Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

СОВЕТ ВЫЖИВШИХ

Помнишь, папа всегда говорил тебе, своей маленькой внучке Еленке, что начинать предложение со слова «я» неприлично. Помня об этом, пишу, что не «я хочу», но — «мне хотелось бы»…

Мне хотелось бы рассказать о своем отце, твоем дедушке, Егорове Юрии Михайловиче — именно сейчас, в дни 70-летия Великой Победы, в которой есть частичка и папиного труда, и подвига, и неимоверного терпения и мужества. Рассказать не только об отце, но и о его товарищах.

Паренек из Мариинского Посада. Красноармеец, вернувшийся в десятый класс после войны — доучиваться. Ученый, работавший на Космос. Лауреат Государственной премии СССР. Ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС. Все это твой дед. Не забывай его, доченька!

После развала Советского Союза папа как-то сказал, что духовная радиация не менее страшна, чем та, что подорвала его здоровье в Чернобыле. И глядя на катастрофу, которую переживает ныне Украина, я еще раз понимаю, насколько он был прав.

Максимально допустимой спустя год после аварии считалась доза в 10 рентген. У папы в Карточке учета доз радиоактивного облучения проставлена цифра: 12,34 на конец октября 1986 года. А в каких единицах измерения определять последствия «духовного Чернобыля», которые будут переживаться в поколениях?..

ГОСУДАРЕВА ГОРА

Папа родился 3 марта 1925 года в Мариинском Посаде — это городок на правом берегу Волги между Чебоксарами и Казанью. Бывшее село Сундырь. Свое название оно получило в честь двух речек, верхней и нижней Сундырок, на берегах которых и возникло.

Раньше поселение, кстати, одно из старейших в Чувашии, входило в состав «Аказиной сотни» марийского князя Аказа. В летописях упоминается, что после покорения Иваном Грозным Казанского ханства в середине XVII столетия здесь стали селиться русские.

А как-то летом 1763 года Екатерина II отправилась по Волге в Казань. В ее планы отнюдь не входила остановка в селе Сундырь — но собравшийся на живописном берегу народ так страстно демонстрировал свои чувства, а церкви наполняли округу таким мелодичным звоном, что самодержица уважила подданных, сойдя на берег. В честь нее был устроен «обед силен» — на самом видном месте округа — на горе, которая возвышается над Волгой и с тех пор так и называется — Государевой. У ее подножия множество родников с целебной водой.

В 1768 году в непосредственной близости от горы была заложена Екатерининская дубовая роща, сохранившаяся до сих пор и поныне украшающая город.

В 1856 году Александр II, идя навстречу ходатайству купцов, «высочайше утвердил переименование села Сундырь и близлежащих деревень в посад и наименовании посада Мариинским».

В новоиспеченном городе вовсю торговали лесом, рыбой, изделиями народных промыслов. Было отлично налажено бондарное, кузнечное, обозное дело, лозоплетение, работала судоверфь, где строили баржи, шлюпки, рыболовные суда.

Здешние купцы работали не покладая рук. Их стараниями центральная часть города и поныне — памятник градостроительства и архитектуры. В 1726 году был построен Троицкий собор, а в 1761 году возведена церковь Казанской Божией Матери. В общем, Мариинский Посад — классический купеческий провинциальный город, почти не тронутый (если только едва-едва) последующими столетиями.

К началу 1917 года Марпосад по численности населения и экономическому уровню превосходил даже Чебоксары — ныне столицу Чувашии.

КАК ПАПУ УЧИЛИ ПЛАВАТЬ

О своем детстве папа рассказывал скупо. В семье, кроме него был старший брат, Владимир, 1913 года рождения. Уже взрослый, он жил отдельно, в Химках, был женат и имел двух детей — Люсю и Лёвушку.

Жили небогато, бабушка, Мария Михайловна Белянина, сдавала один этаж дома, чтобы как-то прокормиться. С мужем Михаилом Михайловичем она по каким-то причинам, мне неведомым, одним домом (на Нижне-Волжской, дом 4) не жила. Его не стало в 1934 году. Папа говорил, что он погиб на Волге.

Вообще, Волга для местных жителей — это все. И горе, и радость, и жизнь. Помню, как-то разминая веточку полыни в руке, отец сказал: «Родиной пахнет».

