Автор: Матвей Сотников

ОДНА ИЗ «НОРД-ОСТА»

Мюзикл «Норд-­Ост», Московская Дубровка — эти два понятия давно уже воспринимаются как единое и трагическое целое. И открывается оно именем Ольги Романовой, прошедшей в захваченное террористами здание ранним утром 24 октября 2002 года. Она — первая кровь «Норд­-Оста».

Незадолго до кровавой трагедии в Театральном центре Оля принесла домой новую иконку — Божией Матери «Державная», явленную в феврале 1917 года в подмосковном царском селе Коломенском.

«Я спрашиваю: «Зачем тебе, доченька, у нас же есть иконы Богородицы?» — «Мама, мне эта по душе, — отвечает. — Я её у себя в комнате помещу, пусть она моя, только моя будет».

Когда её отпевали, иконку, ставшую такой значимой в царской семье, мать положила на простреленную грудь своей любимой дочери. Потом «Державная» сорок дней стояла на каноне, а затем вернулась домой.

Личная жизнь у неё, несмотря на яркую внешность, не очень то ладилась. Говорила: «Мама, если я судьбу свою не встречу, то ребёночка рожу, поможешь поднять?»

«…За три дня до смерти, 21 октября, ей неожиданно позвонил Руслан, он хотел, чтобы Оля вышла за него замуж, но они уже два года как расстались. Оля унесла телефон на кухню, и они долго разговаривали. Потом сказала: «Мама, Руслан снова мне встречаться предлагает».

Не забыл, не смог забыть.

На похоронах Руслан (сам он наполовину татарин) положил кольцо в гроб — надеть его на обожжённые Олины пальчики не представлялось возможным.

В романе Константина Симонова «Живые и мёртвые» — одном из лучших произведений о Великой войне, есть такие строчки: «Это произошло рано утром, когда они только­только выехали с КП, ещё до встречи с Таней на переправе — до всего. Выехали и ехали минут пятнадцать в лесной тишине, и Серпилин, на памяти Синцова не так уж любивший слушать песни и сам никогда ничего не певший, вдруг там, на переднем сиденье, замурлыкал себе под нос что то тягучее, странное, с незнакомыми словами.

Сначала тихонько напевал, а потом обернулся и с непохожей на него, виноватой улыбкой сказал:

— От тишины, что ли, вспомнил нашу татарскую колыбельную, которую мать в детстве пела. Всю не знаю, а два куплета вспомнил.

И, снова повернувшись, пожал плечами. Словно сам себе удивляясь, как это вспомнил, и не только вспомнил, но и запел при других.

«Вот это и было предчувствие смерти», — подумал Синцов».

Из рассказов выходит, что Ольга Романова словно ведала, прозревала свою особую судьбу. «За неделю до смерти, — делится воспоминаниями Антонина Ивановна, — нам обеим привиделся похожий сон. Я видела стол, горячую дымящуюся картошку, тесто и начала печь пироги, словно жду много гостей и мне их надо угощать. Утром Оля выходит из своей комнатки и говорит: «Мама, какой мне снился странный сон, будто я нахожусь на «Красном Октябре» — то ли в столовой, то ли в клубе. Стоят столы буквой «П», накрытые белой скатертью, на них вино и закуска. И люди стоят вдоль стен незнакомые, и все мне говорят: «Оля, Оля, проходи вперёд». Я прохожу, перед зеркалом расчёсываю волосы. А они во сне у меня длинные, тяжёлые… так и тянут, так и тянут вниз». — «Нехороший сон, доченька», — вздохнула я.

Ещё она говорила: «Скоро у нас откроется новый магазин, зарплату будут хорошую платить, тогда ты, мама, денег не жалей. Смотри, чтобы на столе всё было: и колбаса, и ветчина, и рыба всех сортов, и икра». Я удивилась: «Оль, ты что, голодная?» А это она мне наказ давала, как её поминать. И когда люди пришли, у меня на столе было всё, что она перечислила. А народу на похоронах сколько было! Её ведь вся Дубровка знала».

Те столы, что приснились, действительно были накрыты в большом зале клуба фабрики «Красный Октябрь» — с белыми скатертями, едой и поминальной кутьёй. Люди, много людей, священник. А впереди большая фотография.

