Автор: Ольга Егорова

ВЕДЬМИН КРУГ

Для моего поколения Маяковский — затёртый штамп учебника, стихи о советском паспорте, глыба на площади Маяковского и чуть‑чуть человеческое — эпизод в фильмах «Весна» или «Дежавю». А он страдал и любил, и ему было, что рассказать потомкам помимо откровений о «дубликате бесценного груза» или о «Прозаседавшихся». Поэт в доспехах «рыцаря одной дамы» никак не вписывался в знакомый с детства образ.

В истории мировой литературы навечно запечатлены имена тех, кого любили гении — пусть некрасивых, недостойных, случайных, любых — важна мелодика и язык — память сердца. Непостижимые цели вели их вперёд, побуждая рисковать покоем, честью, жизнями, своими и чужими. Кто‑то из них вызывает восхищение, кто‑то — отвращение. Со временем их истории обрастают всё большим количеством подробностей и домыслов, как днище затонувшего корабля ракушками. И вычленить из «поднятых амфор» действительно ценное достаточно сложно — ведь буря, потопившая судно, улеглась давным-давно.

Впрочем, история любовного треугольника Поэта и четы Бриков представляет немалый интерес не в связи с вполне «земными, плотскими радостями», а, скорее, в том разлагающем влиянии, которое оказала на Маяковского женщина, названная «тифозной вошью советской поэзии».

«Радостнейшая дата»

Впервые о начинающем поэте Лиля Каган услышала в 1913 году от своей младшей сестры Эллы (Эльзой она стала позже, во Франции, где провела большую часть жизни). Занятая своими собственными любовными переживаниями, старшая пропустила мимо ушей восторженный лепет влюбленной семнадцатилетней девушки, с упоением рассказывающей о друге — футуристе, который читает ей стихи и, за неимением денег на какие‑либо другие развлечения катает на трамвае. Она лишь строго посмотрела на сестру и та сникла, смутилась, что‑то едва шепча о «таланте от Бога»…

Надо сказать, что Элла любила поэзию ещё с детства — ровесницы играли в куклы, а она уже читала Пушкина и Лермонтова. Девочка была очень способной, и в отличие от сестры, послушной — во всяком случае, в отрочестве. А Лиля с детства отличалась независимостью. «Маме не было со мной ни минуты покоя», — отмечает она в своём дневнике. В гимназии, чтобы не походить на других девочек, к ужасу родителей обрезала себе косы.

Повзрослевшая Эльза с восторгом посещала вечера декадентов, символистов, футуристов… На одной из молодёжных вечеринок познакомилась с Владимиром Маяковским.

«В гостиной, где стояли рояль и пальма, — вспоминала она, — было много молодых людей. Все шумели, говорили. Кто‑то необычайно большой, в чёрной бархатной блузе размашисто ходил взад и вперёд, смотрел мимо всех невидящими глазами и что‑то бормотал про себя. Потом внезапно загремел громким голосом. И в этот первый раз на меня произвели впечатление не стихи, не человек, который их читал, а всё это, вместе взятое, как явление природы, как гроза…»

Для Эльзы гениальность «кого‑то большого» стала очевидна сразу. Она восхитилась и… потеряла голову. Надо заметить, что в ту пору юный Маяковский — неизвестный поэт — и можно только удивляться тому, как девушка, воспитанная на классической литературе XIX века, поняла и оценила его поэзию.

У неё был, если так можно выразиться, нюх на подлинные таланты, — качество, притягивающее к ней одарённых мужчин. Владимир Маяковский, Василий Каменский, Роман Якобсон, Виктор Шкловский, Луи Арагон… она любила их, они любили её. Но только Маяковский, по её словам, дал «познать всю полноту любви. Физической — тоже». Правда, печальным итогом многочисленных романов стала невозможность иметь детей — такая же, как у старшей сестры. Впрочем, обе «легендарные женщины» прошли немалую жизненную школу ещё до брака со своими благоверными.