В чужих краях,

Заброшенный войной,

Я вспоминал

Посадский город свой.

И Волгу, где не видны берега,

Где баржи, где лохматые стога,

Где мед в бидоне,

Мамины ладони…

Полынь — как запах родины всегда.

Папа рассказывал, как с приятелями они плыли к барже, груженой арбузами, залезали на нее и швыряли полосатую добычу прямо в Волгу — прыгали за нею и, подталкивая, гребли к берегу. А уж потом, на берегу, объедались. Правда, была одна тонкость — никак нельзя было попасться вахтенному на глаза, а то и уши надерет, и без арбузов останешься, да и мальчишки засмеют.

Ну, и конечно, надо было отменно плавать. Волга — широкая как море, маленькому мальчику и подавно казалась бескрайней. Пошли как-то со старшими на лодке, а они возьми и спихни маленького Юру за борт: «Плыви, щенок! Хочешь жить — научишься!» Научился. Плавал папа так, что сердце замирало — мощными саженками. Любил грести. Зимой бегал на лыжах. Играл в шахматы. Он и меня всему научил.

У меня было чудесное детство. Летом мы путешествовали к морю. Частенько уезжали на велосипедах далеко за реку, «бороздили» Оку на изящном моторном катере красного дерева, который папа сделал сам. Катер имел имя, написанное прописью белой краской на бортах — справа и слева — «Олька».

Еще помню старые фотографии на плотной бумаге в кожаном альбоме с массивными застежками: бабушка, совсем маленькая, в полосатых чулочках, с братом-гимназистом и матерью, сидящей в кресле; папина крестная, интересная молодая дама, стоит с мужем у помпезной колонны; «плохо читаемые» фотографии деда…

Деда Михаила знаю только по фотографии — именно от его отца, значит моего прадеда, тоже Михаила, все урожденные Егоровы унаследовали восточный разрез глаз, смуглую кожу и темные волосы (ты уже другая).

Еще стучат бабушкины часы (которые я помню с младенчества), бережно мною хранимые и часто ремонтируемые — не дай Бог, однажды мастер откажется их чинить?! Часы живут своей таинственной часовой жизнью. Иногда они хрипло вскрикивают, будто переходят какой-то свой, неведомый мне рубеж, или жалуются.

Часы всегда спешат, как бы я их не подводила, а когда уезжаю — почему-то останавливаются. Бывало и так — приеду, а они сами по себе начинают идти. Твой папа смеется, что, мол, они узнают хозяйку по шагам.

СПАСИБО ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ!

Немало открытий встречается на пути того, кто ищет. Как-то, ведя поиск на просторах интернета, я обнаружила папино письмо, — как привет от него! — которое он написал в 1940 году в местную газету. Случилось это именно в тот день, когда утром я заказала в Донском монастыре папе сорокоуст, а уже вечером от него «пришел привет».

Письмо не очень складное, наивное, но для меня бесконечно дорогое.

«Спасибо Сталину за счастливое детство.

О награде я узнал недавно. Когда мне сказали, что наша ДТС за хорошую работу в кружке трактористов премирована, я очень обрадовался и заплясал.

Нашу станцию наградили дипломом 2-ой степени, мотоциклом и 5000 рублей. Когда получим мотоцикл, мы организуем мотокружок, где будем учиться на езде на мотоцикле. Мы дали слово, что будем лучше учиться в школе и старательно заниматься в кружках, чтобы стать настоящими трактористами.

Мы очень любим свою станцию потому, что в ней много получаем полезных знаний и хорошо проводим свободное время.

Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство! Спасибо за детскую техническую станцию и кружки, которые для нас организовали. Ученик 7-го класса марпосадской средней школы Юрий Егоров».

Когда, через много лет, папа купил машину, я осторожно поинтересовалась, хорошо ли он водит. Отец браво ответил, что умеет водить и мотоцикл, и даже трактор, так что, дескать, и с машиной справится.

Мы прекрасно съездили на Угру — прозрачную, ласковую, покормили бесчисленные стаи мальков у берега и вернулись в город. Однако, загоняя машину в гараж, папа не вписался в ворота и слегка помял новенькую «девятку». При этом заметил, что давно не садился за руль, но скоро восполнит когда-то полученные знания опытным путем. Папа был большой юморист.