«Вот, доченька, и твой сон сбылся, — подумала Антонина Ивановна, — ты свои поминки видела».

«На кухне Оля любила сидеть в углу под образами, — продолжает она рассказ. — Вообще у нас в доме много икон… Пришли как то к ней ребята делать уроки. Я их посадила кушать. Выхожу к ним, а они смеются. «Чего вы? Расскажите, и я с вами тоже посмеюсь». А Оля говорит: «Я умру молодой и красивой, у меня будет море цветов, про меня будут писать в газетах и мне поставят памятник!» Я покачала головой: «Болтушка­болтушка, чего ты говоришь!». И вот оно как получилось…»

Наталья Щедрина вспоминает: «Я знаю её с 1984 года, когда я пришла впервые в школу, оказалась с ней в одном классе. Романова, Ромашка, Ольга, Олька, Лёлька… как больно сейчас говорить эти слова. Добрая, взбалмошная, открытая, простая и всегда весёлая. Дурочка, зачем ты пошла туда?????

Я помню, когда видела тебя последний раз. Ты приехала ко мне домой внезапно, спустя несколько лет после последней встречи. Привезла игрушечного пупса моему маленькому сыну, говорила, что хочешь иметь детей. А потом тебя не стало. Много позднее, анализируя разговоры с нашими общими знакомыми и одноклассниками, я поняла, что ты очень со многими накануне своей гибели виделась. Особенно с теми, кого давно не видела. Наверное, ты с нами всеми попрощалась тогда…»

Невероятный, непонятный многим обывателям, отчаянно смелый поступок совершила не подружка Джеймса Бонда, а обычная молодая женщина. Её жертвенный подвиг в любой уважающей себя стране давно был бы оценен и вознесён на подобающую высоту. У нас — иное: как твердят обскуранты, «будь таким, как мы» (по Л. Н. Гумилёву).

«НЕМЕДЛЕННО ОТПУСТИТЕ ВСЕХ!»

Когда Ольгу перевели в магазин поближе к дому, да ещё и зарплату повысили, подруги решили это отметить. В последний день на старом месте работы, это был вечер 23 октября, после закрытия магазина, девушки открыли бутылку вина, выпили за будущие успехи Романовой.

Девушки опоздали на маршрутку и метро, и их оставила у себя ночевать заведующая магазином. У неё дома они и узнали о событиях на Дубровке.

— Ночуй-­ночуй, а то у вас такое творится! — сказала мама начальницы.

— А что у нас там творится? — вскинулась Ольга.

— Да там «Норд-­Ост» захватили.

— О, я там рядом живу! Я поеду домой!

— Не ходи, не езди!

— Там дети, я должна там быть.

Для неё это не был какой то там абстрактный театральный центр, а хорошо знакомый с детства Дворец культуры, расположенный фактически напротив её дома. Сколько раз она ходила туда! Достаточно было пройти через двор, перейти улицу и завернуть за угол дома, и ты уже на месте.

— Лена, ты пойдешь со мной в «Норд­Ост»? — спросила она подругу, когда они, распрощавшись с начальницей, ехали в такси (им было по пути).

— Зачем? — изумилась та.

— Как же ты не понимаешь, там же дети. Мы должны поговорить, пусть их отпустят.

— Ты с ума сошла!

И потом, словно увидев что то из будущего, Ольга совершенно спокойно сказала:

— Вот я сейчас приду, пойду в «Норд­Ост»… и меня там убьют.

— А ты не ходи!

Домой Оля приехала уже далеко за полночь, родители не спали. Была она взволнована, перед этим походила вокруг театрального комплекса, изучив обстановку.

— Мам, ты знаешь, что у нас тут творится?

— Знаю, доченька. Я и документы на всякий случай приготовила, если будут эвакуировать жильцов дома. Кушать будешь?

— Чайку попью.

Посидели, поговорили.

Перед этим позвонила Вера Ивановна, сестра: «Тось, Ольга ­то дома?» — «Нет ещё, с работы не пришла». — «Ты смотри, не пускай её. А то ведь она такая! Пойдёт туда» — «Да что она дура, чтобы туда завихриться?»

