СТАЛИН. ГОРЬКИЙ ЦЕЛИТЕЛЬ

У каждого свое представление о родном крае, о своей земле. Для него, подавшего серьезную заявку на имя большого национального поэта, Иосифа Джугашвили, Грузия в те годы была не просто родным краем, домашним очагом, кормилицей, но и вдохновительницей творческого полета мысли, слова и мечтательности.
И, кто знает, не отойди ко Господу в первый год двадцатого столетия его земной кумир и литературный наставник Рафаэл Эристави, одаренный этнограф и певец скорби народной, этакий «Николай Некрасов от Иверии», каким бы недюжинным талантом мог выказать себя в поэзии тот, кто стал известен не только Грузии, но всему миру, но совсем под другим именем.

Изнуренные непосильным трудом мозолистые руки земледельцев — это сумрак бездны родного края. Бесправие и нищета народа, нужда и произвол вымогателей в чиновничьей униформе — это тот же непроглядный сумрак бездны. Да и память, которую не могла не беспокоить тайна собственного происхождения по линии отцовства.

И тайна сия, не способная утешить и пощадить самолюбивый и свободный нрав юноши «со взором горящим», также терялась среди иных наслоений пытливого ума, прикованного вниманием к поиску ответа на непростой вопрос: как и при помощи чего (или кого) развеять, наконец, этот изнуряющий и гнетущий сумрак бездны…

Душа человека есть сама по себе великая тайна, к которой окружающие могут лишь прикоснуться. Познать и оценить личность можно лишь по ее делам, творениям. Да и сами оценки могут быть неверными или искаженными в зависимости от того, кто и с какой целью вознамеривается истолковывать поступки, проступки и свершения отдельно взятой личности, особенно, если сама личность отличается незаурядностью и широкой известностью.

Об Иосифе Виссарионовиче Сталине опубликовано, отснято, отксерокопировано, наговорено-оговорено столько, что разгрести-разобрать весь ворох дефиниций и ярлыков, страшилок и благоговейных воздыханий ностальгического свойства явно стало бы деянием безумным да и бесперспективным. Тем более, что нам уже доверили то, что нам можно было доверить. Что же касается оценок, то нас, доверяемых, никто ни о чем не спрашивал: шла обычная смена декораций в театре политического абсурда.

Чем же мы располагаем? Приведу лишь небольшой перечень эпитетов, характеризующих деятельность руководителя советского государства: вождь народов, палач и садист, гениальный стратег и полководец, диктатор и тиран, жестокий деспот, красный монарх, недоучившийся семинарист и даже… непримиримый антисемит. А как же? Помните вирши девяностых? «Слышишь диктор, как картавит и с экрана Запад хвалит? Жаль, что Сталина‑то нет. Был хороший логопед».

Кстати, о девяностых. Именно в те годы обывательское сознание народонаселения бывшей советской империи стали активно разлагать две крамольные идеологемы — плюрализм и суверенитезация — как параноидальные вывихи интеллигентского воображения постперестроечной поры. Если злосмрадие сквернословия, блуда и корыстолюбия становились нормой поведения и устремлений нарождавшегося архетипа среднестатистического новомышленца, то усеченность и прозрачность наспех скроенного государственного формирования — Российской Федерации — свидетельствовали лишь об отсутствии трезвого ума у дорвавшихся до руля прохиндеев.

В противовес бездарным и самовлюбленным говорунам от политики практически всех без исключения лозунгов и окрасов вдруг явилась идея созыва Всероссийского Земского Собора — Святая Русь напомнила о себе. И появились подвижники, немногочисленные, целеустремленные, сумевшие за короткое время отодрать идейные зазубрины от вырисовывавшегося (пока только в сознании) стального каркаса государственного устроения. Оказалось, что небезызвестную уваровскую триаду — Православие, Самодержавие, Народность — никто и не забывал: рассудок помутился, но ожила историческая память.

