. Не насилия самого по себе, насилия ради насилия и подавления. «Партизан порядка»— не может и не должен осуществлять репрессии и подавление. Однако он должен быть способен прекратить антиправовую ситуацию медленного сползания в нарушение закона. Должен уметь прекратить бездействие власти.

Представим себе очень простую ситуацию: революционеры, используя «ненасильственную» тактику, провоцируют и толпу, и правоохранителей на то или иное преступление,— будь то блокада улицы или незаконная манифестация на месте какой нибудь «бессрочной голодовки», оскорбительная для властей агитация и т. д. Революционеры нарушают закон, милиция, поскольку ничего серьезного не происходит, «не вмешивается».

В такой ситуации «партизан порядка» должен быть готов спровоцировать драку, потасовку, может быть просто экстравагантными и провокативными действиями спровоцировать ответные действия правоохранителей, вывести их из ступора. Пусть даже вызвав «огонь на себя», но он должен снять оцепенение, наведенное манипуляторами— заставить власть принять меры, как это положено «по инструкции».

«Партизан порядка» может и должен блокировать деятельность по размыванию политической легитимности, по созданию всевозможных виртуальных параллельных структур. Причем самыми разными методами,— начиная от разъяснения людям, что никакого «теневого правительства» или «комитета национального освобождения» попросту не существует и до простого разгона заседаний таких виртуальных комитетов, и создания клоунады из умножения их количества до анекдотической степени.

Он может и должен вести агитацию, направленную на выведение из равновесия наиболее активных представителей «малого народа», на то, чтобы они себя выявили и обнажили как отдельная, сплоченная, солидарная группа.

Другими словами: необходимо уметь произвести своеобразную «диссоциацию» между собранной революционерами толпой и «малым народом». Таким образом, чтобы люди осознали— кто именно ими рулит и куда пытаются вовлечь, увидели специфическую общность этих провокаторов и их интересы, отличные от массовых интересов.

Далее, если «партизан порядка» имеет дело с занятой «изненасилованием» толпой, то он должен иметь мужество и владеть искусством обращаться с нею именно как с «толпой», то есть как с массой не отвечающих за свои слова и поступки, плохо понимающих, что они делают, людей.

Убеждать, взывать к разуму уже бессмысленно. Для начала их нужно остановить: перекрыв движение, отвлекая внимание, натолкнув на другую толпу. Затем нужно напугать. Напугать не сильно,— так, чтобы толпа не превратилась в паникующее стадо, но достаточно для того, чтобы вместо единой толпы оказалось множество индивидов, более всего озабоченных уже своей судьбой, а не судьбой «отцов русской демократии». Лишь после этого с ними надо говорить— раздробив ее на части, апеллируя к разуму, к эмоциям, к чувству разочарования оттого, что «ничего не вышло».

Наконец, самый главный смысл, общий знаменатель действия «партизан порядка»— это осуществление того, что не может себе позволить делать государство, не утрачивая своей природы, сущности государства. Только «партизаны порядка» могут поставить революционеров перед лицом «обратной делегитимации». Революционеры отказываются от исполнения обязанности гражданина, не отказываясь от своих прав. Они используют свои права для того, чтобы нарушать свои обязанности. Они разрушают легитимность государства и, в то же время, требуют от него защиты.

Эту ситуацию «партизану порядка» и следует сломать. Те, кто своими действиями встал вне закона,— должны оказаться вне закона и для него. Против тех, для кого не существует «запрещенных» приемов в борьбе с государством, «у партизан порядка» не должно существовать «запрещенных приемов».

Еще уже упомянутый нами Е. Э. Месснер, в качестве одного из главных правил противостояния мятежевойне, сформулировал принцип превращения одностороннего конфликта в двусторонний. Мятежевойны проигрываются государствами именно потому, что одна сторона в них непрерывно нападает, атакует, а другая только реагирует и защищается. В столкновении с «оранжевой революцией» задача «партизан порядка» заключается в том, чтобы восстановить равновесие, создать полноценный двусторонний конфликт, вытянуть ситуацию из того болота неясностей и неопределенностей, в которое революционеры затягивают общество.

Карл Шмитт в своей «Теории партизана» указывает на основные черты, характеризующие «партизана порядка», и отличающие его от партизана, участвующего в глобальной битве идеологий: «нерегулярность, повышенная мобильность, интенсивность политической ангажированности, теллурический характер». Собственно, первые три черты— общие для всех партизан. А вот по четвертому критерию— различие до противоположности.

Итак, партизаном может быть лишь тот, кто воюет иррегулярно. На войне это тот, кто не носит официальную военную форму, не носит открыто оружия, может напасть внезапно, из засады, нанести противнику удар в спину или из за угла. Что, совсем не означает, что партизан— анархист и одиночка. Скажем, советские партизаны приносили клятву, подчинялись приказам из центра, поддерживали строгую дисциплину.

Применительно к политике «иррегулярность» означает, что «партизан порядка»— это человек, активность которого не связана с исполнением публичной должности и публичного долга. Он не на «работе», которая обязывала бы его заниматься политикой. С повышенной мобильностью всё, более-менее, понятно. Партизанские действия и в войне, и в политике осмысленны и приносят пользу лишь тогда, когда партизан способен действовать неожиданно, внезапно, сваливаться как снег на голову, использовать нестандартные схемы и появляться в разных местах. И основной риск, основная точка опасности наших официальных антиоранжевых движений, как и вообще движений, находящихся под госконтролем— это опасная заорганизованность, которая ведет к недостаточной мобильности, оперативности и инициативе.

