Автор: Павел Евдокимов

«ПОМНИ АФГАНИСТАН»

На 2009 год выпадают две знаменательные и одновременно трагические даты — двадцать лет вывода Советских войск из Афганистана и тридцать лет штурма дворца Амина, с которого, собственно, и начинается история Афганской войны. Одним из тех, кто непосредственно руководил операцией «Шторм-333» в Кабуле, был генерал-майор Юрий Дроздов. Человек-легенда, ветеран Великой Отечественной войны и нелегальной разведки КГБ.

— Юрий Иванович, где и в каком качестве Вас застали события в Афганистане?

— В ноябре 1979 года я еще находился в служебной командировке в Соединенных Штатах. Домой вернулся 14 го. Месяц ушел на решение кадровых проблем — руководство определяло место моей дальнейшей работы. В конце ноября я был назначен на должность начальника Управления «С» в ранге первого заместителя Первого Главного управления.

19 декабря меня вызвал Председатель КГБ. На встрече присутствовал Крючков. Во время этой беседы Юрий Владимирович сказал: «В Афганистане сложная обстановка, там уже работают люди из твоего управления. На сегодняшний день из участников Великой Отечественной войны ты у нас один остался, кто по настоящему воевал».

— Но ведь в руководстве КГБ были и другие ветераны. Например, Пирожков.

— Фразу эту он произнес, наверное, для того, чтобы подготовить дальнейший разговор. В последний период войны я служил в 57 м Отдельном Гвардейском истребительно-противотанковом дивизионе, дошел с ним до Берлина. Приходилось по разному, не всегда «легко» и «просто».

— После окончания войны Вам приходилось принимать участие в боевых действиях?

— В Прибалтике. Видимо, в личном деле и записках оперативного характера информация об этом была зафиксирована, что и обусловило фразу Юрия Владимировича.

— А Вы могли отказаться от поездки? Не освоились на новом месте работы, не познакомились со всем кадровым составом Управления «С», а тут такая командировка.

— В разведке, особенно нелегальной, отказываться от распоряжений высшего руководства не принято. Я задал только один вопрос: «Когда выезжать?». Юрий Владимирович ответил, что этот вопрос решает Крючков. Тот назвал время: «Завтра утром в 6.30. Аэродром Чкаловский».

— Ничего не скажешь, радостное такое, оптимистичное начало!

— Да. Я вернулся домой, сказал жене, что срочно улетаю в командировку. Она только спросила: «Куда?» — «В Афганистан». Больше она не задала ни одного вопроса. Вместе со мной в Кабул был направлен капитан 2 го ранга Козлов Эвальд Григорьевич (будущий первый командир Группы «Вымпел» — П. Е.). На аэродроме мы познакомились с двумя товарищами, оказавшимися впоследствии военными разведчиками специального назначения. Это были старший офицер ГРУ Василий Васильевич Колесник, сформировавший летом 1979 года 154 й Отдельный отряд специального назначения («мусульманский» батальон), и полковник Швец Олег Ульянович, его помощник. Как и мы, они были в гражданском. Во время полета какого то обмена мнениями у нас не происходило.

Там, в самолете Ан-12, я размышлял: что же заставило руководство направить в горячую точку только что назначенного начальника управления? Первое, что мне пришло в голову, это встречи с афганцами, имевшие место в Нью-Йорке — по линии афганского дипломатического представительства. Я перебирал в уме данные, которые мы получали от своей агентуры и контактов относительно отношения американцев к событиям апреля 1978 года.

— Вы имеете в виду Саурскую (Апрельскую) революцию?

— Да. Американцы, это было известно, не собираются так просто, как они выражались в разговорах с нашими агентами, отдавать Афганистан русским. Наоборот, они, как подчеркивалось, собираются сделать все, чтобы нам там было несладко. Эти данные мы направляли в Москву… Но в течение 1979 года никто не думал, что события примут такой драматический оборот.

— Как Вы считаете, нужно ли было проводить столь масштабную силовую операцию в Кабуле и вводить в Афганистан наши войска?

— Ну, это вопрос, по всей видимости, не к человеку, который был сборщиком сведений. Хотя мне приходилось иногда отправлять в Центр не очень удобную информацию, вызывавшую разного рода мнения и даже нарекания в мой адрес. Центру, имея на руках весь массив собранных данных, предстояло решать. В начале 1970 х годов имели место выходы банд на пограничные с Советским Союзом рубежи и жертвы на нашей территории. Советско-китайские отношения также накладывали определенный отпечаток на ухудшение обстановки. Кстати, с НДПА китайцы начали работать раньше нас.

— Вот как!

— На мой взгляд, они очень серьезно занимались этим направлением еще в конце 1960 х годов. Я сужу об этом, поскольку мне приходилось наблюдать за определенными особенностями поведения китайцев в период накала отношений между Пекином и Москвой во время «культурной революции» в КНР — и вместе с тем видеть, как они работают с афганцами. Там, в Китае. Это говорило о том, что противостояние между нашими странами было не только на Дальнем Востоке, но и на юге Средней Азии, где до сих пор полно спорных мест. Все это сочеталось с действиями американцев, — те продвигали вплотную к нашим южным границам свои посты наблюдения, составленные из агентурных сил. Работала разведка, полностью используя азиатские принципы.