…Так вот, возвращаясь к 1940-м годам. Детской технической станции премию выдали не просто «за хорошую работу», как писал семиклассник Юра, а за организацию первого в СССР кружка юных трактористов и показ моделей на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке!

Ученики младших классов, отчаянно завидуя, решили не отставать: «Мы еще малы, учимся в пятом классе, но хотим изучить и научиться управлять трактором. Когда еще учились в четвертом классе, мы стали ходить на детскую техническую станцию, заниматься в кружке юных натуралистов. Мы вырастили много цветочной рассады и комнатных цветков. Своими силами обработали небольшой участок земли при ДТС, где посеяли овес, ячмень и пшеницу, которые отдали для гербария школам, посадили овощи.

В нынешнем году для удобрения земли при ДТС мы заготовляем золу, навоз, и минеральные удобрения. Мы будем вести наблюдение за растениями, а научившись хорошо фотографировать, будем заготовлять интересные диапозитивы, необходимые для школьных занятий при изучении ботаники. Чтобы хорошо выращивать разные растения, мы будем больше читать книг, учиться у колхозников, с тем, чтобы в дальнейшем помогать им. Юные натуралисты» (семь подписей).

Знаешь, я обратила внимание на следующую немаловажную деталь — дети трудились наравне со взрослыми в атмосфере радостного труда. Их воспитывали так, что стремление быть лучшим в своем деле, помочь в первую очередь товарищу, школе, району, а значит, своей Родине — было естественным, как воздух.

«РУССКИЕ ЛЮДИ»

Накануне войны в Марпосадской средней школе, где учился папа, полным ходом шла работа по «оборонке», работали кружки — топографический, ВС, ГСО, пулеметный (!) и другие. Военрук школы Крылов добился в выпускных классах100 % (!) сдачи норм по противовоздушной и противохимической обороне (ПВХО) 1-й ступени, 70 % — «Готов к санитарной обороне (ГСО)», 60 % — «Ворошиловский стрелок» 1-й ступени.

«Если завтра война, если завтра в поход…» Вся школа принимала активное участие в районных и республиканских оборонных соревнованиях (были и такие!). «14 человек, — как писал в местной газете Евт. Журавлёв, — окончили среднюю школу с 3-4 оборонными значками. 14 призывников, являясь членами тракторного кружка Детской технической станции, изучили трактор и мотоцикл».

В первый день войны в Марпосаде состоялись собрания партийного, советского и профсоюзного актива. Прошли, как и во всех городах, митинги, многолюдные собрания. В военкоматы поступило множество заявлений о добровольной отправке на фронт.

Рассматриваю пожелтевшую газету с материалом о тех страшных днях начала войны. В ней содержится информация и о папиной школе (ныне гимназия № 1):

«…Когда началась война, количество учащихся резко сократилось до 385 человек. Многие учителя и ученики ушли на фронт, а оставшиеся в тылу оказывали огромную помощь фронту. Начинается патриотическое движение за создание народного ополчения. Учащиеся девятых-десятых классов участвовали в сооружении военных укреплений на подступах к Волге, собирали теплую одежду для фронта, продукты питания, работали в госпитале по уходу за ранеными солдатами. Летом работали на колхозном поле, помогали в уборке урожая».

В школе работал хор, руководимый А. Тогаевым, школьный театр ставил спектакли… Активно функционировала агитбригада, которую тепло принимали везде, где бы они не выступали. Аккомпанировал на баяне Андрей Эшпай. Активными участниками агитбригады были: Буклаев Владимир, Масленникова Ида, Хохлов Борис, Егоров Юра, Анчунов Женя, Ваккер Валентина, Васин Николай и другие.

Школьный театр осуществил постановку пьесы Константина Симонова «Русские люди». Выступали с этим спектаклем в Кокшайске, Звенигове, Козловке.

Неудивительно, что папа был участникам агитбригады, он вообще был очень активным человеком. «Дед», так почему-то его звали одноклассники, даже организовал астрономический кружок (он уже тогда интересовался космосом, не подозревая, что школьное увлечение станет его профессией).

Школьники не только выступали, но еще и готовили подарки фронтовикам. А какие там подарки! Сами жили очень скромно, если не сказать бедно.

