— Елена Чудинова тоже работает в жанре фэнтези, кроме того, в жанре исторической литературы. Она написала книгу для детей «История Англии в рассказах», первую художественную книгу в России (в нашу эпоху) о Белой гвардии — «Держатель знака». Кстати, очень интересную. Это было лет 16 назад, сейчас ее будут переиздавать. Потом она писала православное фэнтези. А сейчас книгу о зверствах французской революции. Там была целая мануфактура по изготовлению костюмов из человеческой кожи.

— Что, был спрос?

— И еще какой! Весь Конвент в этом ходил, это была такая мода — лосины из человеческой кожи. А женские волосы… эти чепчики, оказывается, носили не для того, чтобы топор в прическе застревал, как мы всегда думали, а для того, чтобы не портить материал для париков. Они изготовляли парики и торговали ими, а у аристократок были самые пышные, красивые и промытые волосы.

— Где удалось собрать такие сведения?

— Все это она выгребла во французских музеях и архивах, все это документально подтверждается ссылками. К чему я веду? Только что вышла ее книга «Мечеть Парижской Богоматери, или 2048 год». Действие происходит в исламистском Париже. Там действует последняя Катакомбная католическая церковь. Это старокатолики.

— Это те, что наиболее близки к православию?

— Да. Они у нее там и сохранились. И поскольку какой-то существенный отпор нанести торжеству радикального ислама уже невозможно, то можно нанести урон только духовный. И кончается тем, что отбивают собор Парижской Богоматери, ставят баррикады на всех шести мостах, чтобы продержаться до 12 часов, до конца литургии. Последний священник ведет последнюю службу в этом соборе, который перед этим освятили заново, после чего собор взрывают. Священник и героиня остаются внутри. Сильная книга.

Прошел слух, и на международной книжной ярмарке Елену спросили, что за книгу она пишет. Та рассказала идею. Тут же ей хотели присудить премию «Абзац» — за худшую книгу года, «призывающую к национальной розни». Не получилось, поскольку «Абзац» — премия за плохую полиграфию или плохой перевод. Блистательная литература. Сейчас, когда вышло первое издание, — полная тишина. Все недоумевали, пока недавно нашему издателю один журналист не признался, что журналисты на тусовках между собой договорились замолчать книгу, чтобы не устраивать Чудиновой рекламу.

…Вскоре после этого разговора во Франции началась война пылающих машин, которые поджигали сотнями и сотнями. И тогда название книги Елены Чудиновой не только пошло в народ — его, говоря о событиях во Франции, применяли дикторы и ведущие на центральном российском телевидении.

Ну, а теперь, глядя на обвальную деградацию французской и вообще западной «толерантной элиты», когда кумиром значительной части общества становится бородатая Кончита, понимаешь, почему нынче все большее влияние получают исламисты. Новые варвары. Подобно тому, как некогда воины Одоакра, захватив Рим, положили конец разложившейся Римской империи.

«ПРАВОСЛАВНОЕ ФЭНТЕЗИ»

И вот новая встреча с Юлией Николаевной… За ее плечами уже много книг, которые вышли за рамки тем, взятых к первоначальной разработке.

— Скажите, а корректен ли сам термин «православное фэнтези»?

— Вполне. Надо сказать, мы с Николаем Блохиным первые додумались до этого. Вернее, он написал первую православную сказку «Бабушкины стекла». Написал еще в камере. Кажется, в 83-м году. Потом его выпустили по «смешной амнистии», но он посидел все-таки, успел. Христианское фэнтези было и до меня. Прежде всего, это Льюис, его блистательные фэнтези. Это и «Письма Баламута», и все три космические трилогии, и «Хроники Нарнии». Но сам Льюис считал христианнейшей книгой знаете что? «Властелина колец» Толкиена. Хотя о христианстве там нигде не упоминается.

— Существует такая точка зрения: сейчас, когда все вроде бы дозволено, искреннего поиска Бога стало меньше, нежели это было при большевиках. На Ваш взгляд, когда его, этого поиска, было больше?

