Последнее время мы всё чаще слышим о «Сталинградской Мадонне». И действительно, этот незабываемый образ, написанный углём на обратной стороне советской географической карты, никого не оставил равнодушным. Его автор — немецкий военный врач Курт Ройбер, скончавшийся в Елабуге в лагере для военнопленных.

Упиваясь абстрактным гуманизмом, некие граждане забывают о том, а что, собственно, делали добропорядочные немецкие католики и протестанты в канун Рождества 1942 года, оказавшись на далекой русской реке Волге.

…Праздничного настроения в насквозь промерзших землянках и блиндажах не было и в помине. Столь любимый немцами праздник не сулил радости — в расположении 6-й армии Паулюса многие догадывались о том, что Сталинградский котел окажется для них братской могилой.

В холоде пылающих руин сама мысль о Рождестве казалась какой-то неимоверно далекой, зато ощущение надвигающейся катастрофы — близким и постоянным. Наверно, поэтому так старательно готовились к празднику — по традиции, надеясь на чудо, и желая хотя бы на время отрешиться от жуткой реальности.

Как и чем могли, украшали землянки, мастерили елки из степной травы и опилок, желали друг другу «всего-всего, что мы любим» — «частичка праздника в этой убогой грязи», как писал жене врач 16-й танковой дивизии Курт Ройбер.

«Рождество, конечно, получилось не очень веселое, — писал в своем дневнике фельдмаршал Паулюс. — В тяжелые времена лучше избегать празднеств… Не следует, как мне кажется, ожидать слишком многого от судьбы».

Солдаты и офицеры собирались у радиоприемников, чтобы послушать «Рождественскую программу радио Великой Германии», при тусклом свете заранее припасенных свечных огарков подпеть рождественскому гимну «Stille Nacht, heilige Nacht» («Тихая ночь, святая ночь»), послушать речь Геббельса, успевшего провозгласить грядущий праздник «Рождеством немецкой нации».

И в этих условиях военврач Ройбер — и по совместительству капеллан — нарисовал, нет, создал! — «Сталинградскую мадонну» (так ее окрестили впоследствии). Сидящая Богоматерь нежно обнимает спящего младенца Иисуса. Складки на платке Девы Марии передают глубокие тени, на лице Ее и Ее Сына — свет. По обеим сторонам рисунка, просто излучающего спокойствие и теплоту, сделаны надписи крупными буквами сверху вниз.

Справа — «Рождество 1942 года в «котле». Крепость Сталинград». Слева (как писал Ройбер, вспомнив слова апостола Иоанна) — «Свет, жизнь, любовь». Эти слова — символ того, чего так не хватало. И того, что рождается только внутри нас.

Ройбер хотел подбодрить товарищей по оружию, но даже он сам не ожидал, что рисунок произведет такое сильное впечатление на окружающих.

О солдатах Рейха, для которых рождественский Сочельник мог стать последним в жизни, писал британский историк Энтони Бивор: «Каждый, кто входил в его землянку, восхищенно замирал на пороге. Многие начинали плакать. К величайшему смущению Ройбера, его блиндаж в Рождество превратился в место паломничества, некое подобие святилища, куда солдаты приходили помолиться».

А что им еще оставалось?! Вера в Бога, а не в Фюрера германской нации, как это было еще недавно, дарила многим последнее утешение — в этом заснеженном, промерзшем и одновременно огненном аду (или раю) на берегу Волги.

А наша Вера — в Победу, поддерживала нас, русских. Русских в широком смысле этого слова. Потому как на Западе и на Востоке был только Russia’s Stalingrad.

Уже когда все будет кончено, в начале апреля сорок третьего сержант Иван Павлов в груде строительного мусора увидит разорванную книгу. Не поленившись, он соберет все листы воедино и поймет, что это — Евангелие.

— Стал читать ее, — будет рассказывать своим духовным чадам уже не сержант, а архимандрит Кирилл (Павлов), духовник двух Патриархов, — и почувствовал что-то такое родное, милое для души. Это было Евангелие. Я нашел для себя такое сокровище, такое утешение!.. Собрал я все листочки вместе — книга разбитая была, и оставалось то Евангелие со мною все время. До этого такое смущение было: почему война? Почему воюем? Много непонятного было, потому что сплошной атеизм был в стране, ложь, правды не узнаешь… Я шел с Евангелием и не боялся. Никогда. Такое было воодушевление! Просто Господь был со мною рядом, и я ничего не боялся.

