МЫ ИСКРЕННЕ СТАРАЛИСЬ СОХРАНИТЬ СОЮЗ

Существуют две различные точки зрения в освещении событий августа 1991 года. Первая возникла сразу, по горячим следам. Нас называли и фашистами, и консерваторами, и преступниками. Причем, главные фигуранты этих событий, включая Горбачёва, обеляя себя, давно написали книги в соответствии с этой идеологией. Вторая — стремление показать членов ГКЧП политическими несмышленышами, которые не смогли организовать даже «домашний» путч. При этом делается вывод, что именно события 19‑21 числа спровоцировали и ускорили распад Советского Союза.

Нет ничего более далекого от истины, чем подобные заявления. Когда меня спрашивают, был ли переворот в СССР, я отвечаю: был! И он проходил в три этапа.

Первый — предварительный, начавшийся с т. н. горбачевской перестройки. Когда антисоветские и антисоциалистические силы при полном бездействии властей и — в первую очередь — Горбачёва, я бы даже сказал, при его соучастии, создали политические, идеологические, социально-экономические и кадровые предпосылки для переворота. Этот этап закончился 19 августа1991 года. Главным его вдохновителем и исполнителем был президент Горбачёв.

Мне всегда очень сложно говорить о Горбачёве, потому что я, пожалуй, последним из моих товарищей лишился иллюзий относительно личности Михаила Сергеевича. Хотя я никогда и не идеализировал его деловых качеств. Понимал, что это амбициозный провинциальный политик, который с подачи определенных западных кругов превратился чуть ли не в гражданина вселенной, главного миротворца, хотя умственные способности Горбачёва весьма ограниченны.

Когда мы впервые увидели, что происходит со страной, то подумали, что это следствие нерешительности, трусости Горбачёва. Теперь, оценивая ситуацию 1991 года и особенно принимая во внимание заявление Горбачёва, что целью его жизни был «развал всей коммунистической системы», становится понятно, что он был не просто неумелым политиком, человеком без стратегического мышления, неспособным организовать дело, а по большому счету — предателем.

Даже в страшном сне нам не могло привидеться, что президент великой державы может быть предателем! А это именно так, потому что он предал страну, систему, предал партию, генеральным секретарем которой являлся. Предал свой народ. Народ талантливый, трудолюбивый, умный.

Это объясняет ту политику «качелей», которую он пытался осуществлять, особенно в начале перестройки.

Расценивая с этих позиций события августа 1991 года, я могу сказать, что именно с 1985‑го по 1991 год под прикрытием таких предателей, как Михаил Горбачёв, и его соратников — Александра Яковлева, Эдуарда Шеварднадзе — стали возможными деструктивные действия продажных политиков и зарождавшейся в стране коррумпированной буржуазии. Совершенно открытые и наглые акции «агентов влияния» направлялись и стимулировались из‑за океана западными спецслужбами.

Второй этап. Двоевластие

Второй этап. 19‑22 августа. Я бы назвал его двоевластием, а фактически — безвластием.

К августу 1991 года страна находилась в глубоком кризисе. Прежде всего — политическом. Шла борьба за власть с сепаратистами, с открытыми выступлениями националистических сил. В регионах страны искусственно разжигались кровавые межнациональные конфликты, в том числе и руководством России в лице Ельцина.

После визитов Бориса Николаевича в Прибалтику там стали совершенно открыто провозглашаться лозунги о выходе ее республик из состава СССР. Прибалтийские депутаты уже не принимали участия в работе Съезда народных депутатов. Такую же позицию заняли Молдавия, Армения, Белоруссия.

Парадокс заключается еще и в том, что народ не хотел развала Союза. Это было нужно «левым» князьям, ставшим впоследствии президентами.

К августу 1991 года все сильнее ощущался кризис экономический. На многих металлургических предприятиях с непрерывным циклом производства сырья оставалось дня на два-три. Работа шла практически «с колес».