— Сейчас, конечно, тут и говорить нечего. Понимаете, есть такая вещь, как общее дыхание, атмосфера. В 1930-е страна, несмотря на репрессии, все равно дышала коммунизмом, и все это чувствовали. Не только вожди и агитаторы делали свое дело, не только официальные лозунги и пропаганда или пропагандистская литература. Это было в содержании частушек, тех же анекдотов.

Россия, точнее то, что от нее осталось, тогда являлась действительно коммунистической страной, а все остальное ушло в подполье, в том числе православие. Оно, в сущности, было либо в катакомбах, либо на кресте. Потому что существование официальной Церкви — это крестоносительство, это крест заживо.

Я, кстати, очень почитаю Патриархов того времени, несмотря на то, что они говорили неправду. Они не признавали, что на Соловках кто-то погиб, что Церковь преследуется. Да, они вынуждены были говорить так. Но они так спасали Церковь.

ОДНА НА ЛЬДИНЕ

— Вы были сосланы в Воркуту. Потом, чтобы прорваться на судебный процесс над своими товарищами, бежали. Как Вам это удалось?

— Взяла, потихонечку пробралась на станцию, там девочки, с которыми я познакомилась в ссылке, шахтерки (я жила в шахтерском общежитии), — они купили мне билет. Тогда же паспортов не проверяли, и я тихонечко на верхней полке, значит, так до Петербурга и доехала. В Петербурге дернуло меня появиться в одном доме, куда пришел мой друг — поэт, которого я очень любила. Поэт действительно хороший, называть не буду. Пришел он и увидел мое пальто. А пальтишко было какое-то такое запоминающееся, он и запомнил. Тут его вызывают в КГБ: «Вознесенская бежала из ссылки. Где она может быть?» Он сказал: «Она там-то».

— Прямо-таки фатальное стечение обстоятельств.

— Да. Он признался мне в этом через пятнадцать или двадцать лет. Ну не приспособлен поэт играть в игры с КГБ, и вообще — не его это дело. И не наше это было вообще дело. Сейчас бы я этим ни за что бы не стала заниматься… такими штучками. Короче говоря, не удалось мне пробраться на процесс. Меня взяли на той квартире у подруги.

— А когда выпустили?

— Вышла я из лагеря в 1979 году. Села в 1976-м.

— То есть ссылку за побег заменили на лагерь?

— Да. Это место под Иркутском называлась Бозой, лагерь там был с 30-го года — когда-то его населяли раскулаченные. Политическая я была там одна-единственная. И первая. Это был уголовный лагерь. А после меня туда стали посылать и других.

— Расскажите, как Вас встретили зэчки?

— Я была хорошо подготовлена. Пока сидела в Воркуте, полгода, я там подружилась со вторым политическим воркутинским ссыльным, Евгением Пашниным. Он занимался христианским сопротивлением. Евгений к тому времени уже двадцать лет отсидел, он меня и подготовил. «Самое главное, — говорил он, — правильно войти в камеру. Как ты войдешь, так ты и сидеть будешь».

— И что надо было сделать?

— Независимость, никакой бравады, ни одного слова первой, и потом — полное достоинство, принципиальность, чтобы войти в категорию «один на льдине». И самое главное — сразу наладить правильные отношения с паханами и шестерками. Знаете, в чем оно заключается? Не в том, чтобы иметь с ними хорошие отношения, а в том, чтобы дать отпор сразу. Дашь отпор — будешь сидеть хорошо.

— Вам это удалось?

— Не сразу. Труднее было с блатарями. Вот это самое страшное. Блатари среди женщин и мужчин — это полностью отмороженные персонажи, которые и воровскому-то закону не подчиняются; они непрогнозируемы. Теперь их все больше и больше.

— А там, в лагере, Вам приходилось драться?