…В те дни тяжелораненый командир одного из батальонов 16-й танковой дивизии Гроссе был отправлен одним из последних немецких самолетов в Рейх. С ним вместе улетели и многочисленные рисунки, в том числе «Сталинградская Мадонна» — подарок Ройбера семье.

«На одном из рисунков — ваш отец, — писал Ройбер, — это для матери. Мадонна, написанная в укреплениях, — для вас всех». И добавил: «вряд ли у нас есть хоть какая-то надежда…»

26 августа 1983 года «Сталинградская мадонна» была передана родными Курта Ройбера в берлинскую протестантскую церковь Кайзера Вильгельма. Ее копии разошлись по миру. Католики называют ее «Дева Мария Примирения», «Сталинградская Мадонна», православные — «Сталинградской Богородицей».

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД БЕЗ КРЕСТА

Автор столь примечательного рисунка, ставшего иконой, появился на свет 26 мая 1906 года в Касселе, в небогатой крестьянской семье. Родители Курта были набожны, вследствие чего он получил воспитание как крестьянское, так и религиозное. У него рано проявилась склонность к рисованию, но вопреки своим наклонностям он стал изучать теологию в университетах Марбурга и Тюбингена, поскольку обучение было бесплатным. По вечерам, после занятий, Ройбер посещал курсы рисования.

Как-то судьба свела его с известным мыслителем Альбертом Швейцером — автором всемирно известных трудов по истории христианства и философии культуры, а также музыкантом, врачом и миссионером. Встреча оказалась судьбоносной.

После окончания учебы Ройбер мучительно размышлял — медицина или Церковь? Проблему разрешил Швейцер. В апреле 1933 года Ройбер получает степень доктора теологии и становится священником в церкви небольшой деревушки Вихмансхаузен, что на реке Швальм в Гессене.

Накануне войны, в 1938 году, Курт Ройбер получил степень доктора медицины, защитив диссертацию на тему «Этика врачующего сословия». Свой день поделил так: полдня — работа в клинике, другая половина — чтение проповедей в церкви.

На любимое хобби, рисование, времени почти не оставалось, но дар художника, надо заметить, никуда не пропал. Я видела его автопортрет: молодое, приятное лицо 
думающего человека, чуть сведенные брови, рука, подпирающая голову — что и говорить, хороший парень с соседнего факультета. Только не надо забывать, что хорошего парня призвали на войну, и он знал, на что идет. Да и все они знали.

Достаточно посмотреть на лица юношей из знаменитого фильма Лени Рифеншталь «Триумф Воли», которые маршируют целенаправленно и страшно. И у этих мальчиков, когда они стали мужчинами, появилась большая потребность во фронтовых врачах. Ройбера призвали, как, впрочем, и многих других. В октябре 1939 года он отправился на Балканы. И начался его «крестовый поход без креста», как он писал позже.

Ройбер работал в госпиталях и санитарных поездах. Прошел Румынию, Болгарию, Грецию. Был ранен. После излечения был отправлен в район, где сосредоточились войска Вермахта перед нападением на Советский Союз. Блицкриг! Он видел русских — уже, казалось, обреченных. И писал тогда домой, что «встретился с серой массой без человеческого достоинства, у которой нет сил для обновления».

Фашистская пропаганда? Конечно. Оправдание вторжению? Несомненно. Но это собственное мнение молодого пастора и военного врача.

Он рисует русских людей — «их лица прозрачны…» — рисунков очень много. В октябре 1942 года Ройбер во время отпуска привез домой 150 изображений «людей Востока».

«Я постоянно всматриваюсь в лица людей и не могу от них оторваться, — писал Ройбер родным. — Я вижу, как врожденная русская меланхолия владеет всем — смехом и плачем, жизни утверждением и отрицанием. Какие темные силы ведут здесь свою игру? Русский человек во всем остается для меня загадкой. Постоянно оказываешься перед славянской душой, как перед непроницаемой стеной тумана. И никогда не знаешь, что увидишь, когда она разомкнется: мягкий теплый свет или еще большую тьму».

Нынешние «абстрактные гуманисты» утверждают, что ежедневно видя ужасы войны, Ройбер желал добра и любви. Кому — своей семье, пастве, всему германскому народу или русским (советским), защищающим свою Родину?

Как христианин и гуманист, он верил в то, что любовь к ближнему поможет пережить тяжелые дни. Какому ближнему?.. Война не давала ему возможности оказаться над схваткой.