Назвав переживаемый отрезок истории смутным временем, по аналогии с первым десятилетием семнадцатого века, всерьез заговорили о восстановлении монархии. Даже возлагались определенные надежды на насельников и насельниц Русского зарубежья с целью обсуждения и привлечения достойного кандидата на российский престол. Принимались во внимание и легитимность, и фамильные признаки кандидата, свидетельствовавшие о принадлежности к роду Романовых.

Однако в пылу увлеченности куда‑то подевалась рассудительность и бережливость чувств. Не хватало времени, чтобы оглянуться, оглядеться окрест, вглядеться в лица прохожих, близких и дальних знакомых. Вслушаться в тон их речей, даже в тембр голоса, чтобы понять насколько низко опустилась планка нравственных ценностей.

Смутное время конца двадцатого столетия можно было бы преодолеть наскоком — посадить на престол любого, самого легитимного избранника и предоставить ему право называть свое правление или конституционной монархией или монархией демократического образца. А еще лучше — королевством кривых зеркал, поскольку и первое, и второе, и третье, не имея существенной разницы, выражали бы сформировавшуюся бессмыслицу и тупик. И когда увлеченность уступила, наконец, место рассудительности, вспомнили о молитве.

Вспомнили, что Царя нужно вымолить. Это по нашим‑то грехам! Путь единственный, не каждому доступный, не сулящий земных благ, зато верный. Начались молитвенные стояния, сборы подписей и прошений за церковное прославление убиенных Царственных мучеников. И этот крестный ход продолжался десять лет.

И эти десять лет подтвердили истину стародавнюю, почти позабытую ныне: глас народа есть глас Божий. Вместе с Царем-страстотерпцем Святая Церковь обрела еще около двух тысяч молитвенников небесных о России из числа других новомучеников. Но степень высоты одержанной духовной победы осознали очень немногие — лишь те, кто не только по факту крещения считались православными.

Находились и такие, среди мирян и даже священнослужителей, для которых откровением звучали слова, например, одного из прославленных новомучеников российских — Киевского митрополита Владимира: «Священник республиканец — всегда маловерен, священник не монархист не достоин стоять у св. Престола.».

«Да отчего же? — недоумевали многие, — возьмите Грецию, Болгарию, Сербию, иные поместные церкви…» Все так. Но ведь о России особое попечение. И не за ее, России, материальное благополучие и процветание. Но за ее жертвенность и духовную самоотдачу. Вспомним, Кто принял на Себя обязанности Удерживающего после вынужденного отречения Государя в марте семнадцатого. И что характерно: образ Пречистой Девы и Матери Божьей был явлен именно в день отречения и с атрибутами царской власти. Следовательно, все последовавшие и ныне действующие (а точнее — ныне бездействующие) управители Отечества нашего есть, по сути, фигуры псевдолегитимного мифотворчества. И здесь не может быть двух мнений: «Без царя и земля вдова и народ сирота».

Великое сокровище

Философ Константин Леонтьев однажды справедливо отметил: «Было нашей нации поручено одно великое сокровище — строгое и неуклонное церковное православие; но наши лучшие умы не хотят просто «смиряться» перед ним, перед его «исключительностью» и перед той кажущейся сухостью, которою всегда веет на романтически воспитанные души от всего установившегося, правильного и твердого».

Нашу общую беду можно было бы развести в одночасье, ведь назидательные слова Христа Спасителя о большем взыскании с тех, кому многое вверено (Лк., 12,48) прямой наводкой достигают своей цели — богоизбранного народа, но, достигая, к сожалению, не вразумляют. И уже, по‑видимому, не вразумят: перешедшая на нас, русских, богоизбранность как‑то не вдохновляет и по сей день.

Есть вообще опасения, что при той открытости, доступности и свободе, кои в наши дни обрела Русская Православная Церковь, число истинных богомольцев может, если не количественно, то, так сказать, качественно заметно поубавиться.