Как чувствовала крёстная…

Собрались ложиться. Вдруг Антонина Ивановна в коридоре увидела Ольгу, схватившую куртку.

— Ты куда? — спросила она, загородив дверь.

— Мам, я пойду к «Норд-­Осту».

— Зачем?

— Я там училась. Пойду, поговорю, чтобы отпустили заложников. Их должен кто то остановить. Пойду!

— Куда ты пойдёшь — в логово зверей, защитница нашлась! Да тебя же там убьют! Это ведь не с дубровскими ребятами, одного, другого похлопала по плечу и успокоила.

— Они должны понять, у них тоже дети. Пусть отпустят хотя бы детей. Должно же быть в них хоть что то человеческое!

— Да тебя там не пропустят! — выдала последний аргумент Антонина Ивановна. — Всё кругом оцеплено.

— Я сказала пойду, значит пойду. Я здесь выросла. Найду, где пройти.

Закрыв дверь на ключ, в три часа ночи 24 октября 2002 года Ольга Романова ушла в вечность. Потом уже Вера Ивановна выговаривала сестре: «Надо было тебе идти!» — «А как тут за ней угонишься, покамест бы одевалась, обувалась…» «Но я до сих пор виню себя за то, что все таки не пошла за доченькой следом», — говорит она.

Преодолев оцепление, никем не остановленная, Романова оказалась перед ДК. Двери — заперты. Совершив обходной маневр, оказалась внутри здания. Вот гардероб, но там никого не было — террористы, в страхе перед снайперами, которые могли стрелять через стёкла, редко спускались вниз.

Ольга прошла вперёд по коридору вдоль зрительного зала и через боковую дверь рядом со сценой вошла внутрь, сопровождаемая несколькими галдящими террористами.

Прямо с порога прозвучал её звонкий голос:

— Что вы творите, людей напугали?! Убирайтесь отсюда, быстро!

— Ты кто такая?! — спросил Бараев, ошеломлённый неожиданным появлением.

Но Ольга, оттолкнув его рукой, успела обратиться к залу:

— Люди, чего вы боитесь, расходитесь по домам! Они же клоуны! — крикнула она заложникам.

— Девушка, садись скорей, они же тебя убьют! — ужаснулись в зале.

Прикладами её швырнули в кресло.

Бараев:

— Ты как сюда зашла?

Ольга:

— Обычно, через двери! Я всю жизнь в этот ДК хожу ещё со школы.

Бараев:

— Зачем пришла?

…До заложников долетали только обрывки её слов, но они хорошо запомнили интонацию — Ольга отвечала смело, даже дерзко. И это ещё больше заводило террористов.

— Тише­тише! Нельзя так говорить! — раздались испуганные голоса.

Вдруг с балкона резанул выкрик одного из террористов, взбешённого тем, что из за какой то девчонки ситуация может выйти из под контроля:

— Мовсар, расстреляй её! Надоела!

— Это провокатор! — обратился Бараев к заложникам. — Такие были в Будённовске. Её надо расстрелять.

Ольга взглянула на него:

— Ну, давай-­давай! Веди!

В этот момент один из террористов рванул её за плечо.

— Не убивайте её. Да она пьяная, пьяная! Не надо! — раздались отчаянные крики.

Высокий чечен вывел Ольгу через боковую дверь с левой стороны зала, — она не сопротивлялась. Толкнул её в сторону гардероба, так что девушка исчезла из поля зрения даже тех заложников, которые сидели рядом с выходом, и поднял автомат…

В последний миг, должно быть, Ольга успела обернуться и сделать шаг в сторону своего убийцы — эксперты позже определят, что она получила три пули в грудь, а ладони были обожжены пороховыми газами.

Сделав своё дело, «воин Аллаха» вернулся в зал и закрыл за собой дверь. Его личность так и не будет установлена. В уголовном деле он проходит как «труп №2007». Вместе с ним были араб «Ясир», полевой командир и Магомед Бимурзаев.