Пытаясь сделать для возлюбленного что‑то полезное, в 1915 году Эльза познакомила его с Лилей и Осипом, уговорив принять молодого, нигде не печатающегося поэта. Она немного волновалась, ведь в семье Каган его встретили холодно, «папа боялся футуристов», а ей так хотелось иметь союзников среди близких. В доме Бриков часто собираются люди от литературы, — Эльза и надеялась, что они чем‑нибудь да помогут Маяковскому. Ну что им стоит?

Да и Брики были, как пишет Виктор Шкловский, «не глупы, немножко слышали про символизм, про Фрейда, едят какие‑то груши невероятные, чуть ли не с гербами, привязанными к черенкам. Она любит вещи, серьги в виде золотых мух, у неё жемчужный жгут». И — встреча состоялась.

«В июле умер отец. Лиля приехала на похороны. И, несмотря ни на что, мы говорили о Маяковском, — с горечью признавалась Эльза. — После похорон… я поехала в Петроград, и Маяковский пришёл меня навестить к Лиле, на улицу Жуковского. В этот ли первый раз, в другую ли встречу, но я уговорила Володю прочесть стихи Брикам… Брики отнеслись к стихам восторженно, безвозвратно полюбили их. Маяковский безвозвратно полюбил Лилю».

«Вашу мысль,

Мечтающую на размягченном мозгу,

Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:

Досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,

И старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

Иду — красивый,

Двадцатидвухлетний…»

Поражало всё — точные, часто беспощадные формулировки. Знакомые слова, звучавшие как иностранные. Незнакомые — как те, которые знаешь давно, да всё никак не можешь вспомнить, что бы они значили. И вот-вот вспомнишь.

«…Всемогущий, ты выдумал пару рук,

сделал,

что у каждого есть голова, —

отчего ты не выдумал,

чтоб было без мук

целовать, целовать, целовать?!..»

«Мы подняли головы, — пишет Лиля Брик, — и до конца не спускали глаз с невиданного чуда». Маяковский — в голубой рубашке, воротник расстёгнут — читал «Облако в штанах», поэму, посвящённую Марии Денисовой — наизусть, негромко, выразительно, пристально наблюдая за слушателями, готовый в любую минуту бросить декламацию и вцепиться в горло тому, кто посмеет посмеяться над ним.

«… Поэт сонеты поёт Тиане,

А я —

Весь из мяса,

Человек весь —

Тело твое просто прошу,

Как просят христиане —

«хлеб наш насущный

Даждь нам днесь».

Мария — дай!»

Присутствующие содрогнулись. Богохульно, однако. И грубо как! А он и хотел быть грубым, любил эпатаж. Известно, что Чуковский, услышав поэму, поправил Маяковского: «Что вы! Кто теперь говорит женщине «отдайся? — просто «дай!». Ай да Корней Иванович! Так и возникло знаменитое «Мария — дай!»

Все молчали. Кто — от недоумения (не признаваться же в собственной «косности»?), кто — и таких было большинство, — от восторга. Его голос постепенно набирал силу.

«Эй, вы!

Снимите шляпу!

Я иду!

Глухо.

Вселенная спит,

Положив на лапу

С клещами звёзд огромное ухо».

Закончив читать, поэт неожиданно ловко поклонился и спросил у потрясённой Лили, можно ли посвятить (точнее, перепосвятить) поэму ей. Не дождавшись ответа, тем не менее, уверенно вывел над заглавием: «Тебе, Лиля».

Осип и Эльза молчали — каждый о своём. О чём думал Осип — можно только догадываться, но молчание Эльзы говорило само за себя — она любила старшую сестру и не могла (или не хотела?) с ней соперничать.

Надо сказать, что Лиля имела на неё огромное влияние, корни которого в детстве. Как‑то их повели в театр, где злая волшебница на счёт «три» взмахом палочки превращала людей в предметы, чем поразила детское воображение. Лиля, старше на пять лет, смекнула, что это отличный способ управлять сестрёнкой, и терроризировала её до тех пор, пока это не заметила и не прекратила мать. Лиле тогда здорово влетело. Но эффективный опыт она запомнила на всю жизнь.