Тенденция, безусловно, тревожная и касается, прежде всего, столичного мегаполиса: комфортнее стало жить, уютнее приспосабливаться к церковному уставу по части удобного посещения богослужений и участия в таинствах, а главное — соблазны самооправдания и небрежения к своим обязанностям как членам Церкви. Не лишены явных пороков и чины администраций отдельных приходов, братств и общин, в числе которых можно встретить немало случайных людей — теплохладных, лицедейных, а то, и просто корыстолюбивых, «имеющих вид благочестия, силы же его отрекшихся» (2 Тим., 3,5), или просто неверующих. Словом, намечается явное оскудение любви — милосердствующей, долготерпеливой и не превозносящейся — по выражению апостола Павла (1 Кор., 13,4).

Но даже явно обозначающиеся апостасийные признаки в церковной и околоцерковной среде еще не свидетельствуют об устойчивости самой тенденции. О неизбежности приближающегося ускоренными темпами часа последнего удара колокола. Следует лишь внять здравому смыслу и понудить себя отказаться от феерических, иллюзорных проектов построения Русского Царства с последним царем как человеком «горячей веры, глубокого ума и железной воли» — по пророчеству свт. Феофана Полтавского.

Исполнимость или неисполнимость пророчеств вообще всецело зависит лишь от Божьего произволения, сообразуемого с уровнем нашего духовного состояния. Поэтому‑то сам факт особого попечения, своего рода опекунства над Россией, явленного Самой Царицей Небесной 2 марта 1917 года, указывает на долготерпение Господне, на Его неизреченную любовь к избранникам Своим, но никак на поспешное удовлетворение запросов державного благоустроения.

И если нам, православным христианам, модель самодержавной государственности представляется наиболее удачной формой правления для России, не полезнее было бы для начала обратиться к самим себе, к попечению душеполезному и нелицемерному — отринув прихотливые измышления ума, вложить в сердце любовь, смирение и долготерпение? И тем самым подтвердить свое избранничество. Ведь сила христианского избранничества состоит в посрамлении вражьей силы, в обеспечении таких условий земного бытия, при которых пути к спасению душ человеческих оказывались бы и короче и вернее.

«Отбор спасающихся — вот подлинное содержание Новозаветной истории человечества», — неожиданно и смело оценил однажды все происходящее вокруг нас архимандрит Константин (Зайцев). И ни «Пушкин — это наше всё», ни, дерзну вымолвить, Царь, ни сама Россия, но Церковь. Поскольку мы пребываем в Ней, Земной воинствующей и будем пребывать (если удостоимся, конечно) в Ней, Небесной торжествующей: кому Церковь не мать, тому Бог не отец.

Применительно же к нашему дряблому,..немощному и бескрылому статусу «гостевых временщиков», радеющих о возрождении духа национального самосознания невольно примешивается упорство неофитской твердолобости: или Царь или никто. Но ведь Царя нужно заслужить! И Царица Небесная, Преблагая Заступница Наша, дает нам, ретивым и безрассудным нетерпивцам, пока еще такой шанс: уж коли надобен Царь, стойте в вере, держитесь братской любви, возгревайте в душе страх Божий и не отступайте от обретенной Истины, которую являет и утверждает на Земле наша общая мать — Церковь.

Заслуживают сочувствия и молитвенной помощи не укрепившиеся в вере «державники», чьи подзатянувшиеся с годами неофитские измышления о значении расовой принадлежности привели некоторых из них (Кстати, небесталанных и по‑своему искренних) туда, куда попадает всякий, отринувший попечительство своей Матери-Церкви: во тьму язычества, еретичества и даже сектантства. Тем не менее, в смысле толкования и восприятия державности как таковой не лишним было бы вспомнить Ивана Солоневича, провозгласившего державность в качестве доминанты национального характера русского народа.

Похоже, этот же взгляд разделяют и наши ангажированные идеей чистоты арийской крови неоязычники, хотя и с некоторыми оговорками. Когда же готовность к пониманию роли и значения национального государства в объединении добропорядочных и здравомыслящих членов общества с подлинно русским мирочувствием, наконец, даст знать о себе, только тогда, в подтверждение правоты подобного союза, можно будет припомнить слова апостола Павла: «Ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон» (Рим.,2,14). Вот и выходит: до Царя еще далеко, до понимания себе подобных — как Бог даст.