«…Трудящиеся района принимают активное участие в сборе подарков фронтовикам ко дню XXV годовщины Красной Армии. Не отстают в этом благородном деле наши школы и детские сады. Ученики Марпосадской средней школы (директор тов. Н. Устинов) собрали в подарок славным воинам 2 телогрейки, одну пару рукавиц, 13 кисетов, из которых 3 с табаком, 3 пачки махорки, 9 носовых платков, 59 конвертов, открытки, тетради, карандаши. Учащиеся Банновской начальной школы собрали 5 кисетов с табаком, 3 полотенца, 4 носовых платка, 210 руб. наличными…

Большую работу по сбору подарков провел детский сад «Копинкассы» (название трудно разобрать — О. Е.). Дети сдали в подарок фронтовикам 5 носовых платков, одно полотенце, 10 кисетов, 2 пары рукавиц. Вместе с руководительницами дети пришли в РОНО и передали собранные подарки, заявив при этом, что они, хотя еще и совсем маленькие, но хотят сделать для героических воинов Красной Армии что-нибудь приятное. Вот наступит славная годовщина, бойцы получат наши подарки и, наверное, очень будут им рады, — заявили дети». Разве такую страну можно было победить?!

Подарки подарками, но были вещи и посерьезнее. В короткое время коллектив школы № 1 собрал 3 тысячи 356 рублей на строительство танковой колонны «Колхозник Чувашии» — каждый вносил не менее 10 рублей, о чем в местную прессу рапортовали секретарь комитета комсомола и директор школы.

«А ГДЕ-ТО В ЛЮДНОМ МИРЕ…»

Отец рассказывал, что учился вместе с эвакуированным в Мариинский Посад Андреем Эшпаем, впоследствии известным композитором. Тем самым участником агитбригады, который аккомпанировал ребятам на баяне.

Они и потом общались, не скажу, что часто, но регулярно. Была даже встреча в Марпосаде — увы, уже давно не полным классом — по поводу 50-летия окончания 1-й школы. В местных СМИ это событие освещалось достаточно широко. А в Иду Масленникову папа был влюблен, но с сожалением вспоминал, что был на год младше… (Ее младший брат — популярный режиссер Игорь Масленников, любимый в народе за «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» и «Зимнюю вишню»).

Кстати сказать, мать Андрея Эшпая, Валентина Константиновна, была сестрой чувашского композитора А. Н. Тогаева, о котором речь шла выше. Поэтому выбор, где учиться младшему сыну, когда началась война, для родителей Эшпая был однозначным — в Марпосаде, который он считает своей второй Родиной. А имя Анатолия Николаевича Тогаева, талантливого музыканта, настоящего энтузиаста массовой музыкальной работы с 1992 года носит Мариинско-Посадская музыкальная школа.

В одночасье повзрослевшие дети — папа и его одноклассники — навсегда ассоциируются у меня с их ровесниками из пронзительной повести Бориса Васильева «Завтра была война». Был еще такой чудесный фильм Юрия Кары с одноименным названием.

«…От нашего класса у меня остались воспоминания и одна фотография. Групповой портрет с классным руководителем в центре, девочками вокруг и мальчиками по краям. Фотография поблекла, а поскольку фотограф старательно наводил на преподавателя, то края, смазанные еще при съемке, сейчас окончательно расплылись; иногда мне кажется, что расплылись они потому, что мальчики нашего класса давно отошли в небытие, так и не успев повзрослеть, и черты их растворило время».

Война осталась в воспоминаниях, стихах, песнях. Есть — знаешь ли?.. — такая замечательная песня о войне — «Москвичи». Простая история, рассказанная простыми словами, от которой замирает сердце. Написана фронтовиком — вчерашним школьником, после окончания артиллерийского училища, в неполных восемнадцать лет ставшим командиром взвода.

В полях за Вислой сонной

Лежат в земле сырой

Сережка с Малой Бронной,

И Витька с Моховой…

А где-то в людном мире

Который год подряд

Одни в пустой квартире

Их матери не спят…

«Москвичи» десять лет спустя после Победы я написал для Марка Бернеса, — рассказывал Андрей Эшпай. — Мы жили на Большой Бронной в полуподвале. К нам ходили через окно. Вот и он так пришел. Громко крикнул через подоконник: «Марийцы здесь?! (Мой папа — мари, он и его двоюродный брат Палантай — основоположники марийской профессиональной музыки.) Есть слова, нужна музыка!»