Отсутствие инициативы— обратная сторона опасений власти, что партизаны порядка могут стать недостаточно управляемыми. Этот страх появляется не на пустом месте. Партизан должен быть бескомпромиссен. Власть— вынуждена идти на компромиссы. Партизан руководствуется идеологической логикой, власть— прагматической.

Карл Шмитт приводит поразительный и трагический пример французского генерала Салана, боровшегося за сохранение Алжира в составе Франции, разработавшего тактику борьбы против алжирских партизан и устроившего в Алжире военный мятеж, результатом которого стал приход к власти в Париже генерала де Голля. Каков же был его ужас, когда он обнаружил, что де Голль сам является сторонником предоставления Алжиру независимости. Для многих французских патриотов это было настоящей катастрофой, так как в Алжире жили миллионы французов и он воспринимался ими как полностью своя земля. Тогда Салан сперва поднял мятеж против де Голля, а затем возглавил организацию ОАС, пытавшуюся убить президента. Его арестовали, судили, приговорили к пожизненному заключению вместо расстрела и уже через несколько лет амнистировали.

Такие недоразумения происходят тогда, когда контакт между «партизаном порядка» и властью поверхностен, где нет объединяющей подлинно глубокой идеологии. Имеется в виду, что партизан— это очень глубоко идеологизированный и очень глубоко партийный человек. Человек, который в одиночку может быть носителем идеи и сражаться за нее тогда, когда остальные от нее отреклись, может согреваться теплом и светом этой идеи изнутри, когда снаружи темная ночь и сама идея сокрыта за шторами внешнего сходства с «остальными».

В нашем случае— «партизан порядка» это человек, для которого идея суверенности, целостности, величия России настолько абсолютна, что, если потребуется, если все вокруг рухнет,— он один, или с небольшой группой единомышленников, станет последним оплотом в сохранении этого суверенитета. И сумеет развернуть его вновь— во всю державную мощь одной шестой части суши.

Для партизана потому и необходима предельно ясная политическая ангажированность и четкость идеологических убеждений, что действовать он должен, опираясь именно на свою совесть, на свою инициативу, а не на детальный, спущенный сверху, план. План, начертанный кем то, может и должен учитывать сам факт существования партизана, но никак не предписывать конкретные действия и форму поступка.

Здесь партизана подстерегает еще одна опасность— опасность заиграться, потерять разницу между реальностью и идеей, между врагом и другом. Вместо носителя суверенитета превратиться в идола для самого себя и, как в известном анекдоте, спустя сорок лет после войны все пускать под откос поезда.

Чтобы застраховать партизана именно от этой опасности, необходим четвертый принцип, который Шмитт называет сложноватым словом «теллурический». Это значит, что партизан должен быть всей душой, всем сердцем крепко связан с родной землей. Он должен крепко стоять на ней и не отрываться от нее.

Поэтому истинно партизанское движение— как оно было в испанской герилье, в русской партизанской борьбе, в борьбе партизан Китая и Вьетнама— это мобилизация ощущения силы своей земли, чувства Родины. Партизан не может быть, строго говоря, космополитом,— он должен, обязан быть местным.

Он не может быть носителем агрессии и экспансии, попыток учредить некий «всеобщий порядок»,— будь то всеобщий коммунизм или всеобщая демократия, или что то еще. Шмитт говорит о «принципиальной оборонительной ситуации партизана, который изменяет свою сущность, если он отождествляет себя с абсолютной агрессивностью идеологии мировой революции или техницистской идеологии».

Все лучшие качества партизана— его верность и упорство, гибкость и скрытность, готовность к самопожертвованию и к оправданной безжалостности, имеют корень и свое оправдание именно в его почвенном характере. В этом смысле, как верно отмечает Шмитт, фигура партизана строго противоположна фигуре пирата— разбойника без земли, даже без земли для могилы, человека без Родины, принципиально свободного от идеологической определенности, принципиально настроенного на идею «где лучше, там отечество».

Там, где партизан— носитель идеи защиты своей земли, там пират— выразитель духа морской агрессии. Для него так же бессмысленно обороняться, вместо того, чтобы удирать, как партизану бессмысленно заниматься агрессивным наступлением. Чтобы понять противоположность этих двух духов достаточно сравнить логику и стиль знаменитых «Пиратов Карибского моря» и, прежде всего, Джека Воробья, уклончивого, хитрящего и способного к отступлению, и дух «Апокалипто» Мела Гибсона, главный герой которого именно оказавшись на своей земле, в своем лесу, оказывается силой, способной сокрушить сколь угодно могущественных врагов. «Пока что партизан означает всё ещё часть настоящей почвы; он является одним из последних постов земли, как ещё не полностью уничтоженной всемирно-исторической стихии».

Строго говоря, всю партизанскую традицию последнего столетия, традицию «мятежевойны», логично разделить на два потока. На, собственно, партизанскую и на «пиратскую», связанную с экспортом революций и внедрением демократии по американски.

Тогда противостояние «оранжевых» и «партизан порядка» получит свое законное определение как противостояние двух типов иррегулярной политической войны— оборонительного и наступательного. Попыток захватить и разрушить чужое,— и мужества в защите и отстаивании своего.

Лекция прочитана автором активистам молодежного движения «Местные» 6 ноября 2007 года в гор. Красногорске.