— Разведка специального назначения?

— Можно называть и так. Во всяком случае, эта была разведка, которая ходила и на нашу территорию и уже тогда разрабатывала планы по дестабилизации ситуации в нашем, как тогда выражались, «южном подбрюшье».

«НАГЛЫЙ ОРЕЛ»

— По Вашей оценке, Хафизулла Амин все таки работал на ЦРУ или это пропагандистское утверждение, имевшее целью оправдать задним числом проведенную в Кабуле силовую акцию?

— В записных книжках Амина имелись телефонные номера американцев, которые являлись установленными разведчиками. До возращения в Афганистан Амин находился на стажировке в США и после Саурской революции был срочно отправлен на родину. Естественно, никто и никогда не показывал — и, по всей вероятности, не покажет — материалы агентурного дела на этого человека. Но сама динамика действий и срочность его возвращения со стажировки, которая была прервана, говорит о том, что его работа на американцев была вполне вероятна. Последующее развитие событий, обострение внутренней афганской вражды, — к чему Амин приложил руку, — в известной мере подтверждает это предположение.

Вы спрашиваете, следовало ли решать ситуацию военным путем. Я уточню вопрос: отдавали ли политические и военные руководители себе отчет, каковы будут последствия? Что касается Комитета государственной безопасности, что касается разведки, то мы предупреждали, что втягивание Советского Союза в афганские события может привести к очень нежелательным последствиям и вызвать серьезные осложнения. Военные, насколько я знаю из разговоров с ними, также выступали против. Эта позиция подтверждается опубликованными на сегодняшний день материалами.

Что заставило высших руководителей принять иное решение, мне это неизвестно. Я знаю одно: вся история Афганистана свидетельствует не в пользу силовых методов. Если уж пришел туда, то как можно скорее уходи. Русские были там несколько раз. В советский период это был третий заход… У меня долго, до самого увольнения на пенсию, в сейфе лежал план вывода войск, датированный — как вы думаете, каким числом? — январем восьмидесятого года. Принципиальное решение на этот счет было принято после укрепления новых органов власти. И вот, выходя в отставку, я сказал Крючкову: «Владимир Александрович, помните, вы мне отдали план, чтобы мы продолжали по нему работать и были готовы в любой момент к его исполнению? Он до сих пор лежит у меня».

— И что вы сделали с этим документом?

— Пришлось его уничтожить. Время прошло… Думаю, что в Министерстве обороны и в Генеральном штабе аналогичные документы сохранились. Можно ли было обойтись без долгосрочного пребывания наших войск? Наверное, да. Если бы руководство Советского Союза развернуло активную внешнеполитическую акцию по разоблачению шагов, которые предпринимались нашими тогдашними оппонентами по «холодной войне». Быстро, эффективно — сразу же после первой поездки американских руководителей в Пешавар и по местам подготовки боевиков. Именно после этого визита, состоявшегося в первом квартале 1980 года, развернулась организованная кампания НАТО по противодействию Ограниченному контингенту советских войск и по срыву всех мероприятий новой афганской власти.

В 1983 году в США была выпущена книга трех американских авторов — Кеннета А. Ойе, Роберта Дж. Либера и Дональда Ротшильда под названием «Наглый орел. Внешняя политика США в 80 е годы». В одной из статей прямо написано, что в Вашингтоне знали о предстоящем вводе войск.

— Именно знали?

— Так и написано. Они, собственно говоря, своими действиями подталкивали Москву к реализации подобного сценария.

— Тогда становится понятна политика Амина, который бомбардировал Москву призывами ускорить ввод советских войск. Чтобы мы встали гарнизонами в крупных городах, а затем втянулись в боевые действия. И пошло-поехало.

— Конечно. Нынешние борцы с международным терроризмом — Чейни, Рамсфельд и другие — нередко встречались с «моджахедами». Если бы американцы хотели остановить ввод советских войск в Афганистан, то они смогли бы это сделать. Однако Збигнев Бжезинский подсказывал администрации США: неплохо, если бы русские увязли там, как мы во Вьетнаме. Так и случилось. Упомянутая мною книга «Наглый орел» представляет большой интерес, она охватывает весь период 1980 х годов. Из нее мы узнаем, что мероприятиям правительства Бабрака Кармаля и работе советских советников оказывалось сильнейшее противодействие.

«КАПИТАН ЛЕБЕДЕВ»

— Ваше первое впечатление от Афганистана?