А надо сказать, что для всех нас Бернес был легендарной личностью. Он был не только прекрасным актером и певцом, но еще обладал поразительным умением «угадывать» в стихотворных строчках будущую песню. Я прочел текст и был буквально ошеломлен. Поразительное совпадение! Все, о чем писал незнакомый мне тогда поэт Евгений Винокуров, было у меня в жизни! И сонная Висла, и весенняя сырая земля, и Бронная… Брат Валя, который не вернулся с войны, погиб под Ленинградом. А мама все ждала его возвращения до последних своих дней…»

КРАСНОАРМЕЕЦ ЮРА

«…В школе проучился до мая 1943 года, когда был призван в ряды Советской Армии, — писал в автобиографии папа. — С мая 1943 года по октябрь того же года находился на обучении в 365 запасном стрелковом полку (в поселке Вурнары, это 112 км от Марпосада) В октябре 1943 года направлен на фронт (Витебский участок фронта, 81-я армия).

С января по май 1944 года находился в госпитале на излечении (в Рославле). После лечения был назначен в нестроевые части (2-й Белорусский фронт). С мая 1944 года по ноябрь 1945 года служил в эвакоприемнике №79 и штабе II-го Белорусского фронта. В ноябре 1945 года демобилизован».

Военный архив, пожелтевший наградной лист. И — история, не только моего отца, но — людей, страны. Торопливый почерк усталого человека — начальника головного эвакоприемника №79 майора медицинской службы Худякова (инициалы неизвестны).

«Товарищ Егоров Ю. М. работает в эвакоприемнике №79 с 1944 г. санитаром-носильщиком. К работе относится добросовестно. Во время эвакуации раненых он перенес на своих руках и плечах более тысячи раненых бойцов и офицеров. В настоящее время тов. Егоров работает связным, и своей самоотверженной работой обеспечивает своевременно доставку и получение служебной корреспонденции, в том числе и секретной. Ходатайствую о награждении тов. Егорова Ю. М. медалью «За боевые заслуги». 11 мая 1945 года».

Интересно, что в наградном листе, написанном от руки, папино отчество «Михайлович», обозначенное одной литерой «М.», подставлено после имени позже, даже как бы втиснуто. Видимо, после того, как было написано представление. Не звали тогда красноармейца Егорова по отчеству, Юра — и все! А тут документ, важно соблюсти.

Приказ «Войскам 2-го Белорусского фронта» за №0850 от 30 июля 1945 года о награждении личного состава «От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество…» подписан командующим войсками II Белорусского фронта Маршалом Советского Союза Константином Рокоссовским. Подписан размашисто, синим толстым карандашом. Среди множества фамилий была и папина.

9 мая, с самого утра, в любую погоду, он обязательно шел к Вечному огню. А дома выпивал рюмку водки (притом, что совершенно не пил), ловко сворачивал самокрутку из куска газеты, насыпал в нее табак из квадратного такого, старенького, бережно хранимого цыбика, закуривал и молчал. Может быть, вспоминал то, что никогда не забудешь, как бы ни хотелось. Однажды я спросила папу, было ли ему страшно на войне. Ожидала услышать что-то вроде «только дураки не боятся» или «жизнь — это не роман», но он тихо сказал: «Да».

На фронт из Мариинского Посада ушло 10095 человек. Из них домой не вернулись 7722 человека.

«КТО, ЕСЛИ НЕ Я?»

После войны папа, уже двадцатилетний, предпочел вновь сесть за школьную парту — он учился в Москве, в средней школе №422 на Большой Коммунистической. Ее окончил в июне 1946-го и, блестяще сдав экзамены, поступил в Московский Авиационно-технологический институт (МАТИ), где проучился почти год. А весной 1947 года вернулся домой, в Марпосад.

Спрашивала, почему же он не окончил институт, папа признался, что в послевоенной Москве было очень голодно. А надо знать моего папу, чтобы понять, что такое «голодно»! Ел он всегда очень мало, любил гречневую кашу, молоко, арбуз с белым хлебом, оставшийся после обеда хлеб никогда не выкидывал, говорил, что «рука не поднимается». Был (для своего поколения) довольно высоким, стройным и худощавым. Так что «очень голодно», как я понимаю, значит, совсем нечего было есть.