— Один раз, чтобы защищать заведомую сексотку. Но это уже было чисто личное. Ее хотели просто добить, а я работала в это время на стройке. Строили школу и больницу. На втором этаже делали кладку, а женщин использовали на подсобных работах. Меня поставили с этой сексоткой к носилкам. Вы представляете, что такое таскать носилки, когда в твою пару кидают сверху кирпичи? До обеда я дотерпела. Во время перерыва сказала: «Ну вот что, вы — крысы. Вы стая крыс. Вы не можете разобраться по-настоящему, один на один». — «А с ней чего один на один? Она сопля. Встанешь за нее?» — «Да, встану». И встала. Против меня выпустили здоровущую такую рыжую девку… Да стыдно рассказывать. Ну, это все вообще не по нашей теме, это, так скажем, из серии «мои университеты». Ну, короче говоря, дрались. Пришлось драться.

Через некоторое время пребывания в лагере ко мне пришли какие-то совершенно незнакомые зэчки и сказали: «Мы знаем, ты верующая, расскажи нам про своего Христа». Ну, я им про «своего» Христа рассказывала.

АРОМАТ МОНАШЕСТВА

— В своих романах Вы рассказываете о деятельности катакомбных христиан во время прихода Антихриста. Здесь, естественно, сказался и Ваш личный опыт. Но ведь Ваши книги являются и своего рода подсказкой на будущее? Вы делали это осмысленно?

— Да. Не сдаваться. А каким образом это будет… Это не моя подсказка, это, извините, подсказка Спасителя. Помните, «уходите в горы, в пропасти земные…» И потом, самое главное то, что святые отцы говорили: останется малое стадо, и только Верой можно будет спастись. Значит, надо было придумать, а в какой форме эта часть христианства может существовать? Единственная форма — уход от мира Антихриста, не бороться с ним, а уходить.

— Глядя на то, что происходит вокруг, некоторые люди просто впадают в уныние, и здесь как раз Ваши книги показывают: даже в такой ситуации не надо отчаиваться.

— Надо помнить, что нас ждет торжество и радость. Ради тех минут, быть может, мгновений — мы не знаем, сколько будет длиться приход Спасителя и вообще Суд Божий, у меня в книге это часы — вот ради них мы и должны выдержать, ради них надо спасать. «Господь высылает своих деятелей на нивы подобрать все до последнего колоска. Все, что можно спасти и сохранить, все должно быть спасено…»

— Читая Ваши книги, чувствуешь — их пишет человек, знающий женское монашество изнутри. Откуда у Вас такое знание?

— Во-первых, это моя великая любовь к монашеству. Знаете, кто был мой первый знакомый монах? Нынешний архиепископ Марк Германский, который и есть мускул и двигатель, основной носитель мысли и харизмы объединения Русской Православной Церкви. Русский православный немец. Он из Берлина, бежал оттуда через стену, и вот он, вопреки тогдашнему митрополиту Виталию, начинает один движение за воссоединение с Церковью на Родине. У него первого я исповедовалась, он первый меня причастил на чужбине, и он был моим первым духовником. И первым монахом, которого я увидела.

— Где это было?

— В крохотном монастырьке в Висбадене. Он помещался в маленьком доме для священников при Свято-Елизаветинском храме, на горе Нероберг, и там было два с половиной монаха.

— Почему с половиной?

— А потому, что два монаха и один трудник. Но когда я туда приехала, впервые попала на настоящую монашескую службу, причем такого крепкого афонского, что ли, устава… Владыка Марк вообще на Афоне учился монашествовать. (Кстати, его рукополагали в Леснинской обители, там, где потом происходит действие в «Кассандре».) И когда я это увидела, я поняла аромат монашества. Выражение «аромат православия» — это не мое выражение, а Серафима Роуза. Он говорил, что есть такая непостижимая вещь, необъяснимая — аромат православия. Харизма православия. Так же точно есть харизма монашества. Это что-то такое, что просто потрясает до мозга костей. Это когда ты впервые попадаешь в атмосферу самой нормальной из всех возможных видов жизни на земле. Понимаете, из всех видов существования самый нормальный, самый близкий к райскому — это монашеский. И вот я почувствовала это блаженство монашества, эту красоту монашества.

Мне довелось много поездить по монастырям, увидеть разные обители, получить множество друзей-монахов и духовную мать-наставницу — матушку Афанасию в Леснинском монастыре. Я в этом монастыре прожила пять лет.

— А где он расположен?

— Это Нормандия, во Франции. У меня там домик стоит.