— Прилетели мы глухой ночью, в Баграме аэродромное освещение не работало — посадочную площадку освещал снижающийся самолет, так что мы смогли сполна оценить мастерство наших летчиков. Когда открыли люк и сбросили стремянку, то последовал окрик на фарси: «Дрэш!», что означает «Стой!». Было понятно, что мы прилетели в страну, живущую напряженной военной жизнью. В первой половине декабря на Амина было совершено покушение «недовольными партийцами из оппозиционных фракций». Он остался жив, пострадал его племянник Абдулла — шеф службы безопасности. После этого Амин сменил свою резиденцию в Арке и 20 декабря перебрался во дворец Дар-уль-Аман, он же Тадж-Бек.

— Насколько были велики масштабы репрессий, которые проводил режим Амина?

— Попытки рассчитаться со своими партийными оппонентами с ликвидацией своих противников носили очень серьезный характер. И были случаи, когда противоборствующие фракции на местах пытались прикрыться поддержкой советских советников. Согласно установившейся традиции, те, кто приходил к власти в Афганистане, старались своих предшественников уничтожить. Так было при шахах и королях, так было и при НДПА.

— Вам лично довелось пообщаться с Амином?

— Нет. Я приехал… чтобы его снять.

— Понятно.

— Мы провели на Баграме одну ночь — в капонирах, которые использовались для размещения батальона охраны аэродрома и наших десантников. После этого нашим офицером безопасности были привезены в посольство. На афганские документы нам пришлось перейти позднее.

— Кто Вам их оформлял?

— Сами афганцы.

— И Вы проходили… как кто?

— Как заместитель командира «мусульманского батальона» по технической части. «Капитан Лебедев».

— Не возникало ли несоответствия между Вашим умудренным возрастом и скромной должностью?

— В то время на это мало кто обращал внимание. Хотя, как потом стало известно, майор Джандад (начальник бригады охраны, главный порученец Амина — П. Е.) задавал вопрос относительно меня. Мол, что то у них очень пожилой этот зампотех. Что поделать: скромный служака, который не сделал карьеры. К тому же эта легенда была рассчитана на короткий промежуток времени моего пребывания в Афганистане. Юрий Владимирович так и сказал мне: «На десяток дней слетай туда».

Первоначально штурм предполагалось осуществить в первой половине декабря 1979 года. Когда командирам «Грома» и «Зенита», находившимся в Кабуле, было сказано о намечающейся операции, а затем их попросили сформулировать свое мнение, то они высказались категорически против.

— И Романов, и Семёнов?

— Романов и Поляков Алексей Константинович, который осуществлял общее руководство отрядом «Зенит» — сотрудниками КГБ, прошедшими специальную подготовку на Курсах усовершенствования офицерского состава в Балашихе.

— Чем они мотивировали свою позицию?

— План оказался очень сырой. Его осуществление привело бы к совершенно неоправданным жертвам и срыву всего мероприятия. Поэтому было взято время для дополнительной подготовки, в результате чего в Кабуле и появились Дроздов, Козлов, Колесник и Швец.

…После того, как мы прибыли в посольство и доложили нашим коллегам, кто мы такие, представитель КГБ Борис Семёнович Иванов задал мне неожиданный вопрос: «А зачем вы приехали?» — «Возьмите, позвоните Крючкову и узнайте». Он понял, что сморозил глупость. Дальше началась конкретная работа. Первым делом я посетил места дислокации наших товарищей из «Зенита», виллы, где они размещались. Потом познакомился с ребятами из «Грома». Поскольку от одного штурма отказались — преждевременного штурма, то настроение у людей несколько упало. Я бросил неосторожную фразу, которую друзья мне вспоминают до сих пор: «Ну что, опять похулиганим немножко? Засиделись!»

— Почему «опять»?

— Ну, в жизни приходиться всякие вещи делать. В истории отечественных спецслужб много было «хулиганских» выходок. Поэтому эта фраза носила только воспитательный характер, чтобы взбодрить ребят. Сидеть без дела и чистить постоянно автомат — не хочется. Смотрю, ребята зашевелились.

«ОБЪЕКТ ВЕРХНЕЙ СТРОКИ»

— Насколько плотно по прибывшим из Москвы работала афганская контрразведка?

— Мне сложно судить. Но то, что штурм стал неожиданностью, — это факт. Однако сошлюсь на такое неожиданное свидетельство. Как то мне довелось беседовать с одним из руководителей НТВ Евгением Киселевым. «Я же в этом время был в Кабуле, и мы ничего не знали, — сказал он. — Мы бывали на «зеленом базаре» и там тоже об этом ничего не говорили». — «Слушай, это было время, когда мы умели хранить тайны», ответил я ему.

— А можно насчет «тайны»? Проходила информация, что в день штурма Амин и его гости, находившиеся на званом обеде в Тадж-Беке по случаю возвращения из Москвы секретаря ЦК НДПА Панджшери были отравлены поваром — агентом советской разведки. А советские врачи, ничего не знавшие о предстоявшей акции, откачали Амина.