В силу того, что Горбачёв никогда не занимался экономикой и не знал ее, у нас образовался жесточайший кризис и на потребительском рынке. Не хватало продуктов питания, предметов первой необходимости. И подчас этот кризис усугублялся действиями тех сил, которые стремились действовать по принципу: «чем хуже, тем лучше».

Я тогда работал председателем наших советских профсоюзов. Вспоминаю, что, стремясь не посадить на голодный паек хотя бы Москву, мы организовывали поставки продуктов в столицу из соседних сельскохозяйственных областей. Везли их в железнодорожных составах, в огромных автофурах. Учитывая, что грузы были скоропортящимися и нуждались в быстрой обработке и реализации, мы на их разгрузку поднимали рабочих с заводов. И случалась такая картина: им навстречу выходят несколько здоровых мужиков в кожаных куртках и говорят: «Вот вам деньги, считаем, что вы все выгрузили, идите». А эти жизненно важные продукты или просто сгнивали в вагонах, или выбрасывались в кювет. И, конечно, налицо был кризис власти. Авторитет Горбачёва в стране в это время был не просто нулевым, он был отрицательным. Каждый день очередей и дефицита накалял даже бытовую обстановку. Люди во всех своих бедах — и не беспричинно — винили перестройку и президента. Поэтому, когда я на пресс-конференции 19 августа упомянул, что Михаил Сергеевич обязательно выздоровеет, и мы еще поработаем вместе, думаю, поступил легкомысленно. Вряд ли кто‑то в тот момент жаждал верховенства прежнего главы государства. И заявление это стоило мне, по меньшей мере, процентов 20 поддержки нашего народа.

Когда же я говорил о том, что попытка обвинить именно нас в развале Советского Союза не выдерживает элементарной критики, то руководствовался не задачей реабилитироваться, а элементарной логикой.

Допустим, правы в своих рассуждениях те, кто действительно во всем обвиняет ГКЧП и заявляет, что наше выступление накануне сорвало подписание союзного договора 20 августа.

Но 22 августа мы — все высшие руководители, кроме Горбачёва, конечно, — уже злоупотребляли гостеприимством соответствующих тюрем. И не имели возможности влиять на ситуацию никоим образом. Зато такую возможность в полной море получили демократические силы.

И кто же тогда помешал так называемым «государственникам» подписать этот союзный договор, скажем, 20 сентября или в любой другой день? Но ими было сделано все, чтобы события развивались по другому сценарию.

Распущен Съезд народных депутатов; всякий элемент здравого смысла был выхолощен из проекта Договора. При этом было принято решение о проведении референдума, решающего судьбу СССР.

Постановка вопроса была сама по себе надуманной. Насколько нам было известно, в народе не было мыслей о том, что существование Советского Союза можно поставить под сомнение. Но референдум состоялся.

75 процентов населения страны высказалось за сохранение Советского Союза.

Что делает в таких условиях умный президент, получивший, пусть косвенным образом, на выборах такую поддержку? — Создает Конституционную комиссию, вносит изменения в Конституцию, которые дали бы возможность адекватно законодательно ответить на вызов времени.

Вместо этого Михаил Сергеевич начинает настоящую мышиную возню вокруг Союзного договора, так называемый Новоогаревский процесс, который проходит полностью под диктовку тех сил, которые стремились развалить Союз. Исход процесса ясен заранее.

Уже к середине 1990 года многие союзные республики, в том числе и Россия, приняли Декларацию о суверенитете и независимости. Россия была в числе первых. Уверен: если бы Россия не пошла на это, если бы Ельцин был государственником, то нам удалось бы устранить эту центробежную силу.

Но Декларация Россией была принята. И согласно этому документу на территории России объявлялось главенство именно Конституции России, а Основной закон СССР, еще недавно бывший единым для всех, отходил на вторые роли.

Далее Ельцин провозглашает принцип, по которому вся собственность, которая есть на территории России, включая общесоюзную собственность, становится только российской собственностью.

Таким образом, СССР лишается Конституции, собственности, то есть прав. А Ельцин тем временем додавливает Горбачёва, и вводится так называемая одноканальная система налогов. Т.е. все налоги отныне поступают в бюджет России, а Россия уже решает, сколько дать на места.