Вновь возвращаюсь к папиной автобиографии. «В апреле 1947 года, — писал он, — выехал на родину в Мариинский Посад. В том же году поступил на работу в местную Профтехшколу, где работал учителем до 1950 года (преподавал черчение).»

В 1950 году папа поступил в Чебоксарский пединститут, а в следующем 1951 году перевелся в Казанский Государственный университет на отделение механики при физико-математическом факультете…» Дипломная работа называлась сложно: «Построение крылового профиля по заданной хордовой диаграмме распределения скорости».

Сохранились конверты, на которых рукой бабушки, Марии Михайловны, написан адрес: «Казань. Красная позиция, дом 6, комната 24. Егорову Ю.» После университета, в 1956 году папа приехал в Калугу. Город ему понравился, уютный, побольше Марпосада, зато река поуже, не Волга, конечно, но ее крупнейший правый приток (что промыслительно).

На самом берегу Оки есть яхт-клуб, у дверей которого своеобразные стражи — две огромные, шарообразные мины, поднятые после войны со дна реки. В этом-то яхт-клубе и познакомились мои родители — Юрий Михайлович и Нина Павловна, родившаяся в победном мае.

В Калуге папа до 1959 года работал на Турбинном заводе инженером-конструктором в экспериментальном отделе СКБ. А с 1959 года до самой пенсии — в только что созданном на тот момент Научно-исследовательском и экспериментально-конструкторском институте тары и упаковки. Сначала в должности руководителя группы климатических испытаний лаборатории № 6, а потом — в 9-м отделе (в институте их было восемь), созданным специально «под Егорова» и его исследования.

Интересно, как в свой отдел папа подбирал молодых выпускников Бауманского университета. Папин коллега и друг Вадим Кузьмич Деревнюк вспоминал, что «Юрий Михайлович с ходу попросил меня сформулировать бином Ньютона и задал еще ряд вопросов куда более сложных, но «экзамен» я выдержал, и поэтому можно было отправляться дальше, в отдел кадров…»

О, что это был за НИИ! Специальная герметичная упаковка для «космической еды», уникальные пакеты-непроливайки для космонавтов — все это, да и многое другое, необходимое для космической деятельности, разрабатывалось в этих стенах. Институт является единственным разработчиком, изготовителем и поставщиком спецпакетов для обезвоженных пищевых продуктов длительного хранения, входящих в рацион питания космонавтов.

Ни один космический полет не обходится и сейчас без изделий НИЭКИТУ! Центр испытаний упаковки по физико-механическим, климатическим и другим показателям успешно работает в институте до сих пор. Когда-то я, девочкой, пробовала сублимированные продукты — очень понравился чернослив, запаенный в специальный пакет.

«Расцвет института, — вспоминает Вадим Деревнюк, — пришелся на конец 1970-х и 1980-е годы. Институт получал множество наград, грамот и медалей. Лауреатом Государственной премии СССР стал в 1980 году Юрий Михайлович Егоров. Звание лауреатов премии правительства РФ было присвоено Данилевскому Виталию Артемовичу и Кузнецовой Людмиле Михайловне. Мне довелось работать с замечательными людьми».

Коллеги и досуг частенько проводили вместе. Катались на лыжах, жарили шашлыки на правом берегу Оки — там тогда был густой лес, играли в бильярд, любили преферанс, писали стихи… И лауреатскую папину медаль обмывали вместе, по-фронтовому, опустив ее… нет, не в котелок со спиртом, как на фронте, но в хрустальный бокал с шампанским.

А потом был 1986 год, страшная Чернобыльская трагедия. И тысячи людей поехали туда — работать, кто по разнарядке, а кто, как папа, добровольно. Я так просила его не ехать, говорила, что у него возраст (уже 61 год!), здоровье не очень, что он, в конце концов, не обязан. А он встал прямо насмерть, кто, говорит, если не я?! И поехал. Иногда звонил, когда приезжал «из зоны» в Киев. Работал «в зоне» почти четыре месяца, с 7 июля по 23 октября 1986 года, в качестве заведующего отделом — руководителя научной группы.

Результат — впечатления, фотографии, большая научная работа, и справка ВТЭК, поразившая меня страшной цифрой — «90 % потери трудоспособности».