— Со стороны спецназа, который брал дворец, такой агентуры не было. Когда мы приехали туда, то в беседах с В. Ф. Карпухиным, М. М. Романовым и Я. Ф. Семёновым (он находился вблизи от объекта), стало ясно: никто не знает, что представляет собой сам этот дворец Амина или, как он проходил под кодовым наименованием, «объект верхней строки». Внутри него бывали только советники афганского правительства — сотрудники 9 го управления КГБ.

Что там во дворце произошло, кто сварил неправильно плов — пускай этим занимаются те, кто имел к этому отношение. А со стороны тех, кто предпринимал штурм и с трудом выяснил его внутреннее расположение, таких шагов, подчеркиваю, не предпринималось. А насчет отравления… вполне возможно. Чего в жизни не бывает.

— Юрий Иванович, афганцы были лояльны к шурави или испытывали недоверие и даже враждебность? Романов рассказывал, как они с Семёновым в день штурма отправились на рекогносцировку на одну из высот, где находился ресторан, и как они по пути были задержаны и с трудом выкрутились из этой ситуации.

— Правильно, это действовала афганская охрана президента страны. Поведи она себя иначе, это было бы неправильно. Когда Романов и Семёнов отправились в этот ресторанчик, а он находился высоко в горах, чтобы посмотреть, не может ли быть отсюда обстрела в нашу сторону, — то, естественно, афганцы с недоумением отнеслись к появлению русских: что это вы сюда забрались? А вообще… чтобы понять, что представляет собой Тадж-Бек, чтобы получить небольшой план с привязкой к точному месту, где находился сам Амин, нам пришлось провести целую комбинацию.

— Как Вам это удалось?

— Пошли на хитрость. Уговорили советников из «девятки» — их тоже держали в неведении, что нашему батальону охраны, дескать, по долгу службы нужно знать, что там и где находится. Убедили, и 26 декабря наши сотрудники прошлись по дворцу. Многое прояснилось. Эвальд Григорьевич составлял на ходу общий поэтажный план. «Построили» рельеф местности, чтобы знать, откуда может быть нанесен удар. Кстати, систему охраны и обороны Тадж-Бека создавали два офицера советника из той же «девятки» — с учетом всех инженерных особенностей объекта и характера окружающей местности, что делало его трудноуязвимым для противника.

— Вы не содрогнулись, изучив ситуацию с привязкой к местности? Когда прикинули нерадостное соотношение сил — тех, что имелись у афганцев, и тех, что Москва была готова положить на алтарь Отечества.

— Еще до рекогносцировки мы с Вадимом Алексеевичем Кирпиченко (первый заместитель начальника ПГУ — П. Е.) зашли в комнату на первом этаже посольства. Здесь работали военные — передовая группа Ограниченного контингента. Зашли к ним, Кирпиченко представил меня: «Генерал Лебедев». В процессе обсуждения ими было высказано мнение, что штурм дворца — это задача практически не решаемая. Я допустил, конечно, дерзость: «Почему невозможно? Надо войти внутрь и начать действовать. Вот смотрите, — показал им на раскрашенной или, как говорят военные, поднятой карте, — местность в непосредственной близости от объекта представляет собой бутылку. Нужно войти в эту горловину, дворец ее запирает, и начинать всю операцию именно оттуда. Больших сил не потребуется. Тем более, сюда уже перемещен «мусульманский» батальон.

Вечером мы с Козловым поехали к Борису Семёновичу Иванову. Тот, видимо, со слов В. А. Кирпиченко и военных знал о моем предложении, о чем доложил руководству. «Позвони в Москву. Юрий Владимирович хотел с тобой переговорить». По ВЧ я связался с Андроповым. «Ну, ты уже ознакомился с ситуацией? — «Да, ознакомился». — «Мы тут подумали и решили, что тебе нужно быть на другом объекте. Поезжай на Дар-уль-Аман и посмотри как там обстановка. С учетом тех взглядов, что у тебя сложились». Вот так меня сняли с афганского Генштаба и сделали одним из руководителей операции «Шторм-333». Инициатива наказуема.

Когда мы приехали в расположение «мусульманского» батальона (им командовал майор Т. X. Халбаев — П. Е.), там оказались два товарища, с которыми мы вместе одним бортом летели в Кабул и с которыми разошлись по прибытии в Баграм: Колесник и Швец, они же «майор Колесов» и «майор Швецов». Встретились, тепло пообщались. Затем обошли позиции и места дислокации.

— То есть под видом батальона охраны отряд спецназа ГРУ уже находился в этой «горловине».

— Его передислоцировали сюда из Баграма. Личный состав разместили в недостроенном здании, примерно в километре от дворца. Вместо стекол натянули плащ-палатки, поставили печки-«буржуйки». Афганцы выдали шерстяные одеяла из верблюжьей шерсти. В тот год зима в Кабуле была суровая, ночью температура воздуха опускалась до 30 градусов мороза.