Третий этап. От Белого дома до Беловежья

Но и в этой, казалось бы, катастрофической ситуации Союз еще можно было бы спасти, остановив бурную разрушительную деятельность Ельцина и его окружения, которая стремительно приближала третий, завершающий этап переворота. Он начался 22 августа и закончился 8 декабря, когда три пьяных президента, нарушив Конституцию СССР, приняли решение о ликвидации Советского Союза, совершив тем самым измену Родине.

Тогда, пусть ослабевший, но еще действующий президент СССР должен был арестовать этих людей как тех, кто однозначно нарушил Конституцию. Именно Горбачёв до декабря 1991 года был гарантом Конституции. И все мы — высшие руководители страны — должны были стоять на страже Конституции. И нас надо было справедливо судить, если бы мы проявили бездействие, преступную халатность, небрежность; одним словом, проявили равнодушие и не встали на конституционные позиции.

Но получилось так, что люди, которые выступили за сохранение Конституции и страны, оказались благодаря Ельцину и Горбачёву на скамье подсудимых, а судили их как раз те, кто активно разваливал государство.

Горбачёвские качели

Мы давно видели, что происходит в стране. Прекрасно понимали, к чему приведет бездействие или стремление закрывать глаза на очевидные тревожные симптомы. И поэтому Горбачёву неоднократно предлагали предпринять меры по спасению страны. Под нашим нажимом он дал поручения премьеру, председателю КГБ, министрам внутренних дел и обороны разработать план по введению Чрезвычайного положения.

Задание было выполнено. Предлагалось четыре варианта: введение ЧП в Москве; во всей стране; введение прямого президентского правления в Москве; прямое президентское правление во всей стране. Все эти варианты Горбачёв рассмотрел, но сказал: «Давайте пока подождем». (Он явно боялся лишиться своего демократического имиджа).

Документы, которые мы обнародовали 19 августа, были из тех, что недавно одобрил Горбачёв. Мы ничего не придумали и не добавили. И обращение руководства страны к советскому народу, опубликованное во всей мировой прессе19 августа, ни разу не упоминалось после 20‑го в отечественной, так называемой независимой прессе. Почему? То, о чем мы предупреждали в этом обращении, расцвело могучим цветом после августовских событий и продолжается по сей день.

3‑го августа собрался кабинет министров, проводил его Горбачёв. «Я, — сообщил он, как ни в чем не бывало, — с завтрашнего дня ухожу в отпуск, а вы назначены внимательно отслеживать ситуацию, и, если потребуется, то мы введем ЧП!».

А 4‑го он уже был в Форосе.

Параллельно готовилось подписание Союзного договора. Очередной парадокс. До 16 августа мы — высшие руководители страны — не знали окончательного текста этого договора.

Тогда была организована утечка информации, и одна из газет опубликовала проект.

Когда мы его прочитали, то у нас волосы просто встали дыбом. Договор оказался документом, юридически оформляющим распад СССР.

Лукьянов в то время был председателем Верховного Совета. Это законодательный орган, имеющий к подготовке документов государственного масштаба самое прямое отношение. Так вот он узнал об окончательном проекте только вместе с нами!

И хотя формально страной руководил Горбачёв, у него не хватало духу сказать: «Не пройдет!», он был юридически и политически легковесен. На него давил Ельцин, давили украинский лидер Кравчук, руководители Белоруссии и другие. И Михаил Сергеевич сдавал одну позицию за другой.

Любопытная черта в характере Горбачёва, и без того свойственная его поведению, теперь проявлялась все заметнее. Он говорил одно, делал другое, а думал, видимо, третье.

Как‑то утром мы встречаемся с ним и говорим: «Михаил Сергеевич, страна катится в пропасть. Надо что‑то делать, народ нам не простит…»

«Давайте!» — бодро отвечает он.

В обед к нему приходит Яковлев, и Горбачёв на 180 градусов меняет решение: «Подождем!». Эти политические качели даже в политике семьи не приносят пользы, а в великой державе — тем более.

