Автор: Константин Крылов

С ЧЕГО НАЧАТЬ?

Вопрос, с которого и надо начинать

Есть вещи, которые нужно делать в определённом порядке. Если перепутать порядок, результат может выйти противоположным ожидаемому. Или хуже того — действие просто может не начаться. Грубо говоря, можно сначала сунуть, потом вынуть — но нельзя сначала вынуть, а потом сунуть, так как вынимать нечего. Человек «оторопело смотрит и не понимает».

«Конфликт по‑русски»

Русские не могут не то что сделать, а даже взяться за многие дела, которые легко делаются людьми других национальностей, так как им в голове переставили местами «сунуть» и «вынуть». То, что оба действия нужно сделать, они помнят, а последовательность — заменили на противоположную. И «непонятно, как подступиться». Простые вроде бы вещи, которые все делают легко, оказываются невероятно сложными, неподъёмными, а главное — «непонятно с чего начинающимися». Как клубок, где не видно кончика, за который можно потянуть.

Возьмём, к примеру, такую тему, как конфликт. Русские конфликтов не любят, и при этом постоянно ходят перессоренные и злые друг на друга. «Все врозь». Чем наши враги охотно и пользуются.

Почему? Потому что «конфликт по‑русски» выглядит следующим образом.

Вот, допустим, есть Петя и Вова. Они дружат и делают вместе разные дела. В какой‑то момент между ними начинаются трения и непонимание. Допустим, они односторонние: Петя вполне доволен Вовой, а вот Вова Петей недоволен, он полагает, что Петя не считается с его интересами, ездит на его горбу, обижает и вообще.

Что делает Вова? Для начала он начинает НА ПЕТЮ МОЛЧАТЬ. Не высказывает претензий, не пытается выяснить отношения, не говорит, что ему не нравится. А погружается в угрюмое недовольное молчание. Петя думает, что такое молчание — достаточный сигнал для другой стороны, которая, видя хмурое недовольство, устыдится и начнёт думать, «в чём же мы неправы». Ведь Петя друг, и, значит, просто обязан заметить, что Вова недоволен. Если не замечает — значит, гад.

Петя в этой ситуации ведёт себя обычно так. Сначала он просто не замечает возрастающего отчуждения, или списывает кислый вид Вовы на похмелье, несварение желудка или какие‑то сугубо Вовины проблемы. Потом он начинает замечать, что Вова общается с ним неохотно и кислит — и решает, что он Вове надоел «в общем и целом», после чего сам обижается на Вову. Или, ещё лучше, решает перейти в контрнаступление — то есть найти что‑то, в чём Вова виноват, и на это обидеться.

Но часто Вова до самого конца делает вид, что всё в порядке. Уже почти что мысленно порвав с Петей, он продолжает ему улыбаться, называть другом и послушно делать то, что Петя просит.

Однако в конце концов происходит взрыв: неожиданно (и, как правило, в самый напряжённый момент — типа «в лодке посреди реки») Вову прорывает. Он высказывает Пете всё, что о нём думает и уходит, хлопнув дверью. Ещё чаще он ему это НЕ высказывает, а, скажем, сообщает какому‑нибудь третьему лицу, что «Петя дерьмо и погань последняя».

И вот после этого претензии, наконец, начинают сыпаться. Причём — в максимально жёсткой, обидной и оскорбительной форме. Вова всем и каждому рассказывает, какой негодяй Петя, как он его обижал, и вообще какой он плохой человек. При этом он Петю не щадит и вываливает всю информацию, накопленную за годы дружбы и совместных дел, иногда даже ту, которая опасна для него самого.

Петя, естественно, приходит в ярость и отвечает тем же. В результате за очень короткое время Петя и Вова успевают наговорить (а то и наделать) друг другу такого, что никакое примирение между ними становится невозможным.

Однако годы идут. Через несколько лет Петя и Вова встречаются в общей компании. Бить друг другу морды как‑то глупо, угрюмиться — значит ломать кайф остальным. Как‑то криво-косо общаются, оба чувствуя, что «в чём‑то неправы». Обычно обходится без торжественного примирения — просто начинают «снова разговаривать». При этом прошлое не забыто и не прощено: всё, что они успели наговорить и наделать друг другу, просто замалчивается. «Не говорим об этом».

Но бывает, что Вова и Петя всё‑таки не мирятся и остаются «врагами на всю жизнь». Обычно этим охотно пользуются окружающие, разводя Петю темой Вовы, а Вову — темой Пети.

