ПАСХА ПЛАСТУНОВ В ЗАКАВКАЗЬЕ

Великий пост оканчивается. Наступает седьмая неделя. Повсюду в домах, где живут пластуны, начинается усиленная чистка, обметание стен и потолков, мытьё полов. Те счастливицы-хозяйки, у которых в доме есть русская печь, стряпают к предстоящему празднику, устанавливая очередь в пользовании печкой.

Повсюду бабы, пасхи, птица, барашки, торты — и всё это готовится в таком количестве, что хватит на целую неделю, для семьи душ на десять. Так как вестовой и хозяйка не имеют никакой физической возможности приготовить вдвоем массу жарких, печений и т. п., то в помощь им приглашаются казаки из сотни.

Вымыв под наблюдением хозяйки дома руки и засучив рукава «по самыя плечи», начинают казаки бить в макитрах (глиняных кадках) тесто для баб. Поставленная на табуретку, она подпрыгивает под могучими ударами бьющего тесто, и, поддерживаемая другим казаком, ездит по табуретке. Наконец, пот крупными каплями начинает покрывать лицо бьющего тесто.

— Довольно, Герасименко! — говорит хозяйка, не отходящая от макитры. — Теперь бей ты, Шулика!

И державший макитру Шулика, начинает в свою очередь бить тесто, а макитру держит Герасименко, пот с которого обтирает полотенцем стоящий тут же третий казак, Горобец. Меняясь друг с другом, долго бьют тесто для баб два казака, долго обтирает пот то с одного, то с другого третий казак, долго глухо раздаются сильные удары рук по тесту, под которыми вздрагивает весь домишко-клетка.

— Довольно, — говорит, наконец, хлопотунья-хозяйка, и казаки, тяжело отдуваясь, красные, потные, перекидываясь шутками друг с другом, прекращают утомительную работу.

Накануне Св. Пасхи в зале оставляется несколько столов, которые накрываются белою скатертью, и начинается уборка стола. По многу раз переставляются закуски и блюда, графины и бутылки. Мужа своего с детьми хозяйка, чтоб они не мешались, командирует в сад за цветами, плющом и зеленью, которыми искусница украшает и без того красивые бабы, торты, жареных барашков, окороки, ветчины, а также бутылки и графины, обвивая их плющом и цветами.

Столы ломятся под тяжестью множества яств, всё это, разукрашенное зеленью и цветами, представляет великолепную картину! И хозяйка, окинув плоды своих трудов опытным взглядом и видя, что всё, кажется, хорошо, немного успокаивается.

Уборка и украшение стола составляют тайну каждой хозяйки: у кого будет лучше убрано? — вот та трудная задача, которую приходится решать в продолжение почти всей седьмой недели поста.

Не забыты и холостые офицеры. У семейных и на их долю испечены вкусныя, сдобныя бабы, которыя под пасху и рассылаются к ним, положенныя, во избежание опасности помяться, на пуховыя подушки. Общему любимцу — вдовцу-священнику — каждая хозяйка считает долгом послать тоже бабу или кулич. Так что, сколько при штаб-квартире семейных офицеров, — столько у батюшки и пасок (так называют «бабы») красуется на столе.

Для казаков пекут пасхи пурщики (булочники); там же на посту, где нет таковых, пасхи пекут казаки под руководством жены сотенного командира.

И вот последний день Великого поста близится к концу, быстро смерклось, и темнота закутала всё. Во всех домах светятся в окнах огоньки, всюду спешат закончить приготовления. В хлопотах и возне незаметно приблизилась и полночь.

«Дон! Дон!» — послышался благовест небольшого церковного колокола. Офицеры спешат одеться в парадную форму и идут в церковь, куда, глухо топоча десятками ног, прошла и сотня, назначенная на церковный парад.

Южная пасхальная ночь темна; небо усыпано миллиардами звёзд; лишь по временам проползёт медленно облачко и тучка; в воздухе чувствуется свежесть и тишина, которую нарушает лишь журчание ручейка, да равномерные удары колокола.

— Христос воскресе из мертвых! — запевает священник, выходя из церкви.

За ним идут офицеры, за офицерами казаки. У всех в руках зажженные свечи. Медленно по временам колеблется пламя под струею набежавшего ветерка, освещая узенькую дорожку, вьющуюся вокруг церкви, стоящей на площадке под откосом горы; даже и здесь приходится внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть на встречающиеся на каждом шагу с трёх сторон церкви камни; лишь на самой площадке ровно и гладко.

Вошли в церковь. Не очень большая, устроенная в комнате, она быстро наполняется молящимися казаками. Спускаясь немного с потолка, на короткой цепи висит маленькое паникадило с зажжёнными свечами. Оклеенный белою глянцевою бумагою домашней работы иконостас с холщёвыми образами, весело выглядывает при ярком множестве свечей, вставленных в подсвечники орехового дерева.

Стройно поёт хор казаков. Дым от кадила, чад от свечей пеленой носятся под потолком. Воздух жарко-удушлив, несмотря на растворённые окна и двери.