Теперь у меня складывается впечатление, что Горбачёв своей политикой просто подталкивал нас к этому августовскому выступлению, изображая то заинтересованность, то полное безразличие к происходящему, постоянно заставляя ждать очередного неожиданного решения или поступка.

Кажется, был июнь 1991 года. Германия. Там министр иностранных дел Бессмертных встречался с Бейкером (госсекретарем США). После переговоров он возвращается в свое посольство. Тут — звонок от Бейкера. «Саша, ты не можешь снова приехать ко мне, но только так, чтобы никто не знал? Есть очень важная информация». Бессмертных окольными путями приезжает к нему, и Бейкер говорит, что в Москве против Горбачёва готовится заговор. Более того, он перечисляет имена заговорщиков. «Поэтому ты должен срочно проинформировать вашего президента, но так, чтобы Крючков не перехватил твой разговор!».

Бессмертных позвонил помощнику Горбачёва Черняеву. А на следующий день сам прилетел в Москву и предупредил Михаила Сергеевича, на что тот ответил: «Ну, я им покажу! Они у меня попрыгают!» При этом нам он не только не сказал ни единого слова, но даже не намекнул, что он в курсе дела.

Когда же 15 июня состоялось закрытое заседание Верховного Совета, на котором выступили Павлов, Крючков, Пуго и назвали вещи своими именами, а Горбачёву об этом, естественно, стало известно, его реакция была незамедлительной.

В обеденный перерыв он нас пригласил к себе и отчитал: «Как же так, вы делаете заявления против президента на Верховном Совете?» На что мы дружно ответили: «Михаил Сергеевич, если Вы нам не доверяете, то мы немедленно готовы подать в отставку». Думаете, он с радостью ее принял от «неверных» соратников?

— Да что вы, ни коим образом! Мы должны работать вместе!

И когда 18 августа группа моих товарищей по будущему ГКЧП прилетела к Горбачёву в Форос, чтобы еще раз напомнить ему, что происходит в стране и что надо срочно создавать Государственный комитет по ЧП, он взял лист бумаги и написал на нем фамилии всех, кто войдет в ГКЧП. Только когда они улетали, он сказал: «Ладно, давайте действуйте. Но потом надо будет как можно скорее собрать Верховный Совет».

Что делает умный хозяин, если горит его дом? Немедленно приступает к тушению пожара, ибо нет ничего дороже родного дома. В нашем случае ничего подобного не произошло. Горбачёву предложили: «Вот самолет, полетели с нами в Москву, иначе через пару дней страны не будет!» Как же! Делегацию проводили и углубились с Раисой Максимовной в просмотр легких фильмов. Из Москвы, чтобы отдых не был слишком обременительным морально, они тут же заказали свое любимое вино, которое и было доставлено. Надо сказать, не один ящик.

Вот вам и весь Горбачёв. Для него никогда не существовало иного интереса, кроме личного. Ради его реализации он был готов, как оказалось, пожертвовать даже страной.

«На кровь мы никогда бы не пошли»

Надо сказать, что «пятая колонна», которая действовала в нашей стране, имела очень разветвленные и постоянные связи с американцами. У меня складывается впечатление, что американцы прослушивали все наши заседания ГКЧП. И когда мэр Москвы прибежал в американское посольство и сказал, что готовится выступление, он побежал не в прессу, а в посольство своих «хозяев».

И этот пример — не единственный. Когда в результате самовнушения засевшие во главе с Ельциным в Белом доме решили, что будет штурм, то Ельцин, испугавшись, спустился в подземный гараж, где у него стоял здоровый бронированный автомобиль. Он намеревался пробиться в американское посольство. И почему не в турецкое или какое‑нибудь другое? Как говорится, скажи мне, кто твой друг…

Профессионалы считают, что взять Белый дом большого труда не составляло. А арестовать Ельцина не было и вовсе никаких проблем. Он как раз вернулся из Казахстана, абсолютно пьяный — бери его. Но это было дело принципа. И не только принципа. Применение силы в наши планы не входило.