Примерно через час на сцене появились «Абу Бакар» (Руслан Эльмурзаев), подручный Шамиля Басаева и фактический главарь банды, и Мовсар Бараев. Вероятно, террористы спохватились, что не следовало убивать девушку, потому что это разрушило образ романтических борцов за свободу и справедливость Ичкерии, которые добиваются окончания войны, но никому не собираются причинять зла. А скорее всего, марионетки — эти деревянные солдаты Урфина Джюса — получили по мобильной связи указания от вдохновителей акции, находившихся вне России.

— Вы поняли, почему мы её расстреляли? — задал Абу Бакар риторический вопрос людям, удерживаемым в зале. И сам тут же ответил на него: — Она была из ФСБ. То же самое они делали в Будённовске. Подсылали пьяных людей, чтобы спровоцировать бунт среди заложников.

В головах этих «моджахедов» не укладывалось, как хрупкая русская девушка могла отважиться на такой поступок! Стало быть, «пьяная». Или «агент ФСБ». Или и то, и другое одновременно (кстати, Эдуард Лимонов в своей книжке договорился до того, что, оказывается, «женщина была пьяна вдребезги»).

Абу Бакар повторил своё нелепое объяснение, явно ожидая положительной реакции заложников, но зал безмолвствовал. Его поддержал Бараев, но тоже безрезультатно. Взбешённый, он, наконец, крикнул: «Понятно?!!»

«И тогда все закивали головами, что всё понятно, но я думаю, что это не потому, что они поверили их словам, — говорит бывшая заложница Ирина Филиппова. — Люди кивали, как будто, наконец, поняли, какие перед ними звери».

…Скромная маленькая комната — Олина обитель. Цветы на подоконнике, швейная машинка на туалетном столике. На кровати осталась ночная рубашка с весёлыми клубничками, которую хозяйке так и не пришлось надеть в ту ночь.

«Мы с отцом спать легли, а утром по телевизору объявили: «Пролилась первая кровь, — говорит Антонина Ивановна. — Женщину мёртвую показали в чёрной куртке. Лицо было закрыто. Когда тело вывозили на каталке, рука всё падает, падает… А я подумала: «Надо же, кого то убили. Руку выдернули что ли — не держится…»

А дочки всё нет и нет. Я стала искать её по подругам: «Катя, Оля не у тебя? Может, она к вам уехала?» — «Нет». Звоню Наташе… «Нет, тетя Тося, мы её не видели». Уже Бог знает, что думаю, может, она не хочет показаться — пугает?

Перед захватом ДК она купила себе чёрные ботинки на толстой подошве. По ним мы её и опознали, Олины ботинки то были. Тут и соседи позвонили: «Скорее несите фотографию».

Приехали на опознание, вывезли каталку… У неё на голове был чёрный целлофан. Когда приехали в морг, говорю служителю: «А можно посмотреть?..» — «Зачем вам… Там зашивать нечего, вся грудь расстреляна. Я пластырем залеплю». А дочкин серебряный нательный крестик остался невредим. По совету работников морга мы купили Оленьке платье с длинными рукавами, а руки и пальчики её поломанные, как смогли, перебинтовали. Расстрелянную грудь залепили пластырем».

Как показала экспертиза, смерть Оли наступила от «сквозных пулевых ранений правой половины грудной клетки и живота, соответственно с повреждением лёгкого и подвздошной вены, перелома крестца и левой подвздошной кости, причинивших тяжкий вред здоровью».

«Что только о ней не говорили, что пьяная была, невменяемая, — с неизжитой обидой в голосе произносит Антонина Ивановна. — Но прокуратура мне дала заключение и там чёрным по белому… Ни одного живого места. На шее синий рубец в палец толщиной, как будто верёвкой её душили. И я благодарна Богу за то, что у неё лицо осталось целым».

Кому то это было ясно с самого начала, а кто то и сейчас повторяет прописи удуговской пропаганды. Совесть другому человеку взаймы не дашь, и мозги, как компьютерную оперативную память, не увеличишь.

«Она была своего рода борцом, — сказала корреспонденту газеты The St. Petersburg Times Елена Саличева, заведующая магазином, где работала Ольга. — Есть такие люди, вы знаете — что то щёлкает, и они думают, что могут спасти мир. Возможно, она была не столь образована, но являлась исключительным человеком».