Для нивелирования идейно-политических и мировоззренческих разногласий, учитывая твердое желание каждого из нас (за исключением, конечно, окончательно утративших чувство самосохранения и бытующих лишь алчбой и наживой) увидеть, наконец, свой родной край, свое отечество просветленным, расчищенным от сумрака гнетущей бездны, необходимо понять одну простую вещь. Смысл ее ясен и прост: учиться внимать друг другу там, где превалируют национально-державные интересы. Одной из точек приложения такого взаимопонимания может служить почитание отдельных личностей, внесших свою лепту в государственное строительство, т. е. персонификация самой идеи державности.

Он возник сам собою

Есть личности в нашей отечественной истории (именно личности, а не фигуры), помеченные особой отметиной Божественного Провидения. Но лишь один в веке двадцатом оказался именно тем, без которого оба предыдущие да и нынешнее поколение живущих в нашей стране вряд ли сумели бы избежать реального физического уничтожения. Иосиф Виссарионович Сталин — это Личность, причем такого исторического масштаба, что, перефразируя изжеванный постулат Вольтера, можно с уверенностью заключить: «Если бы культа не было, его необходимо было бы придумать». Но этого не понадобилось: он возник сам собою.

Повторюсь: слишком великими оказались исторические масштабы личности. В нашем православно-монархическом правосознании Сталин — безусловно, личность нелегитимная. Но неисповедимы пути Господни: Царица Небесная, прияв опекунство над нашей осиротевшей и растерзанной Родиной, соделала земной и справедливый по человеческим и духовным меркам суд — для назидания одним и в вечную погибель другим. Когда переменилась не власть, не географические образования распались, но полетели основы, рухнул фундамент исторической государственности, понадобился муж твердейшей воли и высоченнейшей работоспособности. И востребованность в таковом оказалась стопроцентной.

В начале, правда, он подвизался в кругу идолослужителей коммунистической глобализации. А из какой же еще среды мог выйти вождь нелегитимный, что называется, «без царя в голове», но впоследствии умело вырвавшийся из этой бандитской группировки и обрушивший ряд точечных ударов по «Министерству мировой революции» — Коминтерну — этому гнездилищу авантюристов, демагогов и дармоедов от многонациональных сил?

Придерживался ли Сталин в своей политике лишь избирательной тирании или крутой взыскательной благонамеренности, был ли он палачом или сам оказался жертвой созданной им самим системы — это вопросы беспредметные и ничего в мотивации его поступков как Вождя не объясняющие. Главное — он был тем, кем пришлось стать: диктатором и преобразователем (но не с «реформаторским лицом»).

Мотивацию же поступков возможно отгадать лишь прикоснувшись к душе живой и открытой. Но чужая душа — потемки. Следовательно, повторяясь (про оценку личностей‑то), плоды деятельности — это и есть мотивация поступков. И выходит, что мотивация поступков Сталина-диктатора есть приверженность идее государственности и воплощение ее на территории бывшей империи Российской в качестве доминанты державообразующего народа. Мотивация поступков Сталина-преобразователя есть плод идеи построения общества добра и справедливости, без уточнения типовой принадлежности последнего.

Он карал. Но он же и примирял. Он же и строил. Он выкорчевывал дух наживы и своевольства. Он строил империю не по лекалу и шаблону, без советчиков и консультантов извне. Не колеблясь, брался за казавшиеся безнадежными по срокам и отсутствию профессиональных исполнителей начинания и…уж, Бог весть, откуда возникали обдуманные, выверенные, забористые проекты да еще находились квалифицированные кадры, послушные воле Вождя, разделявшие его идеалы.