В автобиографии «Я сам» Маяковский под заголовком «Радостнейшая дата» написал: «Июль 915‑го. Знакомлюсь с Л. Ю. и О. М. Бриками». Через несколько дней после этой встречи он переселился в гостиницу «Пале-Рояль», расположенную недалеко от дома Бриков и почти ежедневно наносил визиты новым знакомым. «Дата» вдохновила его на создание лирических поэм «Флейта-позвоночник», «Про ЭТО» и одного из лучших в ранней лирике стихотворений «Лилечка! Вместо письма».

А Эльза страдала, но не могла же она бороться со «злой волшебницей»! По тону её писем к Маяковскому видно, что разрыв с Володей больно ранил её. «Напиши, что любишь меня по‑прежнему крепко. Целую тебя, милый, много раз».

Она так и не смогла забыть Маяковского, но и мешать роману сестры не хотела. Может быть, поэтому в 1917 году, познакомившись с элегантным французским офицером, служившим при представительстве Франции в России, Андре Триоле, она принимает его предложение и выходит замуж. Молодожёны уезжают на чудесный остров Таити. Край света! Ну что ж, чем дальше — тем лучше. Так ей тогда казалось.

Про ЭТО

К моменту встречи Маяковского и Брик Лилечке «натикало» двадцать четыре года, с Осипом она была знакома с тринадцати лет, пройдя к этому времени большую школу «вполне плотских, земных чувств», как отметил А. Ваксберг в своей книге «Лиля Брик. Жизнь и судьба». Ещё в гимназии ходили слухи о её литературных способностях, хотя должное надо отдать таланту и чувственности учителя словесности…

Родители — Урия Александрович Каган, богатый юрисконсульт, и консерваторка-пианистка Елена Юльевна Берман. Старшую дочь назвали в честь Лили Шенеман, музы и возлюбленной Гёте (любимого поэта отца Лили). Они решительно настаивали на серьёзной учёбе. Лиля и училась — сначала на математическом факультете Высших женских курсов, потом в Московском архитектурном институте, какое‑то время всерьёз полагая, что станет скульптором. Она не знала, как говорится, своего истинного призвания, своего пути (беспутная, значит). А тут ещё неприятности!

Под «неприятностями» в семье полагали роман с собственным дядей, в Катовице, куда её отправили «от греха подальше», раз уж не хочет учиться. Впрочем, благородный дядя настаивал на супружеском союзе, благо, «законы иудейской религии не содержали на этот счет никаких запретов». Но его никто не послушал.

Расстроенные родители вернули непутёвую дочь домой, наняли учителя фортепиано Крейна (о, прекраснодушные!). Роман с ним закончился бурной сценой близости, пока сестра музыканта убиралась на кухне. В итоге избавляться от ребёнка Лилю отправили в провинцию, к дальним родственникам. Ей даже пришлось прервать учёбу в гимназии. Тут уж не до уроков! Операция навсегда лишила Лилю Уриевну радости материнства. Впрочем, она и не жалела. Ни тогда, ни потом.

В 1911 году она всё‑таки закончила гимназию, и отправилась в Мюнхен учиться рисунку и лепке. За ней стал ухаживать Алексей Грановский, будущий режиссёр Еврейского театра в Москве. В то же время Лиля встречалась с художником Гарри Блюменталем, который взялся писать с неё «Рыжеволосую Венеру». В одной руке у неё было венецианское зеркало, в другой — огромная пуховка розовой пудры.

По возвращении домой Лиля завела роман с сыном банкира Лёвой Гринкруг, юношей из числа «золотой молодёжи». И всех своих поклонников, надо заметить, она аккуратно заносила в интимный дневник.