По словам менеджера магазина Л’Этуаль Ольги Файзуллиной, которые привёл автор статьи «An Accidental Victim, Doomed by Her Bravery», Романова всегда мчалась на помощь: «Она просто не могла понять, как люди могут лгать, как может существовать несправедливость».

…Поэт, драматург, прозаик­эссеист Елена Степанян в статье «О камнях и о чадах Аврамовых» отмечала: «Не может не проникнуть в душу возглас: «Не бойтесь их!»

В тот же день был подло убит и подполковник Константин Иванович Васильев из Сарова, вошедший в здание «Норд­Оста» в полной офицерской форме и предложивший себя в заложники вместо детей и женщин. И таких людей, готовых предложить себя в обмен на заложников, в те дни было немало.

Как считает Елена Степанян, эти факты свидетельствуют о чуде сохранения русского исторического типа — жертвенного, готового душу положить «за други своя»: «В атеистической пустоте, на истощённой исторической почве воздвиглись — против всякого вероятия, волей Бога и воздвигаются по сию пору новомученики последних времён».

ОНА — НЕ ЖЕРТВА!

Старинное московское Калитниковское кладбище, где обрела последнее земное пристанище Ольга Романова, расположено рядом с бывшим Птичьим рынком в районе Таганки. Название произошло от местности, которую Великий князь Московский Иван Калита пожаловал Крутицкому подворью.

Хоронили Олю на восьмой день, 30 октября. Раньше не давала разрешения прокуратура. Проститься с Ромашкой пришли почти все одноклассники, коллеги по «Красному Октябрю» и магазину «Л’Этуаль». В последний путь её провожал иерей Александр.

Шёл дождь…

Настоятель Крутицкого подворья отец Николай сказал Антонине Ивановне, свой прихожанке: «Это жертва за Христа. Она спутала им все карты, если бы не Оля…» Да, кровь, пролитая во имя ближнего, не бывает напрасной.

В день похорон Руслан не смог надеть покойной золотое фамильное кольцо, доставшееся ему от матери, и положил его в гроб. Сказал, что кольцо это приготовил для Ольги, — с ней оно и будет.

На второй день после похорон к могиле пришло много народа, и вдруг — синичка! Прошлась под ногами, не боясь людей, в лица заглядывала… Дошла до Олиных родителей, почирикала и полетела дорожкой — идите, я вас провожу!

Вскоре после событий оказался в больнице отец Оли, Николай Иванович Романов: его сердце не выдержало случившегося. Вместе с ним делила горе Антонина Ивановна. По её словам, она шесть месяцев «ходила чудная».

«Когда сравнялся год, помянули её, она мне приснилась. Захожу в какое то тёмное здание, вверху только одна лампочка или лампадка горит. И дочка выходит в сером одеянии. «Оля, Оля! — кричу ей. Обернулась. «Доченька, как ты?!» — Первые шесть месяцев в воде была». — «А сейчас?» — «Учусь. В двух школах». И папку показывает. Подошёл мужчина в фуражке с красной окантовкой, встал позади неё, — Оля на меня посмотрела и пошла… У двери остановилась, глянула — и скрылась из глаз. Вода — это, наверное, мои материнские слёзы…»

Незадолго до того в комнату через шторку на балконе впорхнула синичка, на лампу села и сидит, глазками поводит. «Ты куда залетела, — всплеснула руками Антонина Ивановна. — Давай­давай, а то тебя кошки съедят». И она обратно поднырнула под занавеску и улетела. Я, как говорила Оля, все ходы­выходы знаю, да?»

На восьмую годовщину всё в точности повторилось — опять синичка… «Я с ней пообщалась, говорю: «Сейчас тебе занавеску открою», а она вперёд меня — и ушла».

…Сразу после «Норд-­Оста» Наталья Щедрина создала сайт killedgirl.narod.ru, посвящённый персонально Ольге: «Нас начали буквально преследовать журналисты. Хотелось дать ответ на все вопросы, которые задавались о ней. Потом, позднее, появились люди, которые просто хотели помочь её семье, но не хотели беспокоить её родных».