Воля и идеалы Вождя — это две стороны одной медали. И выражением первой из них может служить имперско-державный инстинкт единовластия, выражением второй — преданность трудовому люду, трудящемуся человеку, т. е. тем, от кого исходит реальная польза Отечеству. Умело сочетая по неведомым нам законам движения души человеческой волю и идеал, претворяя собственные замыслы в практически заработанную модель нового государственного устройства — СССР — Сталин, похоже, не ограничивался рамками субъективизма и свои обновленные планы по обустройству уже достигнутого подвергал тщательнейшему и беспристрастному анализу с позиции исторической целесообразности.

Не страшась обвинений (а иногда и угроз) в отступничестве от идеалов борьбы за мировую революцию, в жестокости и властолюбии, в непродуманности ведения внутренней и внешней политики, в ревизионизме основ «единственно-верного учения», в соглашательстве с чуждыми советской власти элементами, в суровости и прагматизме, он оставался Вождем нации, ее Горьким Целителем, не имевшим права на ошибки.

Да он и не ошибался — в стратегии. Были тактические промахи, огрехи, тяжелые, порой невосполнимые утраты. Но ошибок не было. Иначе мы не обрели бы великую победу над смертью в ту Пасхальную седмицу мая 1945 года. Иначе не затрепетала бы добрая половина Европы благоговейным страхом перед «цивилизованными варварами» христолюбивого русского воинства, принесшего ей, подневольной своим безрассудством, состояние мира и пробудившихся надежд.

Иначе, чем как не величием духа и укоренившемся в русском характере благонамеренным подвижничеством в защиту большею частью неведомых нам, но ощущаемых болью сердечной униженных и угнетенных, можно объяснить сбывшееся пророчество прозорливого старца схимонаха Аристоклия, высловившего еще в 1918 году: «Со временем, по велению Божию, немцы войдут в Россию и тем самым спасут её; но долго не пребудут в ней и вернутся в свои земли. Россия же достигнет могущества пуще прежнего»?

Когда меркнет горизонт

Май 1945‑го, тот незабвенный май, это и есть наше могущество «пуще прежнего», точка отсчета высветившегося горизонта нескончаемого доброделания, окрыленности души и смиренной отваги — «достоинства во смирении», если вспомнить того же К. Леонтьева.

Горизонт стал меркнуть позже: после обнадеживающего девятнадцатого партсъезда последовал Двадцатый, «разоблачительный», а вернее сказать «чернушный», впрыснувший в общественное сознание душок надвигающейся «оттепели». Между ними произошла трагедия — кончина Сталина. И вот тут‑то и открылась правда. И открылась не бурными овациями партийных форумов, не общенародной поддержкой генеральной линии и даже не революционными здравицами в честь обретенной «свободы от тирании», на что рассчитывали забугорные советологи, да и кое‑кто из своих, доморощенных. Правда открылась скорбью великой и неутешным плачем народным. Заунывными перепевами заводских сирен и траурными мелодиями репродукторов.

Слез никто не скрывал ни перед знакомыми, ни перед незнакомыми: общее горе роднит и объединяет. Искусным обманом и лицедейством можно добиться многого, но ненадолго. Факт лицедейства не обнаруживается до тех пор, пока не разоблачит себя сам, т. е. не обрастет словесным мусором до критической массы. Потом начинается обвал. Сталин не многословил. Он делал дело. «Дело прочно, когда под ним струится кровь» — обнародовал однажды свою мысль известный русский поэт.

Да и шутка ли? Всего за четверть века реального руководства из избитой до полусмерти, истерзанной чужеродными властителями и экспериментаторами одряхлевшей, стонущей России, находившейся к тому же в цепких объятиях западных и восточных недругов, в стане которых по разным причинам оказалось изрядное количество и бывших соотечественников наших, по наущению Божьему, Сталин сотворил чудо: воздвиг могучее государство, ставшее как бы предтечей реконструируемого Третьего Рима.