Дар-уль-Аман располагался на высоком, поросшем деревьями и кустарником крутом холме, оборудованном террасами. Подходы были заминированы. К нему вела единственная дорога — серпантин, ее усиленно стерегли в круглосуточном режиме. Афганская бригада охраны, державшая периметр зоны вокруг дворца, состояла из трех пехотных батальонов и одного танкового. Плюс зенитный полк, который прикрывал Тадж-Бек от ударов с воздуха. На его вооружении находилось двенадцать 100 мм зенитных пушек, а также шестнадцать зенитных установок, представлявших собой спаренные крупнокалиберные пулеметы ДШК. Учитывая его расположение и вооружение, полк этот мог стать серьезной помехой в осуществлении наших «хулиганских» планов.

Общая численность афганских частей составляла около двух с половиной тысяч человек. Кроме того, не исключена была возможность вмешательства двух танковых бригад, расквартированных под Кабулом. Обсудив с Колесником положение дел, мы пришли к выводу: сложно, трудно, но — можно. Вечером 25 декабря в здании недостроенной казармы мы провели совещание — В. В. Колесник, О. У. Швец, Э. Г. Козлов и я. Положили на колени атташе-кейс, на нем расстелили 25 тысячную карту и начали рисовать. На обороте составили таблицу взаимодействия. Согласно таблице создавалось два кольца окружения, внутреннее и внешнее. Если одно сжималось, то другое расширялось. Все, что оказывалось между ними и не имело нашего опознавательного знака — белой повязки, то подлежало уничтожению.

Также оговаривалось подавление окружающих дворец Амина огневых точек — артиллерийской батареи и трех танков, державших под прицелом все подходы ко дворцу. Мы предусмотрели мероприятия по сковыванию мест сосредоточения резерва батальона охраны, находившихся вокруг самого Дар-уль-Амана. Отработали тактику поведения своих сил в ночное время. Решение главной задачи было возложено на две штурмовые группы — «Гром» и «Зенит». Спецназу ГРУ из «мусульманского» батальона и десантникам предстояло занять участки обороны и не допустить выдвижения к объекту афганских сил поддержки.

…На 26 число мы придумали «дружескую встречу» с офицерским составом афганской бригады охраны. А накануне на виду у всех устроили для наших бойцов «русскую баню». Пока люди мылись, мы с Колесником отправились в посольство, чтобы доложить план предстоящей операции.

— А где проходила «дружеская встреча»?

— В большой армейской палатке. Поговорили, выпили… Тосты произносились за советско-афганскую дружбу, боевое содружество и прочее.

— Это когда один из младших офицеров проговорился, что президента Тараки задушили подушкой?

— Он был не младший офицер, а замполитом батальона. Афганцы обычно быстро пьянеют, вот и этот не удержался, хмель развязал ему язык. По приказу майора Джандада, — он очень внимательно следил за ходом беседы, — к потерявшему контроль замполиту подошли два офицера и тут же его вывели из палатки. (После переворота один из них бежал, вышел в Иране и пытался получить там убежище, но его выдали нам.) О трагической судьбе Тараки было незамедлительно доложено в Центр. Информация была очень важной: Амин использовал Тараки как козырную карту. Он обещал сохранить его жизнь в обмен на ввод наших войск, а Тараки, как оказалось, был давно уже мертв.

Поздно вечером 26 декабря Колесник и я вместе с Козловым и Швецом еще раз отработали план операции. Все эти дни за Тадж-Беком велось круглосуточное визуальное наблюдение. Разведчики ночью приближались как можно ближе к объекту и оставались там на весь день. 27 декабря шла активная работа по линии тех, кто нами руководил: план дошел до Москвы и был одобрен.

ПЕРЕД «ШТОРМОМ»

— Перед началом операции Вам удалось переговорить с Андроповым?

— Удалось. После бани я и Колесник в полдень еще раз зашли каждый к своему руководству. Иванов связался с Центром, доложил Юрию Владимировичу, что все готово. Потом он протянул трубку радиотелефона мне. «Ты сам пойдешь? — спросил Андропов. Я ответил утвердительно. — «Зря не рискуй, думай о своей безопасности и береги людей». В район расположения «мусульманского» батальона мы ехали молча, каждый погруженный в свои мысли.

После обеда Колесник, Швец и я еще раз обошли исходные позиции батальона. Колесник отдавал указания командирам рот и приказал с наступлением сумерек переместить одну из «Шилок» на удобную позицию для подавления возможного огня зенитной батареи. Все делал спокойно, уверенно.

— Скажите, а кто были люди, замеченные на одной из высоток — те, что в день штурма изучали позиции «мусульманского» батальона? Об этом факте упоминают некоторые участники событий.

— Тот самый майор Джандад. К афганцам для выяснения причин поехал Швец. Когда после штурма дворца ко мне приведут этого порученца Амина, он расскажет, что они получили сообщение о наших намерениях, но не поверили. Однако на всякий случай решили провести рекогносцировку. Об этом инциденте доложили в Центр. Вскоре нам было сообщено время начала операции — 15.00.