Говорят, Курт верил в Лучшее. В германское или русское? Тут либо одно, либо другое. Молот и наковальня. Те из русских (советских), кто попытался стать третьей силой, встав для начала под знамена гитлеровского Третьего Рейха, оказались как раз между молотом и наковальней.

Капеллан и врач в одном лице рисовал русских детей. «Иду по домам. Хочу рисовать детей. Одна мать умоляет меня о помощи. У ее ребенка тяжелейшее заболевание почек. Советы? Помощь? Диета? Нет, он умрет. Пытаюсь сделать наброски нескольких младенцев, их матери рады моему вниманию к их несчастным детям…»

Вряд ли бы моя бабушка, Ольга Тихоновна, в калужском доме которой стояли немцы, была бы рада, если б рисовали ее сыновей — только под страхом смерти. Она прятала их в подвале от страшных постояльцев, опасаясь, что подростков угонят в Германию — все время, вплоть до освобождения Калуги в декабре 1941 года.

Как рассказывала бабушка, когда пришли гитлеровцы и заняли лучшую часть дома, то при одном их виде наша свирепая немецкая овчарка по кличке Рекс забилась в конуру и больше оттуда не вышла. Там и умерла.

На Огородной улице, где жила бабушкина семья, на фонарных столбах висели казненные фашистами калужане. И все это — в сочетании с ужасом Рекса — наложило на Ольгу Тихоновну неизгладимое впечатление, которое она пронесла до конца дней.

Трудно представить себе гуманиста, пришедшего на чужую землю с мечом. Не стоит умиляться письмам «пленников котла» в Германию, где так часто повторяется слово «судьба»: «Береги деток, и пусть Господь избавит их от такой судьбы, какая выпала мне», «Сама судьба против нас». И не стоит злорадствовать — ведь за каждым письмом Курта ли, Эриха или Иоахима — огромная себестоимость нашей Победы.

«ВРЕМЯ ПЕРЕШЛО НА СТОРОНУ РУССКИХ…»

По многочисленным письмам немцев, попавшим в распоряжение штаба Донского фронта из сбитого транспортного самолета, видно, как вчерашние победители неотвратимо и быстро теряли надежду оказаться к Рождеству дома. Как отчетливо понимали, что вряд ли им вообще удастся выбраться из Сталинграда. Как мечтали оказаться пусть тяжелоранеными и вернуться в Vaterland.

А ведь еще в сентябре, достигнув желанной, заветной цели — Волги, солдаты и офицеры Рейха считали, что победа не за горами. Они еще не знали о том, что русские будут отчаянно сражаться за каждый дом, каждую улицу, каждую пядь земли. Их письма иногда напоминают хронику боевых действий, уверенных, победительных, но только — вначале…

Из дневника солдата Эриха Отта, уроженца города Эссена.

«14 октября. Наши войска взяли завод «Баррикады», но до Волги так и не дошли, хотя до нее осталось не больше ста шагов… Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха, не боятся огня… Матросы на лютом морозе идут в атаку в одних тельняшках… Мы изнемогаем. Каждый солдат считает, что следующим погибнет он сам…

16 ноября. Сегодня получил письмо от жены. Дома надеются, что к Рождеству мы вернемся в Германию, и уверены, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов… Сталинград — это ад! Каждый божий день атакуем. Но если даже утром мы продвигаемся на двадцать метров, вечером нас отбрасывают назад… Физически и духовно один русский солдат сильнее целого нашего отделения…

Через три дня. Русские перешли в наступление по всему фронту. Колесо истории действительно движется вперед. Только на этот раз оно прокатилось по нашим спинам…

Спустя четыре дня. Русские снайперы и бронебойщики — несомненно, ученики Сталина. Они подстерегают нас днем и ночью. И не промахиваются… Пятьдесят восемь дней мы штурмовали один-единственный дом! Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чуда. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских…

28 декабря. Лошадей съели. Осталась только породистая генеральская буланка, до которой ни руками, ни зубами не дотянешься. Неужели генерал надеется на этой полудохлой кляче удрать от возмездия?! Наши солдаты похожи теперь на смертников. Они задерганно мечутся в поисках хоть какой-нибудь жратвы. А от снарядов никто не убегает — нет сил идти, нагибаться, прятаться… Проклятая война!

30 января. Удивительно солнечный день. Постоянно летают русские самолеты. Они методично перепахивают землю. В 12 часов Геринг утешающе говорит по радио, что мы не отступим. В 16 часов то же самое говорит Геббельс… Мне опять стало дурно.