В дни накануне и самого путча я говорил с Горбачёвым по телефону каждый день. И это мой ответ на многочисленные вопросы, действительно ли Горбачёв в Форосе находился в изоляции. Я отвечаю однозначно: «Нет!».

18‑го, в воскресенье, я до 21 часа сидел в Кремле — я трудоголик, поэтому ходил на работу даже в воскресенье, хотя мог бы и на дачу уехать — такой характер. В это время в Нагорном Карабахе, где уже лилась рекой кровь, армяне захватили сорок три наших военнослужащих. Ежедневно я связывался с президентом Армении Тер-Петросяном, требуя освобождения этих ребят, на что получал только обещания. Но когда 19‑го августа было объявлено о создании ГКЧП и обнародованы документы, мне тут же позвонил Тер-Петросян и сказал, что сегодня утром все 43 человека освобождены!

Грузия, которая недавно заявила о выходе из СССР, вдруг тоже изменилась в одночасье. Опять же, утром 19‑го мне звонит президент Грузии и говорит: «Геннадий Иванович! Грузия никогда не выйдет из Советского Союза!» Это к вопросу о том, можно ли было сохранить СССР. Я убежден: можно! Можно это было сделать и после 19‑22 августа.

«Не горячитесь, ситуация под контролем, не должно быть никакой паники. Мы все равно не допустим развала страны», — вот такими всегда были слова Горбачёва в ответ на наши тревожные сообщения. Уже после событий 1991‑го года я убедился, что все это он делал сознательно и вел себя как предатель. Он целенаправленно вел политику развала СССР.

На 20 августа назначалось подписание Союзного Договора. А 21‑го числа было спланировано заседание Совета Федерации. 16‑го Горбачёв, разговаривая с Ельциным по телефону, говорит: «Борис, 21‑го мы соберем Совет Федерации, определимся…» Тот ответил: «Какой Совет Федерации? Страны‑то такой уже не будет!»

Что делает при этом Горбачёв?  Ничего.

Ежедневно продолжала поступать новая информация, настроение от которой портилось. Всякий раз эту информацию мы с Горбачёвым обсуждали. И говорили о том, что надо доставать из‑под сукна один из вариантов ЧП. Я понимал, что Михаил Сергеевич не хочет расставаться со своим демократическим имиджем. «Заболей, мы сделаем!» — так и хотелось произнести. Горбачёв словно услышал, принял решение; он был уверен, что при любом развитии ситуации вернется в Москву на белом коне. Но он просчитался.

Мы же с самого начала отдавали себе отчет в том, что буквально уничтожаем себя и сжигаем все мосты за собой. В случае неудачи — понятно, нас не пощадят. Если же ГКЧП получает поддержку Верховного Совета, то в течение двух-трех месяцев мы осуществляем какие‑то, пусть не кровавые, но непопулярные меры, за что позже обязательно тоже поплатимся как крайние.

Но, в любом случае, на кровь мы никогда бы не пошли. Более того, когда мы подписывали ночью 18‑го числа необходимые документы, мы единогласно решили, что если только будут какие‑то столкновения и прольется кровь, то мы немедленно сворачиваем свою деятельность. Мы никогда не думали, что нам придется воевать со своим народом, да мы и не воевали.

И когда говорят о так называемом «штурме» Белого дома, то с нашей стороны никакой команды о штурме не было. На заседаниях ГКЧП мы даже не обсуждали этот вопрос. Возможно, военные, правоохранительные органы отдельно и говорили о неком силовом участии, но не были в нем заинтересованы. А вот Ельцину и компании как раз надо было повязать нас кровью. Вот почему совсем не в том районе, где находится Белый дом, нашли патрульный БМП и под него, образно говоря, бросили троих молодых людей, находящихся под действием спиртного.

Когда 19‑го числа Лукьянов прислал ко мне всех руководителей республик и автономных областей РФ, чтобы из первых рук (Лукьянов не был членом ГКЧП) они могли получить информацию, пришли 16 человек. Я объяснил им, что и почему происходит. Каждый сказал тогда: «Наконец‑то!».