Ни война, ни голод, ни потери не сломили папу, а проклятая радиация, которую не видно и не слышно, делала свое дело. Отец рассказывал, как ехали они однажды по дороге, кажется, в Припяти, а по сторонам ее, справа и слева — проволочные заграждения. Кругом — осиротевшие дома, белье, забытое на веревке, брошенные второпях вещи, игрушки… А чуть дальше, у кромки леса — великолепный олень, попавший в смертоносную колючую преграду. Шансов выбраться у него не было.

«СОВЕТ ВЫЖИВШИХ»

Двадцать девять лет прошло с той поры, когда мир содрогнулся, услышав про катастрофу в Чернобыле. Очевидец описывал увиденное: «Тут на моих глазах произошел второй взрыв. Успел заметить, как вздымается разорванная крыша. Потом полетели куски бетона, камни, но я успел укрыться от обломков. Взрыв был такой силы, что бетонные плиты весом в тонну, а то и больше, отбросило от реактора метров на пятьдесят. Некоторые вылетели за ограду и контрольную полосу».

Радиоактивное облако накрыло огромную территорию — только в России на ней проживало около 3-4 миллионов человек. Более 100 тысяч в течение одного года после аварии были переселены, стали экологическими беженцами. Кто-то наотрез отказался покидать налаженное хозяйство, мол, радиации не видно и не слышно, и ладно. Кто-то понял, что жизнь дороже.

А тем временем радиоактивные частицы разносились ветром. На очень большой территории «грязному воздействию» подверглись почва, растения, животные. «Брызги» Чернобыля разлетелись по всей Европе — от Норвегии и Швеции на севере до Греции на юге, от России на востоке до Франции и даже Испании на западе.

В первую очередь надо было ликвидировать опасность, исходящую из разверстого кратера четвертого энергоблока, как можно быстрее обезвредить «вышедший из повиновения атом» — надежно изолировав разрушенный реактор и «запаковав» его в саркофаг… А еще было безумное количество другой работы: дезактивация, укрепление дамбы пруда-охладителя, построение сотен фильтров, новых глухих понтонов, создание по всему периметру двухкилометрового канала аккумулирующей емкости и ввести в строй хранилище отходов ядерного топлива.

Тогда-то стали прибывать в Чернобыль специалисты различных отраслей. Ликвидаторы — так их называли — ехали не только по приказу, сколько из чувства долга. Столь важного для каждого русского человека.

Там, на месте, они (как и твой дед), узнали, что с дороги, по которой они добирались до временного жилья, сворачивать нельзя. Кругом, как в «Сталкере» Стругацких, ЗОНА. А вокруг брошенные жилища, цветущие сады, брошенные, враз одичавшие животные.

Папа рассказывал, что на всех работах действовал вахтовый метод. Душ после смены, душ перед сном, стирка — даже всего лишь раз одетой спецовки. С водой никаких проблем нет — пять скважин с большим запасом перекрывали потребность в воде. Чистота воды — ее радиационный уровень — ниже фона.

В том же году газета «Правда» писала: «Все мы, советские люди, преклоняемся перед самоотверженностью, мужеством, героизмом тех, кто на протяжении необычайно трудных месяцев залечивал нанесенную стране рану. Самый сложный период остался позади, но чернобыльскую трагедию нельзя предавать забвению…»

Трагедию, в общем-то, не забыли, но потихоньку забывали ликвидаторов — «дожителей», как цинично выразился кто-то из чиновников. Ликвидаторы сбились в общественные организации — те, кто еще мог тогда бороться за причитающиеся им льготы, сегодня отмененные. А еще они, те, кто остался в живых, их дети, и вдовы тех, кто ушел, каждый год в конце апреля собираются на траурные митинги.

В дни февральского переворота в Киеве майдановские коноводы проигнорировали похороны Героя Советского Союза майора Телятникова, который, находясь в эпицентре, руководил большой группой ликвидаторов. Его смерть оказалась в тени более «увлекательных» событий. Что ж, это тоже символ того, что произошло на Украине.

У нас в Воронцовском парке в Москве, в тени деревьев, прямо напротив церкви Троицы Живоначальной, установлен памятный крест, под ним заложена капсула с именами ушедших от нас ликвидаторов — жителей района. Среди них и папино имя. Первоначально имен было пять, сейчас же гораздо больше.