В марте 1912‑го года родителям всё‑таки удалось пристроить Лили в тенеты законного брака, московский раввин к их радости скрепил узы брака Лили и Осипа Брик, сына коммерсанта, двумя годами старше её. Что ж, это хороший гешефт, выдать беспутную дочь замуж за дипломированного юриста! Родители жениха, конечно, не были в восторге, ведь «какой шлейф тянется за молодой!»

Осип работал в ювелирной лавке отца и слыл отчаянным библиофилом. Для их библиотеки Лиля заказала экслибрис, но вместо обычной надписи попросила изобразить целующихся Паоло и Франческу со словами: «В этот день они больше не читали». Да, они нашли друг друга. В дальнейшем Лиля научилась выбирать и загонять добычу, а муж стал её учителем и коммерческим партнером.

«Он отлично понимал, кем и за что надо владеть и как манипулировать. Однако сам по себе мелкий юрист и франтик Ося Брик и бездомную собаку не привлёк бы к себе дольше, чем на то время, которое понадобилось ей, чтобы вылакать предложенную им чашку супа. Невкусного, пресного, постного, который можно проглотить лишь с великой голодухи… — так смешно и беспощадно описывает семейную жизнь Бриков известная писательница Елена Арсеньева. — Но у него была Лиля — вот уж воистину, выражаясь языком современным, spicy girl, соль и перчик враз, а также кокаин, к которому привыкали, к которому тянулись, на который накрепко подсаживались, отсутствие которого частенько становилось смертельным. Многих мужчин умудрилась эта парочка повергнуть к Лилиным ногам… Но, конечно, её главной добычей был и остаётся великий поэт XX века Владимир Маяковский».

Добыча сама пришла в дом. «Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня, это было нападение. Два с половиной года у меня не было спокойной минуты — буквально, — кокетничала спустя полвека Лиля Уриевна (Юрьевна) в своих мемуарах. — Меня пугала его напористость, рост, его громада, неуёмная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Когда мы познакомились, он бросился бешено за мной ухаживать, вокруг ходили мрачные мои поклонники. Я помню, он сказал: «Господи, как мне нравится, когда мучаются, ревнуют…»

Сама же она отнеслась к поэту более чем спокойно. Она сразу поняла, что он — гений, но чисто по‑человечески… нет, он ей не нравился, ну, не любила Лиля «звонких людей — внешне звонких». Ей не нравился его рост, привлекающий внимание прохожих, не нравилось, что он слушает собственный голос, не нравилась даже фамилия! — «такая звучная и похожая на псевдоним, причем на пошлый псевдоним». Зато Осип полюбил его сразу — страстно — примерно так же как сам Маяковский полюбил Лилю. И немудрено. Круг замкнулся.

С появлением в семье Маяковского Осип Максимович находит своё истинное призвание, Настоящее Дело, становится издателем новой поэзии, затем литературоведом, участником знаменитого (1916‑1925 гг.) Общества изучения поэтического языка — ОПОЯЗА, объединения, созданного группой теоретиков и историков литературы, представителей так называемой «формальной школы».

«…Наша личная жизнь с Осей как‑то расползлась, но я его любила, люблю и буду любить больше, чем брата, чем мужа, больше, чем сына. Я люблю его с детства, и он неотъемлем от меня. Эта любовь не мешала моей любви к Маяковскому. Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося», признавалась Лиля. Однако очень скоро отношения Оси, Лили и Володи стали напоминать отношения проститутки, «мамки» и доверчивого клиента, на котором они делают деньги. Хотя вначале всё выглядело вполне пристойно. Брик покупал стихи по пятьдесят копеек за строчку, помогал Маяковскому в публикациях, активно продвигая его творчество — и тот долго считал себя обязанным.

На свои средства Брик издал поэму «Облако в штанах» тиражом в 1050 экземпляров. В феврале 1916‑го выпустил «Флейту-Позвоночник», также посвящённую его жене. Впрочем, как точно выразился Вячеслав Недошивин: «Он писал про флейту, а душа просила барабанного ора. Был слабым, но хотел казаться сильным. И барабан победил, подавил флейту души. В этом, думаю, трагедия поэта». И не только в этом. Маяковский был рабом своих страстей.