— Так это домик «бабушки Елизаветы» из «Кассандры»?

— Он самый. Моя жизнь в православии — это просто какое-то невероятное, потрясающее приключение, которое меня удивляет. Это не я творю приключение, это приключение со мной творится, понимаете? Кто там творит, не знаю. Может, моя прабабушка-игуменья, которую в 1930-х загубили, убили…

— Как ее звали?

— Игуменья София. Она жила в одном из новгородских монастырей, в каком именно — не знаю, их было восемь. Молитвенники, священники у нас были в роду. То есть кто-то за меня крепко-крепко молился, чтобы из богемы вытащить, из дурной политики, и в православие запихнуть. Так что без православия я жить не смогу… да уже и не получится. А вот монахини из меня не вышло. Когда интересуются причиной, я отвечаю: «Ну, а почему вы не спрашиваете, почему я не стала оперной певицей или балериной? Или, скажем, капитаном корабля? По тем же самым причинам».

Монашество требует еще большего таланта, еще большей избранности. Это величайшее избранничество, какое только существует в мире. Дух и красота монашества, просто жизнь среди монашества — это то, что я так люблю. И только один человек в России мог об этом писать так, что я поняла, — это Нилус. И когда я прочитала его книги, уже на Западе, подумала: вот оно мое! А сама я не готова для монашества… Я могу свою собственную душу погубить просто потому, что строги рамки монашества. И высота молитвы, которая должна быть достигнута в монашестве, все это моей младенческой душе недоступно. Силенки не те. Слишком много душевых сил было отдано не тому. Монашеству надо учиться с юности или жить в миру как монах. У меня этого не было. У меня была просто любовь взахлеб, и все.

Я долго верила, что у меня получится, даже монахи обманывались. А вот когда я поехала в Оптину и увидела домик Нилуса, я перед ним, наверное, час стояла, чуть не плача от зависти: вот моя жизнь! Вот забор, вот ворота в монастырь, а вот дом. Но мне тоже повезло: у меня тоже дом под забором. Одна из моих многих шуточек была такая: «У матушки есть схимницы, послушницы, трудницы и одна подзаборница».

— «Под забором» этим часто бываете?

— В последние годы не очень часто: моя старенькая мама, которая жила с моим братом в Питере, болела, и лето я каждый год проводила с ней на даче, в деревне Ириновка, неподалеку от Ладоги. На два «заграничных путешествия» зачастую не хватало ни денег, ни сил. Но в начале октября 2005 года, впервые после долгого четырехлетнего перерыва, я снова побывала в Лесне, на празднике 120-летия основания Леснинской обители. Радости было! Книги мои в Лесне любят. Меня усадили за стол, поставили стопки моих книг и велели паломникам автографы писать.

Там было много перемен, одни ушли, другие пришли… Новые послушницы из России…Умер владыка архиепископ Серафим, живший при Леснинском монастыре на покое, умерла старая монахиня мать Ангелина. А одна из моих любимых монахинь мать Ольга лежала в параличе и непрестанно молилась: на первый взгляд — на постели лежит, а приглядишься — на кресте. Но Лесна прекрасна по-прежнему.

— Вы ведь немецкая пенсионерка, так?

— Западная пенсионерка, вернее: у меня немецкая и американская пенсии. Но поскольку я там жила недолго и стаж у меня небольшой, то и пенсии небольшие. Но на жизнь вполне хватает, я об этой стороне жизни просто не думаю. Слава Богу.

НАШ ОТВЕТ ГАРРИ ПОТТЕРУ

— Почему Вы решили написать православный ответ Гарри Поттеру?

— Уж настолько мне омерзительны те силы, с которыми я там все время воюю… Пишу и тошнит. Особенно во второй части, очень уж противно было описывать… Господи, как эта бедная Роулинг пишет своего Поттера? Этот мир, он такой мерзкий — мир колдунов, экстрасенсов…

Моя цель была — защитить детей от романтизации колдовства, от этих страшных и опасных игр. Мне и Гарри Поттера пришлось читать и перечитывать, и другие книги на эту тему, и на сайты эти колдовские ходить. Короче, читать всякую дрянь вплоть до «Молота ведьм». Ну, в общем, входить в материал. Это было очень тяжело. Поставила себе задачу — расправиться с этими же силами здесь, в России. Чтобы дети, во-первых, бежали от них как от огня, а во-вторых, смеялись бы над ними.