Причины конфликта

Теперь посмотрим, в чём состоят ошибки. Претензии к партнёру нужно высказывать не после ссоры, а до неё, и чем раньше, тем лучше.

Они, эти претензии, должны быть максимально конкретны: ни в коем случае нельзя создавать у человека впечатление, что вы недовольны им в целом, как личностью — нужно очень точно указывать на конкретные действия, привычки, неправильно сложившиеся отношения и так далее. При этом неприятное известие должно сопровождаться заверениями в том, что всё остальное — нормально, и просьбой не «принимать в ущерб» (то есть не воспринимать как попытку обидеть), а выслушать и сделать выводы. Угрюмое молчание, напротив, ничего конкретного в себе не содержит, а создаёт впечатление «просто охлаждения», вызванного непонятно чем.

Психологически естественно, что разрыв происходит в самый напряжённый момент, когда человек «на нервах». Но обычно именно этот момент максимально разрушителен для планов самого ссорящегося. Одно дело — выйти из чужой квартиры, хлопнув дверью, другое — выскочить из мчащегося автомобиля посреди голой степи. В описанной модели ссоры происходит обычно второе.

Высказывать обиды не до ссоры, а после — мягко выражаясь, поздновато. Это, впрочем, можно сделать, если кому‑то нужны объяснения: «Ну почему ты, Вова, поссорился с таким отличным парнем Петей». И то — в немалом количестве случаев лучше бы ответить: «Мы не сошлись во взглядах… на одно место из блаженного Августина». Но нет ведь — вываливают, всё как было.

Примирение — вещь хорошая. Но оно должно повышать самооценку: «мы молодцы, что смогли разрешить конфликт и помириться». У нас же примирение обычно оставляет ощущение — «ну вот, проявил слабость, не смог спросить с человека». Причём у обоих сразу.

Вражда на всю жизнь — штука серьёзная, и может иметь место только по серьёзным поводам. Однако тут есть психологическая ловушка: чем несерьёзнее повод к вражде, тем меньше психологический выигрыш от примирения. Одно дело — простить убийцу сына: это, по крайней мере, серьёзное и трагическое решение, за такое можно себя уважать. Другое дело — простить человека, назвавшего тебя гусаком: за такое прощение себя уважать как‑то не получается, а досада на «гусака» остаётся. Получается «Иван Иванович и Иван Никифорович».

Но заметим: первая же ошибка, из которой растут ноги у всех остальных, связана с последовательностью действий. Претензии нужно высказывать не тогда, когда исправить уже ничего нельзя, а когда изменить ситуацию ещё не поздно и это не требует больших усилий. «Вроде бы очевидно». Ан нет, сначала молчат — потом дуются.

Приучение жертвы

Возьмём такую сладостную для многих тему, как массовое насилие. Русских очень часто обвиняют в том, что они никого не способны поставить на ножи или хотя бы больно побить. Обвинения эти переживаются тяжело, потому что хочется быть сильными и страшными. Многие наши соратники мечтают перерезать или перестрелять всех врагов русского народа. Скажем больше — очень многие пришли в русское движение ТОЛЬКО потому, что оно даёт хоть какую‑то надежду на это. В смысле — на то, чтобы отомстить гадам и сквитаться за все унижения, а там хоть трава не расти.

И я даже не хочу сказать, что желание это непонятное или дурное. В конце концов, после всего того, что с русскими делали и делают на просторах бывшего СССР, страдать пацифизмом было бы странно.

Проблема в том, что как раз в этом вопросе — в насилии и резне — наш брат националист понимает мало. Точнее, совсем не понимает. И всё по той же причине — не понимает, с чего начать.

Дело в том, что массовое насилие — это всегда ИТОГ неких НЕНАСИЛЬСТВЕННЫХ действий, которые это насилие делают возможным. Тот, кто не умеет эти действия совершать или вообще не понимает, что это такое — тот и «на ножах» непременно проигрывает.

Вообще‑то насилие, особенно массовое — метод крайний, и не очень‑то неэффективный. Более того: если нападающий и защищающийся находятся в равном положении, то при достаточной продолжительности конфликта у защищающегося шансов больше. Поэтому, прежде чем хвататься за ножи, нужно лишить своего противника этого самого равного положения с собой.

Ну например. Любая банда хулиганов, окружившая пусть даже хиленького человечка, старается прежде всего ЗАПУГАТЬ, психологически подавить его. Так, чтобы, когда начнётся избиение, он и не думал сопротивляться — а думал только о том, чтобы уползти живым. До такого состояния человечка надо ДОВЕСТИ. Для этого используется набор стандартных приёмов — глумление, угрозы, демонстрация силы, всякие прочие штучки. Но это выплясывание вокруг жертвы происходит обязательно. И не потому, что оно само по себе приятно — а потому, что жертву надо ПРИГОТОВИТЬ к её роли.