Получив вводную, мы вместе с Колесником срочно собрали всех командиров рот, штурмовых групп и подразделений огневой поддержки в моей комнате на втором этаже казармы. Как старшему по званию, Колесник предложил мне открыть совещание. В сжатом виде я охарактеризовал политическую обстановку и раскрыл поставленную Центром задачу. После этого дал оценку сил и средств — нашу и противника, роль «мусульманского» батальона и штурмовых групп. Затем Колесник отдал боевой приказ подразделениям, перечислив для каждого конкретные задачи. Когда он говорил, я внимательно смотрел на лица офицеров. Все разные, собранные, немного напряженные. В каждом чувствовалась дисциплина и воля. Сошлись два спецназа — армейский и Комитета госбезопасности — в тесном взаимодействии при выполнении сложной боевой задачи за пределами своей страны.

— Судя по рассказам участников операции, время «Х» постоянно переносилось. Чем это было вызвано? Наверное, не только появлением Джандада.

— Это было связано с информацией, поступавшей от агентурной группы и благодаря техническим возможностям, позволявшим контролировать ситуацию непосредственно внутри объекта. С учетом меняющейся обстановки варьировалось и время начало операции.

— Вы имеет в виду фактор приготовления плова?

— В том числе. Тут все учитывалось.

— На острие атаки оказались спецгруппы «Гром» и «Зенит». Какова была их численность?

— Шестьдесят человек. Все в афганской форме. Два представителя от будущего руководства страны — Сарвари и Гулябзой. И еще два снайпера, работавших отдельно. Всего шестьдесят четыре человека.

— Включая начальника КУОС полковника Бояринова?

— Да. Зачем его прислали, я совершенно не знаю. Мы бы справились и без него. А Бояринов… это был человек боевой, поэтому он принял в «Шторме» активное участие и, находясь в передовых порядках, героически погиб внутри дворца Амина. Светлая ему память! Каску, пистолет и вещи Григория Ивановича передали в музей Высшей школы КГБ — теперь это Академия ФСБ.

Хочу отметить, что по дворцу работали не только «Зенит» и «Гром». Была еще группа подполковника Голубева (будущий председатель Совета ветеранов Службы внешней разведки России, генерал-лейтенант — П. Е.) в составе восемнадцати человек. Все они были со знанием языка, с оперативной подготовкой, хорошо владели всеми вопросами ведения боя. Многие были из территориальных органов, прошедших обкатку КУОСом. Двое из военной контрразведки. Как видите, пришлось вызвать в Афганистан и спецрезерв КГБ. В Советском Союзе тогда активно действующего спецназа не было.

— Юрий Иванович, рассматривалась ли альтернативная идея, связанная с ликвидацией Амина на маршруте движения? Чтобы не доводить дело до лобового столкновения и большой крови.

— Перед нами был поставлен четкий и недвусмысленный приказ: необходимо взять дворец и нейтрализовать Амина. Точка.

— То есть должен был произойти именно штурм? Иначе говоря, «второй этап» Саурской революции?

— Речь шла о ликвидации Амина в связи с его предательской деятельностью. Для этого было достаточно разных, в том числе агентурных данных. Они предусматривали обязательность именно такого жесткого решения.

— Амин плюс к этому был действительно кровавым диктатором, повинным в смерти очень многих людей.

— В том то и дело. Осуществлялась ликвидация целого ряда людей, входивших в состав нашей агентурной сети, тех, кто симпатизировал СССР. Это были не только руководители партии и государства, но простые люди — специалисты, прошедших обучение в Союзе.

«ГЛАВНОМУ — КОНЕЦ»

— Когда началась операция?

— В 18.45. Первыми по узкой горной дороге вперед пошли четыре БТР с бойцами «Зенита», а за ними шесть БМП с сотрудниками «Альфы». Машины могли двигаться по ней только друг за другом. Фактор внезапности был сорван. После отравления Амина были предприняты меры по усилению охраны дворца и прилегающей к нему территории: выставлены дополнительные дозоры и посты вокруг ярко освещенного прожекторами здания и на подходах к нему.

Едва первый БТР миновал поворот, за которым открывался Дар-уль-Аман, по нему сразу ударил крупнокалиберный пулемет. С этого момента еще на дальних подступах к объекту противник повел по колонне интенсивный огонь из всех видов оружия. В результате один из БТРов был подбит, перегородив собой дорогу и мешая продвижению. Его пришлось сбросить. Уже в первые минуты боя среди спецназа появились первые убитые и раненые. Дальнейшее хорошо известно.

— Сколько по времени занял бой в Дар-уль-Амане?

— Сорок три минуты. Задание было выполнено.

— Откуда Вы наблюдали за ходом операции?

— С командного пункта, вырытого на гребне горы рядом с одной из «Шилок». Вместе с Колесником. Уже стемнело. По кратким радиосообщениям мы чувствовали ритм разворачивающихся событий, нарастание и затухание боя. В какой то момент огонь резко усилился, а потом наступила тишина. Даже отдельных выстрелов не было. «Все, — сказал Колесник и добавил. — Это мой первый и настоящий в жизни бой. А у Вас?» — «Очередной», — ответил я после недолгого молчания.