Друзья, одноклассники и те, кто никогда не знал Ольгу Николаевну Романову, до сих пор оставляют в Книге памяти записи. Но особенно ценны те из них, которые были сделаны тогда, по горячим следам «Норд­Оста».

«Дорогие мои, Вы можете и должны гордиться Вашей дочерью, как гордимся ею мы.

Злая, решительная, бесстрашная — она шла на встречу с обезумевшими животными, пытаясь вразумить их. Какой же прекрасной души была Ваша Оленька. Она не сломалась, выстояла, пусть ценой собственной жизни. Спасибо Вам огромное за Вашу дочь. Светлая и долгая ей память.

Горько, больно, стыдно за случившееся» (Ольга, 28 октября 2002 г.).

«Мои самые искренние соболезнования родным… Когда я в первый раз услышал о погибшей девушке, которая сама пошла в театр, то просто стало стыдно за себя — я понял, что неспособен на такое. Подвиг, настоящий духовный подвиг Ольги, несомненно, сыграл огромную положительную роль в борьбе с этим кошмаром. Вечная память, моли Бога о нас, и прости нас…» (Павел, 30 октября 2002 г.).

«Ольга, погибнув так, сделала больше, чем многие за всю жизнь успевают сделать. У неё важная миссия — осветить многим жизнь новым светом, она, уже «покойная», продолжает свою миссию, её уже нет, а люди о ней говорят и думают, значит, она сделала больше, чем могла представить, когда пошла туда» (Катя, 30 октября 2002 г.).

«Прости НАС за то, что мы живы, а такие люди уходят. У меня просто нет разумных доводов для утешения. Рано или поздно все там будем. Жизнь — это музей, который человек создаёт, пока живёт. А затем он остаётся до тех пор, пока у этого музея есть посетители; пока живёт память о человеке. Так вот, ОЛЯ основала самый лучший музей, о котором только можно мечтать. Так пусть он всегда будет открыт. Хотя лучше бы она была жива и безвестна… Видимо для того, чтобы жить на этом свете, нужно быть более жестоким и хладнокровным, чем ОЛЯ. Прости НАС» (Slava, Швеция. 30 октября 2002 г.).

«…На мой взгляд, это больше похоже на подвиг: не тот, к которому готовятся заранее, а тот, что совершается спонтанно, в минуту высшего озарения, малоподвластного привычной логике. Трудно поверить, что оцепление места событий было «дырявым», скорее — та запредельная, малопонятная обычным людям в обычное время сила дала ей возможность пройти мимо нормальных милиционеров и спецназовцев. И это подтвердили последующие события» (Георгий, 6 ноября 2002 г.).

«Злоба и ненависть никогда не приводили к добру. То, что я прочитала на этом сайте, перевернуло во мне всё… Девочка в 26 лет поднялась и пошла спасать людей. Может быть неразумно, на эмоциях. Может быть. Но это дитя нашло в себе смелость пойти и заступиться, чего некоторые политики не смогли» (Лана, 4 ноября 2002 г.).

«Если государство российское «просто забудет» об Ольге и её родных, значит, новые времена в стране ещё не настали. К людям нельзя относиться как к пушечному мясу. Страна большая, наверное, поэтому она иногда не ценит своих героев, народу то — тьма­тьмущая, всех не отметишь.

Представьте, сколько было бы шуму, звону и пыли, если бы аналогичный Поступок совершил бы какой нибудь известный (достаточно хорошо раскрученный) человек…» (Лилия, 9 ноября 2002 г.).

«Заглянул в предыдущие записи, и — не выдержал, пишу ещё. Оказывается, кто то даже всерьёз вспомнил, что Ольга была «пьяна»! И назвал её подвиг «импульсом». Интересно, он сам, если выпьет — бежит жизнь отдавать за других людей? Или куда то совсем в другие места?..

Да, оказывается, и не было этого! И в крови не было спирта, а уж что не была «пьяна» — это и так ясно. А такие «импульсы», чтобы помчаться на место трагедии и там за других сложить голову, в то время как можно было бы в телевизор на всё это смотреть и чаёк попивать — бывают у него? Подобные «импульсы» случаются у людей особенных. У Христа, например.