«Сегодня, только вошел к вам,

Почувствовал —

В доме неладно.

Ты что‑то таила в шелковом платье,

И ширился в воздухе запах ладана.

Рада?

Холодное

«очень».

Смятеньем разбита разума ограда.

Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен…»

В любви к барабанам они с Лилей были схожи. Когда она была ребёнком, отец пытался приучить дочь к музыке, покупая то скрипку, то мандолину, пока она не потребовала барабан… Она всегда умела настоять на своём.

Говорят, вначале влюблённые скрывали свои чувства от Брика. Возможно. Маяковский водил её в дома терпимости, где, судя по дневниковым записям, ей очень нравилось. Но, думается мне, Осип хорошо знал свою жену, и знал, на что она способна — если не сам и инициировал ЭТО. Человек он был не брезгливый, да и Лиля вряд ли от него что‑то скрывала.

«Однажды Лиля пьяной вернулась под утро, — рассказывает Вячеслав Недошивин. — «Пошла гулять, ко мне привязался офицер, позвал в ресторан. Отдельный кабинет. Я ему отдалась. Что мне теперь делать?» И Ося, он в диссертации рассматривал недавно юридический статус проституток (из‑за чего девицы в «изученных» им борделях прозвали его «бл***м папашей»), невозмутимо ответил жене: «Принять ванну…».

В своих мемуарах Лиля Брик, тем не менее, утверждает: «с 1915 года мои отношения с О. М. перешли в чисто дружеские, и эта любовь не могла омрачить ни мою с ним дружбу, ни дружбу Маяковского и Брика». Высокие отношения!

Маяковский бешено ревновал Лилю ко всем мужчинам, любой флирт с её стороны воспринимался им, как удар по самолюбию. Даже пытался стреляться. По словам Лили, через год после знакомства (читай «сожительства») он позвонил ей ранним утром и прошептал в трубку: «Я стреляюсь, прощай, Лилик…».

«Подожди меня!», — якобы крикнула она и примчалась к нему. Оказывается, была осечка, второй раз стреляться он не решился, Лиля увела Маяковского к себе, где от волнения от пережитого они стали «резаться в гусарский преферанс».

В 1990‑х возникла другая версия, более красочная. Представьте, героиня влетает в комнату. «Где револьвер?!» Взвела курок — стреляться так стреляться. Приставила к виску, выстрел… осечка! Как и у поэта. Как‑то неловко. Взбесилась (иначе и не скажешь). «Вы лгун, негодяй, провокатор, скотина! Я вас изобью вашим дулом! Трус!». Занавес.

«Брики. Маяковский»

Следуя Лилиной версии, в 1918 году она объявила мужу…, впрочем, лучше узнать, что она сказала сестре. «Эльзочка, не делай такие страшные глаза. Просто я сказала Осе, что моё чувство к Володе проверено, прочно и что я ему теперь жена. И Ося согласен». Они стали жить втроём, ведь и с Осей Лиля расставаться не собиралась. Что ж, как известно, нравственность — понятие индивидуальное.

Лиля неизменно говорила интересующимся: «За три прошедших года они стали необходимы друг другу — им было по пути и в искусстве, и в политике, и во всём. Все мы решили никогда не расставаться и прожили жизнь близкими друзьями…».

Да уж. Осип занимался своим делом, Лиля тешила свою… гордыню, а Маяковский думал, что у него семья. Он перебирается в квартиру Бриков на улицу Жуковского — туда, где они с Лилей когда‑то познакомились. Сюда поэт стал приводить своих друзей-литераторов. У Лили бывали Пастернак, Шкловский, Каменский, Хлебников, Бурлюк, тот самый, который рявкнул когда‑то Маяковскому: «Да вы ж гениальный поэт!» (может, пьян был, а может в долг хотел взять).

Правда, когда Маяковский переедет к ним, они поселят его в тёмной комнате для присл