Кстати, насчет связи. На протяжении всего штурма я по радиостанции поддерживал контакт с находившимся на узле связи «Микрон» Б. С. Ивановым. Почему то связь была очень неустойчивой и приходилось все время менять батарейки, они быстро «садились». Тогда Колесник отрядил солдата и тот постоянно находился рядом, снабжая меня батарейками.

— Насколько я понимаю, бойцы «Грома» оказались первыми во дворце из за того огневого поражения, что было получено побратимами из «Зенита» еще на подступах к объекту?

— Группа Семёнова должна была подниматься по лестнице, ведущей вверх ко дворцу. Это очень трудный участок. Фактически предстояло идти в упор, на пулеметы. Все бойцы были в бронежилетах и хорошо вооружены. Мы понимали, что если они проскочат напрямик, по середине, то это будет гораздо легче, чем продвигаться по серпантину, по которому, отвлекая на себя внимание, прорывались к Тадж-Беку боевые подгруппы «Грома». Когда с помощью БМП вышибли дверь и вошли внутрь, то там уже было трудно сказать, кто был первый, кто последний. Придерживаться определенных планом ролей не представлялось возможным.

Вообще это был первый случай, когда после 1945 года в столь масштабной операции пришлось участвовать теоретическому спецназу нашей страны. Группа «Альфа», занимавшаяся пресечением актов террора на транспорте, до того в подобных операциях не участвовала. То же самое — спецназ ГРУ. «Вымпел» еще не был создан. Первый блин не вышел комом.

Когда я писал наградные листы, возникли трудности с определением роли участников операции. На основании собранной информации получалось, что наиболее активно показали себя офицеры: В. Ф. Карпухин, Э. Г. Козлов, М. М. Романов, Я. Ф. Семёнов, В. В. Розин (отличился при захвате афганского Генерального штаба — П. Е.), В. П. Емышев и С. А. Голов. Их действия — как командиров и непосредственных участников штурма — во многом решили исход дела. На всех них я собственноручно написал представления.

Сказать, что бой носил сверхнапряженный характер, я не могу. На этот счет существуют критерии и свидетельства времен Великой Отечественной войны. Тут был… «простой» бой в большом каменном здании. Боевой устав пехоты образца 1943 года считает такую интенсивность боя вполне нормальной. Но для нового поколения, еще раз повторюсь, это была «проба пера» и ребята с честью и на высоком уровне справились с очень сложной задачей. Ведь после уличных боев за Берлин прошло почти тридцать пять лет!

— Яков Семёнов вспоминает: «Внезапно стрельба прекратилась, я доложил по радиостанции генералу Дроздову, что дворец взят, много убитых и раненых, главному конец. Что делать? В ответ поступила команда отходить».

— В пылу радиообмена произошло нечеткое восприятие фразы. У нас была только одна возможность для отхода — в землю, другого выхода не было предусмотрено. В случае провала «Шторма» нам оставалось только всем там погибнуть.

— Вклад «Грома» и «Зенита» в успех известен. А какова была роль «мусульманского» батальона?

— Когда штурмовые группы «Альфы» и «Зенита», несмотря на ожесточенное сопротивление гвардейцев, ворвались внутрь, то бойцы «мусульманского» батальона создали жесткое непроницаемое огневое кольцо вокруг объекта, уничтожая все, что оказывало сопротивление. Без их поддержки и роты десантников потерь оказалось бы много больше. Такой бой требует теснейшего взаимодействия и не признает выделения каких либо ведомств.

— Называются разные цифры афганских потерь внутри дворца. Сколько же их было на самом деле?

— Приблизительно девяносто убитых. Тела были вывезены и захоронены, но — потом. А пока бойцы «Грома» и десантники заняли позиции перед дворцом на случай возможной атаки афганцев. Во дворце шла интенсивная работа по сбору документов. В двух наволочках притащили материалы, найденные в покоях Амина. Я приказал отвезти их в посольство и только там приступить к внимательному изучению.

Потом в здании появились начальник афганской медицинской службы и медсестра, вокруг которой ходили наши бойцы и отпускали всяческие шуточки, укутав ее в одеяло, взятое из спальни Амина. Ее начальник, сам он только что вернулся из отпуска, проведенного в Ялте, сокрушался: «Когда же это все кончится? Когда прекратятся эти внутренние распри?». Потом посидел, подумал и сказал: «Знаете, наверно тогда, когда будет создана Советская Социалистическая Республика Афганистан».

— А что сталось с майором Джандадом?

— Его взяли живым. Я вышел на площадку перед дворцом, разговаривал с ним.

— И как он себя вел?

— Спокойно. Как человек, который знает о своей участи. «Зачем это вам надо было», — спросил он. — «Вы же должны были понимать, что ведете неправильную игру». Он признал это. Я напомнил ему про Тараки, которого задушили по его приказу.