Пять лет болит душа, когда вспоминаю эту историю. Она бы болела и в случае, если бы Ольге Романовой поставили причитающийся ей памятник, а в школе детям показывали её портреты: жизнь то всё равно не вернёшь. Но когда знакомишься со всякими, как Высоцкий сказал, «сплетнями в виде версий», уж совсем становится невмоготу.

Плохой мы народ. Такой плохой, что даже понять не можем человека, который лучше обычного. «Не тот», видимо, персонаж оказался героем! Вот террористы, те удостаивались и гордого звания «воины». А Ольга Романова — разве что «первая жертва». Нет уж, она — не просто жертва, она — герой. Хоть и не «Герой России» (Александр, 29 октября 2007 г.).

«Я всё думаю, если бы ты до конца поняла, насколько ЭТО всё было опасно и серьёзно, передумала бы ты? Пошла бы туда? Милый, добрый мой человечек, ты всех мерила по себе: по честному, по справедливому! И не знала, что У НИХ всё по другому. Это в твоей жизни были друзья, любимая работа, твоя семья, любовь… А в их жизни ненависть, злоба, кровь. И вы никогда не поняли бы друг друга… Никогда… Как добро и зло, как жизнь и смерть…» (Ника, 27 октября 2010 г.).

Что ж, без осознания сути добра и зла невозможно понять ни сущности нашего мира, ни роли в нём каждого из нас. Без этого теряют всякий смысл такие понятия, как любовь, святость, духовность, честь и порядочность, мораль, совесть и нравственность, греховность и праведность…

«Прошло три с половиной года как не стало нашей Ромашки. А память осталась. Я часто вспоминаю её смех (хотя мы виделись последний раз за год до трагедии), но этот звонкий, завораживающий смех… Ты молодец, Наташка, что создала этот сайт. Ведь если не мы будем помнить, то кто?!» (Роман Золотов, 7 марта 2006 г.).

Сама Щедрина была волонтёром в фонде жертв террористов, который помогал и родителям Ольги Романовой. Потом вернулась к своим обычным делам. Но можно ли забыть пережитое?

«С каждым годом воспоминаний, разрывающих сердце, становится всё больше: башни­близнецы, «Норд­Ост», Беслан, взрывы домов, самолётов, метро. Ненавидим, боимся, боремся, плачем и смеёмся. Жизнь то продолжается.

Бордовый зал на Дубровке — никогда больше я не зайду в него. Я просто не смогу. И дело не в том, что он уже не бордовый. Больше двух лет мне понадобилось, чтобы просто войти в это здание. Всего на двадцать шагов от стеклянных дверей. Не смогла… сразу вышла.

Наверное, я слабая. Когда я была маленькой — ничего не боялась… и ничего не знала. Я помню, как мы ходили туда с тобой на музыку. Мы учились тогда во вторую смену в школе. А после занятий по музыке мы ходили в столовую на первом этаже — там продавали отличный сливовый сок и коржики по одиннадцать копеек. Почему детство так быстро заканчивается…»

ПРОЛОГ

Всё, что произошло в Москве в те дни, имеет огромное духовное значение, которое нам ещё предстоит осознать. Равно как подвиг Ольги. Высший смысл её смерти открывается нам только сейчас, спустя годы. Хотя уже тогда, в 2002-м, люди обратили внимание на «невообразимую случайность» — это имя, отчество и фамилия.

Как не вспомнить другую Романову, также невинно убиенную, написавшую из Тобольска в 1918 году: «Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет ещё сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь…»

Такая смерть — только для избранных…

История свидетельствует: выживают лишь те народы, которые способны увидеть своих героев, пусть и не сразу. У нас ещё есть шанс. Впереди десятая годовщина трагедии на Московской Дубровке. Есть ещё время, чтобы поставить памятник первому Герою «Норд­Оста» — так, как это Оля предугадала при жизни.

Была она такой, как многие. И одновременно иной — по духу, сродни офицерам «Альфы» и «Вымпела», пошедшим в здание на верную смерть. Повела себя как настоящая москвичка, как хозяйка своего города.

Вечная тебе память, сестрёнка.