Каково же было мое удивление, когда уже сидя в Матросской тишине, в тюрьме, я услышал выступление татарского президента Шаймиева: «Очень хорошо, что этих приятелей посадили. Надо их сурово наказать, мы всегда были против этого!».

Мы 19‑го августа переговорили со всеми президентами теперь независимых государств, кроме Прибалтики. Ни один тогда не осудил нас за наши действия и планы.

Генерал Варенников был направлен ГКЧП на Украину. Говорит он там с председателем Верховного совета Украины Кравчуком, и Кравчук делится своими мыслями о том, что надо бы и на территории Украины ввести ЧП. Но после 22 августа он же (Кравчук) заявляет, что ГКЧП-исты — чуть ли не фашисты….

Одним словом, все смотрели в рот Ельцину, жаждали его одобрения, внимания. Ожидали грандиозных шагов вперед.

А реакция Горбачёва была, как я и предполагал, совершенно предсказуемая: «Вы делаете, а я — в стороне». И когда я говорил о том, что мы знали, что уничтожаем себя, как минимум, политически, то был почти уверен, что через пару месяцев Горбачёв сдаст меня и товарищей Ельцину и команде. Просто продаст. И тогда меня в лучшем случае ждет должность посла в каком‑нибудь маленьком-маленьком африканском государстве, а в худшем — что угодно, вплоть до физической расправы.

И хотя осознание моих перспектив не внушало оптимизма, для меня не стоял вопрос, участвовать в том, что мы задумали, или нет. Справедливо: история не знает сослагательного наклонения, и все‑таки вернись я сейчас в 1991‑й год, то делал бы все так же, но более активно и более осознанно, чтобы действительно спасти страну. И верил бы не Горбачёву, а патриотам государства, был бы с теми товарищами, которые сидели вместе со мной в Матросской тишине.

Причины поражения

Анализируя причины нашего поражения, я вижу две главных. Первая — неправильное наше представление о том, что Горбачёв — с нами. И пусть где‑то мы даже хотели сохранить его как президента, хотя понимали, что его рейтинг — буквально никакой. Но народ его просто ненавидел. За последний месяц его практически мы не видели, его деятельность как лидера государства сошла на «нет». Ни одна республика, кроме Киргизии, не хотела его принимать. И это — президент страны. А мы исходили из того, что он разделяет наши идеи и тревоги, и мы еще повоюем. Не могли мы тогда себе представить, что он — предатель.

Вторая причина нашего поражения состоит в том, что мы не обратились напрямую к народу и не назвали ему поименно тех людей, которые хотят и делают все, чтобы развалить Советский Союз.

Нам не надо было вводить в Москву и тяжелую технику. Но тогда это было решение наше общее, ГКЧП, ответное решение. Мы знали, с кем имеем дело, знали, что эти люди пойдут на все, на любую провокацию. А потому, в первую очередь, нужно было взять под охрану народнохозяйственные объекты, министерства, ведомства, но все это можно было сделать без участия тяжелой техники. И когда мы осознали, что это дополнительный аллерген для народа, для москвичей, то сразу начали выводить танки; только реакция уже приняла необратимое течение.

Нас потом травили долго и очень жестоко. Меня провели через такую нравственную Голгофу, после которой я не скоро смог оправиться. Многие годы выслушивая в свой адрес отнюдь не лестные отзывы, построенные на односторонней и зачастую необъективной информации. Но махать руками, перекрикивать глухую толпу не хотелось.

Теперь, когда страсти немного улеглись, когда, наконец, высказались все желающие с «той» стороны, пришло наше время. А ведь свыше 50 % населения страны одобрили действия ГКЧП! Только об этом никто тогда не говорил, как, впрочем, и о многом другом.

Геннадий Янаев, вице-президент СССР

Редакция выражает благодарность президенту Клуба ветеранов госбезопасности Валерию Величко за материал, подготовленный в 2001 году.