Подошла машина, и Джандада вместе с семьей Амина увезли в «Пули-Чархи» — центральную городскую тюрьму, находившуюся на другой стороне Кабула. В середине ночи пришло сообщение, что на подмогу Амину из 7 го корпуса идет подкрепление. Дали команду «К бою!». Потом последовал отбой.

— Юрий Иванович, а где похоронили Амина?

— Его тело опознали Сарвари и Гулябзой… Сразу после захвата Тадж-Бека я доложил Иванову о выполнении задачи, а затем передал радиостанцию Козлову и приказал доложить результаты боя руководству. «Что с «Дубом»? — перебил его Иванов. Эвальд Григорьевич стал подбирать слова, чтобы завуалировано сообщить о смерти Амина, но Иванов спросил прямым текстом: «Он убит?» — «Да, убит». Информация об этом сразу же ушла в Москву.

Амин был завернут в ковер и зарыт километрах в десяти от Тадж-Бека, в горном ущелье. Координаты называть не стоит — вдруг искать будут… Хотя вряд ли что нибудь найдут. Шакалы давно все растаскали. Его захоронением занимался сотрудник военной контрразведки — хороший, смелый парень, до сих пор перед глазами стоит. Старший лейтенант. Ему помогали заместитель командира «мусульманского» батальона по политической части Мурад Сатаров и пулеметчик, киргиз по национальности — высокий, очень активный.

— Когда Вы вернулись в Москву?

— Вскоре после завершения «шторма». 31 декабря на встрече с Ю. В. Андроповым было доложено: с учетом афганского опыта нужно подумать о создании специального кадрового подразделения в системе нашей госбезопасности. В 1980 году началась соответствующая работа, а в августе 1981 го появился Отдельный учебный центр КГБ СССР — Группа «Вымпел».

— Юрий Иванович, несколько слов о себе. Кто Ваши родители?

— Мы жили в Минске. Отец русский, мать — белоруска. В нашей семье о Белоруссии всегда вспоминают с большим чувством душевной теплоты. Наш дом № 8 до сих пор стоит на улице Советской: второй подъезд, первая квартира направо, на первом этаже.

Я из потомственных военных. Мой отец, Иван Дмитриевич, происходил из зажиточной крестьянской семьи. Окончил школу прапорщиков и стал офицером. Рассказывал, как ночью в школе юнкеров их будил дежурный офицер: «Юнкер, вам что, вечером было плохо, какое то расстройство? Иначе чем объяснить, что ремень положили не в том углу тумбочки?». Так учили четкости, собранности. Отец воевал в «Германскую» — сражался на Юго-Западном фронте, за храбрость получил Георгиевский крест. В Гражданскую перешел к красным и был одним из командиров артиллеристов в дивизии Чапаева. Знал и Василия Ивановича, и Фурманова. А после учил будущих офицеров меткой стрельбе.

— А где он познакомился с Вашей мамой?

— Во время похода Красной Армии на Варшаву. Было это в районе Лепеля. Там после гражданской войны отец служил в одной части вместе с Жуковым и Рокоссовским. Отец Анастасии Кузьминичны работал садовником помещичьего сада. Мама окончила гимназию, секретарские курсы, а впоследствии устроилась машинисткой на английскую бумажную фабрику в Переславле-Залесском. После гражданской она работала машинисткой в секретариате ОГПУ в Белоруссии.

В первые дни Великой Отечественной войны отец ушел на фронт и был тяжело ранен под Старой Руссой — разрывная пуля вырвала одно легкое. Полтора года он пролежал в госпитале, а после выписки служил начальником штаба одного из военных училищ и на военной кафедре Казанского университета.

Мне очень повезло с женой, Людмилой Александровной. Я познакомился с ней в полевом госпитале 3 й ударной армии в 1945 году. И сыновья выросли такими, как хотелось. Оба дослужились в Службе внешней разведки до полковников. В общей сложности у нас в семье пять иностранных языков. Младший знает фарси, старший — урду. Судьба выдалась у всех сложная, но неплохая.

…В канун Нового 1980 года я попросил жену поехать со мной на Манежную площадь к Вечному огню. Падал редкий снежок. Кругом гудела предновогодняя Москва, узнавшая об афганских событиях из скудного сообщения по радио. Ее будни, как и будни всей страны, еще не были омрачены похоронками, порой опережавшими «черные тюльпаны». Мы положили несколько ярких гвоздик, помолчали и также молча пошли домой.

Где то в запасниках разведки должен храниться сверкающий никелем карабин, который ветераны спецназа КГБ из нештатной группы «Каскад» преподнесли Ю. И. Дроздову с дарственной надписью: «Командиру от декабристов». А самому Юрию Ивановичу об этих днях напоминают орден Октябрьской Революции и самодельная медаль «Каскадеров». На ее маленьком латунном диске изображена речка Кабулка, город на фоне гор, а на обратной стороне слова: «Ничто на земле не проходит бесследно. Помни Афганистан».