Идеи были. На первый взгляд сырые, наивные, но идеи — вплоть до перенесения центра Вселенского Православия в град Москву. Не вникая в расхожесть официозного идеологического курса с новоприобретаемыми, а по сути традиционными, слегка отретушированными тенденциями государственного строительства, коллективный разум народный подсознательно отделял пшеницу от плевел. Правду можно не видеть, не замечать. Но не почувствовать невозможно.

Всенародное оплакивание Вождя в те далекие мартовские дни 1953 года — это не только и не столько выражение чувства невосполнимости утраты. Но предощущение надвигающихся перемен и перемен явно не в пользу народную. Подобные события в истории случаются не часто и, чтобы предугадать последствия обычно обращаются за подмогой к зову сердечному, опыту души, но никоим образом к холодному разуму: в минуты самоуглубления рассудительность отдыхает.

А ведь глас народный, тем более плачевный глас, оказался гласом прозорливым: не прошло и сорока лет после не расследованной во всех подробностях кончины Вождя, как под похоронный бой курантов кремлевских государственный флаг СССР был немилосердно сброшен с подобающей ему высоты. Ищи теперь виноватых…

Но нашлись добренькие «идейные учителя», преемники диссидентов-шестидесятников, возомнивших о себе не больше, не меньше, как об арбитрах общемировой истории. «Кто виноват? Да, конечно, Сталин. Советский Союз — это его детище. А как он обзывался? Империей зла. Всякое же зло наказуемо», — вот доминирующая позиция, общий сказ, звучный глас, но явно не народный.

Что же объединяет по существу означенной позиции сидевших и сидящих на самой верхотуре государственной иерархической лестницы с ныне приспособившими для своего сиденья ее нижние ступени? Первых — новаторов кукурузного рассеяния, орденоносных бюрократов, чиновников сыскного ремесла, элитных парикмахеров, обкомовских пустозвонов и забулдыг со вторыми — обласканными международными премиями и валютой заказчиков мастеров сцены и экрана, публицистики и книгоиздательства, телевизионщиков и финансовых воротил, заучивших и назидательно смакующих перед влюбчивыми поклонниками собственной популярности всегда беспроигрышный моральный тезис: «Жить не по лжи!»?

Объединяет именно ложь, злонамеренная клевета, позволяющая, без опаски оглядываясь на мертвого льва, посуесловить о гибельных для страны последствиях «сталинщины», о рабском характере русского человека. И срывать при этом бурные овации у тех, чьё обывательское сознание дальше поиска виноватых и обид личного свойства не распространяется, меркнет и скукоживается. Ему, обывательскому сознанию, нет дела до казуистики, подтасовки фактов, а порой до откровенного бесстыдства. И если не получается цельной картины, то под видом правды следует сотворить ложь!

Любая ложь всегда многолика и вероломна. Кроме обывательской: та ни к чему не обязывает, только совесть мутит. Однако в большой политике ложь оказывается востребованной до пределов, обозначенным, ею, политикой, стратегическим курсом. При власти без «Помазанника Божия», т. е. при демократии или диктаторском режиме, ложь становится составной частью внутренней и внешней политики, ее поводырем. Другое дело — каковы долгосрочные намерения.

Будучи диктатором по сути, Сталин не мог не признавать прямой зависимости достижения стратегического успеха от практических манипуляций дозированного лицедейства. В отличие, скажем, от нацистской пропаганды 1930‑1940 гг., приведшей к краху Третий Рейх, большевистская пропаганда того же периода обернулась победоносным взлетом и размахом Империи нового образца — Русско-советской.

Две диктатуры. И обе лгали. Каждая в свою пользу. Но если германский Фриц с крестоносной символикой на мундире и отчеканенным: девизом «С нами Бог» мало-помалу переставал соображать, какому богу он служит, то русский Иван, защищая Отечество под флагом с пятиконечной звездой, душой прозревал себя насельником дома Пресвятой Богородицы. Ложью во спасение можно было бы назвать подлинную, неофициально провозглашаемую идеологию правления Сталина военных и послевоенных лет.

Лев Егоров

(Окончание в следующем номере)