Русские полностью окружили армейский корпус. Никто не помнит войны, которая проходила бы с такой ожесточенностью. Вот Волга, а вот победа… Со своей семьей я, пожалуй, увижусь только на том свете…

На следующий день. Фельдмаршал фон Паулюс в своем обращении — а может и завещании — препоручил наше будущее Богу…»

Все эти записи были «захвачены в плен». В этом смысле письмам Ройбера повезло. А те счастливцы, кто выжил в Сталинградском котле и вернулся домой, почему-то особенно часто вспоминают то, последнее Рождество, после которого планам освобождения немецких дивизий из котла был нанесен сокрушительный удар.

«До Рождества оставалось всего два дня, — вспоминал Луитпольд Шнейдле. — И мы снова будем желать друг другу счастья и удачи, хорошо зная, что все это пустые слова. Я уже несколько раз встречал Рождество на фронте и знаю, что и в праздничные дни идет стрельба, слышны разрывы ручных гранат и гибнут люди. И в то же самое время в церквах молятся Богу, просят, чтобы, наконец, наступил мир на земле… Кощунством звучит слово «богослужение» в устах тех, кто повинен во всех этих злодеяниях.

Причем здесь вера, взывающая к сердцу, к совести? Вероятно, по этой причине богослужения в Вермахте, как и в Первую мировую войну, посещаются многими солдатами и офицерами… Они пытаются хоть на мгновение уйти в себя, даже если и в эти часы гремит орудийная канонада… Всюду, где ступал немецкий солдатский сапог, это было святотатством и кощунством. Такова одна из многих мрачных глав нашей «славной германской истории», и никакое богослужение не может изъять это из памяти».

ДВЕ МАДОННЫ

Справедливости ради надо заметить, что были и другие письма. Его же, Курта Ройбера. Полные покаяния. Письма другого человека. Те, по которым мы можем составить себе истинный портрет замечательного художника. Перед смертью не лгут.

Он пишет любимой жене о лютых морозах, к которым немецкая армия оказалась не готова, о повальных болезнях, о почти полном отсутствии медикаментов. О преданных фюрером солдатах и офицерах. О том, что кольцо смерти все туже и туже сжимается вокруг обреченных немецких войск.

«За год участия в русской войне становишься объективнее и справедливее в оценках. Я познакомился с прекрасными людьми. Сколько потоков крови и слез, террора души и тела прокатилось через эту страну…»

В феврале 1943-го фон Паулюс капитулировал. Оставшиеся в живых сто тысяч солдат и офицеров Рейха, а также его союзников были отправлены в лагеря для военнопленных, в том числе и Курт Ройбер.

После выздоровления от сыпного тифа в лагере Оранки, Ройбер мучился хроническим воспалением среднего уха, но сумел кое-как доползти, как шутили товарищи, до лагеря НКВД № 97 под Елабугой — небольшого старинного городка в Татарии на правом берегу Камы.

Ройбер умер 20 января 1944 года — 38-ми лет от роду. Невольно вспоминается строка из Пушкина: «Но Пречистая сердечно заступилась за него, И впустила в Царство вечно паладина своего…»

Здесь, к Рождеству 1943-го, художник успел нарисовать еще одну Богородицу — «Мадонну в заключении». Закутанная в черное, рано постаревшая, в глубоких морщинах, Дева Мария крепко прижимает к себе словно бы светящегося младенца. В обрамлении рисунка пастор написал «для немецкой жены и матери» свою последнюю проповедь.

«В самом конце пути, перед ничем, во власти смерти — какая переоценка ценностей произошла в наших сердцах! Так давайте же воспользуемся этим временем ожидания как семья, — в профессии, в народе. Посреди нашего предрождественского смертного пути уже виднеется радостный свет Рождества, этого праздника рождения нового времени, в котором, как бы тяжело это ни было, мы постараемся быть достойными вновь подаренной нам жизни».

Только через два года, в 1946 году, весть о его смерти — вместе с последним письмом и последним рисунком — пришла в осиротевший дом пастора. В наследство детям Ройбера остались две Мадонны, около 150 рисунков, сотни писем. И память.

«ПРОСТО ВОИНЫ» ФЮРЕРА

Оригинал «Сталинградской Мадонны», как уже говорилось, был передан детьми Курта Ройбера в берлинскую церковь Кайзера Вильгельма, построенную в 1891-1895 годах и разрушенную во время войны. Оставшуюся часть портала Храма поминовения, как ее еще называют, решили оставить в качестве напоминания о том страшном времени. Руину укрепили, восстановили мозаику и оборудовали под маленький скромный музей.