— Христос воскресе! — возглашает священник, одетый в светлые ризы. С добрым, похудевшим от долгого поста лицом, он выходит на амвон и благословляет крестом молящихся.

— Воистину воскресе! — глухо гудит в ответ ему сотня голосов.

Заутреня окончена. Перед церковью, на площадке, вытянулась длинная вереница зажжённых свечей, возле которых разложены на подносах и чашках пасхи, яйца, сало и т. п. — это всё принесли святить казаки из сотен от офицеров.

Ночь южная, ночь темная всё еще висит над землей, на темном фоне неба чуть заметно вырисовываются со всех сторон чёрныя-чёрныя громады гор. На клочке неба, видном из‑за них, всё ещё мерцают мириады звёзд. Взор и дума невольно переносятся на эти вершины, на эти подоблачные выси…

Там, среди глухого, дремучего леса, среди гор и скал, в постовом домике тускло горит лампа, освещая нары, висящую по стенкам одежду и блестя на стволах и штыках винтовок, стоящих в пирамиде. Видны, как бы в тумане, фигуры сидящих и ходящих казаков.

Ветер, со свистом налетая, стучит в окна, с воем заглядывает в трубу и, мчась дальше, ломит и валит, выворачивая с корнем лесных великанов, как бы радуясь возможности разгуляться, вырвавшись на простор из‑за цепи гор; оковывает он холодом всё живое и заставляет плотнее кутаться в бурку и башлык часового казака.

— Ставь, хлопцы, пасху на стол, — приказывает урядник. — Кажется уж время!

На вымытый и выскобленный стол ставится заранее освященная в церкви пасха, присланная в пост из сотни; кладутся крашеныя яйца, кусок сала и т. п., тут же ставится штоф с горилкою и штоф с местным вином.

Казаки толпятся вокруг стола.

— Христос воскресе, — затягивает урядник. — Из мертвых, — подхватывает хор из отдельных казаков.

Истово крестятся они и молятся на висящую над столом небольшую икону, перед которой теплится лампадка. Молитва окончена.

— Христос воскресе! — обращается урядник к близстоящему казаку, целуясь с ним.

— Христос воскресе! — говорит он другому, и дальше, христосуясь со всеми.

— Христос воскресе! Воистину воскресе! — слышится по всей комнате, сопровождаемое чмоканьем поцелуев. А вне стены казармы буря воет, буря стонет! Разыгралась она не на шутку! В Артвине она даёт знать о себе лишь слабыми порывами ветра…

Обедня кончилась. Все расходятся: казаки в казармы, офицеры же, похристосовавшись с ними, спешат домой отдохнуть.

Восток уже начал светлеть.

В семь часов утра все на ногах. Священник со святостями обходит казармы.

Около десяти часов, чтобы поскорее отделаться, офицерство начинает визитацию, отведывая наставленное на столах во всяком доме; а так как из числа пробуемого не выключаются и напитки, то под конец визитов многие бывают уже с весёлыми ногами. Мужья-офицеры — это, так сказать, разведчики, но разведчики плохие. По возвращении домой любопытные хозяйки атакуют своих мужей расспросами: у кого и как убран стол? у кого лучше всех пасхи? И сыпятся вопрос за вопросом, несмотря на равнодушный тон отвечающего:

— А кто ж их знает? Я не заметил! Вот вино…

Но тут его прерывает хозяйка:

— Ну, уж и человек, — ворчит она, — ничего‑то он не видал, ничего‑то не расскажет; только в вине и знает толк, только его и замечает!

Храп мужа, заснувшего под воркотню своей нежной половины, показывает, что он не очень‑то близко принял к сердцу неудовольствие супруги.

На второй день начинается визитация жён офицеров. Уж тут‑то и производится самая тонкая, самая тщательная оценка убранства стола и качества изготовленного.

— Ужасный народ эти вестовые, — жалуется своим гостям одна дама, как бы оправдываясь пред ними за свои подгоревшие и не вполне удавшиеся бабы и сваливая с больной головы на здоровую: — вечно что‑нибудь да уж испортят! Самой‑то мне некогда было (между тем, сама всё время была на кухне, что соседка и видела) присмотреть на кухне, а они всё сожгли и попортили!

— Да, да! Ужасный народ! — сочувственно поддакивают визитерши, отлично зная настоящего виновника.

— Хорошо А. В., — щебечет одна из визитёрш в другом доме: — ей всё из Батума муж выписал! С улыбкой на лице, с досадой в душе на хорошо всё удавшееся и хорошо убранный стол продолжает она, желая хоть словами немного досадить А. В., зная отлично, что та всё сама делала и из Батума ничего не выписывала.

Впрочем, подобные беседы нисколько не мешают дружески при расставании расцеловаться и хозяйке, и гостье.

П. Орлов

Материал был размещён в журнале «Разведчикъ» №241, 1895 год. Данная публикация — адаптированная.