Те же правила действуют и среди народов. Народ, предназначенный к резне и истреблению, долго и старательно ГОТОВЯТ к этой роли. Одновременно с этим ЗАРАБАТЫВАЕТСЯ ПРАВО на применение насилия.

Чувство мнимой вины

Все, кто жил в южных республиках накануне развала Союза, помнят ту постепенно сгущающуюся атмосферу, которая предшествовала собственно резне. Сначала русским начинали хамить, причём не так, чтобы совсем открыто — скорее, дерзить, соблюдая меру. На возмущавшихся «демонстративно обижались» — «ай-вай, нехороший человек, зачэм ты мне кулак показал, убить хочешь, да?»

Дальше хамство нарастало — русским начинали плевать вслед, слова становились всё более грязными и оскорбительными. Но всякая попытка отвечать тут же оборачивалась причитаниями и истериками: «ай, абыдэли».

Одновременно у русских растравливали чувство вины, как правило, мнимой. В местных газетах писали о неизбывной вине русских перед местными, о её неискупимости, и о том, что только необыкновенная доброта местного народа делает возможным хоть какое‑то совместное проживание. Дальше начинали ставить памятники одиозным персонажам, а в местном театре начинали играть пьески двусмысленного — а потом уже и недвусмысленного — содержания. Русская интеллигенция сознательно запутывалась: у неё создавалось впечатление, что уж её‑то грядущий погром не коснётся, если она не будет мешаться.

Потом случались «инциденты» — кого‑то побили, кого‑то и на нож поставили. К русским начинали заходить на огонёк лучшие друзья из местных и за чашкой чая ненавязчиво советовать продать им за гроши квартиры и собственность и побыстрее убираться в Россию, пока не поздно…

Одновременно велась воспитательно-пропагандистская работа с местным начальством, с милицией и силовыми структурами: им давали понять, что «народ готов подняться против русских», и что вмешиваться не надо. Особенно честных или особенно глупых обрабатывали адресно, с привлечением «уважаемых людей», «стариков» и так далее.

В общем, велась РАБОТА. Русских постепенно ПРИУЧАЛИ к тому, что они — жертвы и терпилы, и их будут резать.

Реакция была понятна — русские начинали разбегаться, а оставшиеся были деморализованы настолько, что когда резня всё‑таки начиналась, сопротивление оказывали единицы.

И это только одна сторона. Одновременно велась работа с союзным и мировым общественным мнением. Всех людей доброй воли приучали к мысли, что данный конкретный народ ИМЕЕТ ПРАВО резать русских, что резня, в сущности, НЕИЗБЕЖНА, что нужно не пытаться её предотвратить силовыми средствами, а договариваться с «умеренными национальными лидерами», и так далее.

По ходу дела создавалась ИНФРАСТРУКТУРА под будущую резню. Причём подготовка боевиков была далеко не самой важной задачей. Серьёзные люди делили будущую собственность и власть, договаривались с другими, нейтрализовывали третьих.

Большая работа, да — «а вы как думали!».

Наконец, последнее, но не по важности. Те, кто готовил резню и погромы, отлично знали, КАКУЮ ДОБЫЧУ они возьмут. У русских в голове идеи добычи просто нет. Даже наши пресловутые скины, нападавшие на таджиков, не обшаривали тела. Причём даже не ради денег или вещей, а хотя бы ради собственной безопасности — потому что за ограбление с избиением или убийством дадут в случае чего меньше, чем за убийство по идеологическим мотивам.

Но нет же — противно, видите ли, ковыряться в карманах, «мы идейные борцы».

Общее дело

На закуску — вопрос. С чего нужно начинать объединение нескольких организаций в единое целое?..

Первым правильно ответил на поставленный вопрос Павел Святенков: «Я точно знаю, не стоит начинать с написания декларации, плана действий, устава, утверждения руководящего состава. Ибо на этом все передерутся-перессорятся с гарантией.

Начинать надо с создания постоянно действующего проекта. То есть проекта, который в строго определённые промежутки времени даёт результат. Например, газеты. Газета должна выходить раз в неделю, допустим. Над ней надо работать. И уже в процессе работы над ней сами собой в голову придут и декларация, и устав, и список начальства. Они возникнут без усилий, сами собой».

Золотые слова!