Рядом построили новую церковь, весьма необычную, нетрадиционную — без башен и куполов, со стенами, сложенными из синих стеклянных плиток. По-особенному они выглядят в солнечный денек — плитки вроде бы одинаковые, а свет пропускают по-разному. Зайдите в церковь — там нет блеска серебра или пышных украшений, почти всегда играет орган. Если сразу от входа повернуть направо, то можно увидеть знаменитый рисунок.

В 1990 году рисунок освятили церковные иерархи трех городов — настоятель собора святого Михаила в английском Ковентри (побратима Города-Героя Волгограда), епископ из Берлина, и архиепископ Вольский и Саратовский Пимен. Гости увезли с собой две официальные копии.

Так репродукции с рисунка-иконы фронтового врача разошлись по всему миру: они находятся в четырнадцати церквях Германии, в том числе в родной деревне пастора, в четырех церквях Австрии, в Ковентри и Волгограде, в восстановленном в 1990-х годах католическом соборе святого Николая Мирликийского. Ее привезли в 1993 году бывшие военнослужащие-австрийцы, приезжавшие в Волгоград на торжества, посвященные 50-летию Сталинградской битвы.

В контексте «Сталинградской Мадонны» нельзя не упомянуть и о картине местного художника Владислава Коваля, посвященной рисунку-иконе Ройбера. «Немецкие солдаты на моей картине, — объясняет он, — уже не захватчики, а просто воины, которые, вероятнее всего, останутся в этом окопе навсегда. Но последняя их надежда — Вера в Бога, которого они вспоминают в последние минуты своей жизни. Немецкие солдаты вызывают жалость, они закутаны в платки, они перестают быть бравыми рыцарями рейха. Ноги Богородицы Курт Ройбер нарисовал обнаженными, постаравшись сказать тем самым, что она, точно так же как они, немецкие солдаты в окопе, замерзает и кутает своего младенца, пытаясь спасти его от лютого Сталинградского мороза. Она — с ними и среди них, в этом окопе, близка и понятна, как никогда раньше в их жизни».

Вот как, оказывается! Не захватчики, огнем и мечом проложившие себе дорогу к берегам Волги через мирные советские города, села, станицы, деревни, а «просто воины» Фюрера. Хорошие ребята, отправившиеся в советскую Россию на экскурсию.

И эти «просто воины», окруженные большевистскими ордами, возносят свои горячие молитвы к Деве Марии — именно такой пронзительный образ возникает у западного зрителя, который уже не очень-то четко помнит, кто начал Великую войну и кто, собственно, ее выиграл. То ли русские, то ли американцы.

Так исподволь происходит подмена понятий, и вот уже абстрактный гуманизм уравнивает агрессора и тех, кто стал жертвой нападения.

Исследователи творчества Ройбера утверждают, что в облике «Сталинградской Мадонны» зримо присутствуют черты тех русских женщин, которых он рисовал на фронте. Как мне представляется, это смелое утверждение не имеет под собой основы, а призвано спеть еще одну Оду толерантности.

Спору нет: чтобы создать такой гениальный образ, нужно обладать Душой. И в этом заключается трагизм положения многих и многих солдат Рейха, вынужденных в силу обстоятельств выполнять преступные приказы.

В их числе был и Курт Ройбер. Через образ, им созданный, Богородица стала утешительницей для тех из германцев, кто был открыт для утешения, кто был в состоянии воспринимать Деву Марию, а не заклинания Фюрера и его служителей из магического ордена Черной Свастики.

«Дух дышит, где хочет…» Точно также люди, находящиеся в местах заключения, получили ныне возможность молиться Богу, обращаться к Богородице и всем святым. Однако это отнюдь не отменяет тех преступлений, которые они совершили и за которые были осуждены.

Вот почему «Сталинградская Мадонна», нарисованная углем на обороте советской географической карты, является зримым напоминанием того, что было совершено 22 июня 1941 года и почему солдаты Рейха, оказавшиеся на Волге, приняли то, что должны были принять в силу совершенных ими действий. Или — за них, уже не суть.

Курт Ройбер зафиксировал место создания своего рисунка: «Крепость Сталинград». Однако таковой она была для десятков тысяч наших солдат и офицеров, которые, будучи прижаты к кромке берега, так и не дали сбросить себя в Волгу. Они легли насмерть, но не дали фашистам захватить город летом 1942-го. Это они беззаветно дрались за каждый дом, за каждый этаж или подвал. И именно им, верующим и атеистам, Пречистая Дева даровала Победу.