— А это главное, потому что смех — мощное оружие.

— Знаете, кто у меня самый ненавистный среди всей этой банды? Грабовой. Человек, который «воскрешал» погибших в Беслане детей. Вы знаете эту мерзость? Мой сегодняшний духовник — наш батюшка в Берлине, отец Андрей Сикоев. Он осетин, и сразу после событий в Беслане поехал туда. У него самого двое детей-сирот усыновлено из России. Такой горячий характер, истово верующий человек. И вот он сказал очень важную вещь: «Отцы должны отказаться от мести, чтобы не рисковать возможностью встречи с детьми-мучениками. Потому что отец-мститель обрушивает мост… этот узкий мостик через ущелье, по которому он может потом пройти навстречу сыну. Или даже сейчас с ним общаться в молитве».

— А Грабовой?

— Да, значит, этот сукин сын. Он, правда, Грабовой-не Гробовой, слышится одинаково: можно ли с такой фамилией говорить: «Я воскрешу ваших детей»? А игра в Христа — это и есть Антихрист.

— Как он их «воскрешал»?

— Это отец Александр Пикалев рассказывал. Тоже из тех мест священник. Я с ним познакомилась на форуме отца Андрея Кураева — этой мой любимый форум, там у меня много друзей. Так вот что он д

елал. Большой зал, все собраны — несчастные родители, находящиеся в полоумном состоянии, и Грабовой «разговаривает» с душами ребят, рассказывая, что те ему «ответили». Медиума изображает! И просит их вернуться: вот мама плачет, бабушка зовет, папа приказывает… А потом объявляет: нет, дети не хотят оттуда возвращаться, им там хорошо. Каково мошенничество, а?

«МАТУШКА МОЯ…»

— Вы довольны тем, как складывается Ваша творческая биография здесь, в России?

— Очень, очень и очень! Я не ожидала такого счастья. Когда я писала первую книгу, было трудно, это был мучительный период — создание моих «Посмертных приключений». Но я должна была написать, потому что моя матушка Афанасия меня благословила; это была игуменья на покое в Леснинском монастыре, а я была при ней — она, можно сказать, на руках у меня умерла. Исключая то, что в самый момент смерти я не была при ней — монахи 

всегда умирают в одиночку.

В последние свои земные дни матушка совершенно спокойно (она же монахиня) говорила: «Я, конечно, праздник не буду портить сестрам, а после Успения — сразу. Чувствую, что после Успения. Я просила Господа, чтобы мне не портить, не омрачать праздник». Так и вышло — после Успения, на второй день. Она, говорит, еще бы денек, чтобы отдохнули все. Потому что праздник — это всегда очень тяжелое время для монахинь: нагрузки очень большие из-за паломников, на праздники иногда сотни людей съезжаются.

Вообще монашеская смерть — это такое чудо, это университет смерти, академия смерти… Если видишь, как умирает монах, после этого никакого страха смерти в принципе не остается. Матушку хоронили, а я стояла и улыбалась, представляете? Потому что я в это время ее чувствовала перед собой живой, здоровой и счастливой. Такой сияющей. Я чувствовала, что это самый торжественный момент ее жизни. Матушка моя… Она меня благословила написать, я ей обещала… Бросила писать и год не возвращалась к книге. Через год только вернулась к ней. А перед этим меня Божия Матерь и Господь помиловали: у меня был диагноз «рак»: операцию сделали, и оказалось — нету рака. Хотя и я, и врачи, и мои друзья, все думали, что он все-таки был. Вымолили. Конечно, и сама молилась — научилась немножко.

И сразу после этого, в состоянии депрессии от пережитого, я поняла, что это каким-то образом связано с тем, что я не выполняю матушкиного благословения. Надо садиться и писать. Я села и быстренько дописала книгу. ■