Сегодня, наученные горьким опытом, японцы на «Фукусиме» стараются обойтись как можно меньшим количеством ликвидаторов. А тогда в Чернобыль просто собрали массу людей со всей страны, которые закрыли мир от радиации буквально своими телами.

26 апреля 2015 года я пришла сюда помянуть папу. Поздоровалась со знакомыми, постояла, послушала, и, не дожидаясь окончания, ушла. Горький этот день. Общество и государство в долгу перед «чернобыльцами», потому, что потеряв здоровье, они оказались один на один со своими бедами и заботами.

А ведь тогда, в мае 1986-го, они без колебаний, как когда-то на фронт, отправлялись в Чернобыль. Как мой отец — фронтовик, лауреат Государственной премии, начальник отдела «засекреченного» института.

Хочу в двух словах напомнить о впечатлении, какое произвело на тебя, тогда шестнадцатилетнюю, посещение музея Чернобыля в Киеве. Лестница серого камня в тридцать ступеней — символ 30-километровой полосы отчуждения. Перечеркнутые красным таблички с названиями населенных пунктов — туда уже нельзя вернуться. Модель четвертого энергоблока и самого реактора. Движущаяся картина взрыва с взлетевшей на воздух плитой. На стенах и потолке — фотографии ликвидаторов — их четыре с половиной тысячи. И зал, где показаны последствия аварии — снимки покинутых домов, сохнущего на ветру белья… Поразили до кома в горле изображения человеческих жертв.

Той же ночью тебе приснился сон: произошла катастрофа, куда-то пропали родители, ты бежишь и не находишь нас. Обращаешься в Совет Выживших. Там тебя заверили, что «среди погибших нет, а значит, все будет хорошо».

Закончу отрывком из коллективного стихотворения, написанного ликвидаторами аварии на ЧАЭС.

По нашей жизни торным шляхом

Пролег апрельский черный дым.

Весна, отравленная страхом,

И май, родившийся седым.

Та ночь, расколотая взрывом

На «до» и «после», навсегда

Здоровым, любящим, счастливым,

Нам слово горькое «беда»

На сердце выколола прочно…

«ФРАНЦУЗЫ ПОКИДАЮТ МОСКВУ»

На досуге папа очень увлекался фотографией. Имел тяжеленький такой в черном футляре фотоаппарат «Зенит». Проявлял, печатал — сам, в ванной комнате, благо размеры позволяли. Закрепитель, проявитель, выдержка, диафрагма — слова, знакомые мне с детства. Чудесные получались фотографии. И многие сохранились. Каждую папа подписывал острым, хорошо очиненным карандашом. Благодаря этому заметки сохранились, и я смогла не по рассказам увидеть кое-что интересное…

Москва, 1965 год. Съемки легендарного фильма Сергея Бондарчука «Война и мир». На Красной площади массовка — «французы». Рядом с ними — видимо, это был перерыв в рабочем процессе — грузовики, по-современному одетые люди, операторы… На плотном картонном заднике название, выведенное папиной рукой: «Французы покидают Москву». Что значит, фотоаппарат под рукой оказался!

Или вот такая любимая родителями фотография. Колоритный, даже щегольски одетый пастух, где-то рядом сонное стадо, его, в общем, и не видно. И кажется, что он, пастух, один-единственный встречает рассвет, трубя в горн. Именно в горн, а не в традиционный рожок…

Или еще. Моя молодая красивая мама, тогда невеста, — на яхте, обернулась, смотрит через плечо, смеется, темные волосы растрепал ветер… Или «Смотрины»: папа пришел просить руки и сердца Нины у маминой бабушки, Полины Петровны и маминой мамы, Ольги Тихоновны. Там же папина мама, Мария Михайловна. Все серьезны и торжественны. Пьют чай. Видимо, с вишневым вареньем.

У бабушки в Калуге был большой-пребольшой сад, полный вишневых деревьев. Вишню собирали, натурально, ведрами. Не так давно, года два назад, мы с твоим папой ездили в Калугу, за «моими детскими впечатлениями». Плотно утоптанная тропинка, по которой я гоняла на велосипеде, жива и даже металлический прут, о который я все время запиналась, тоже на месте! Только дома уже нет, лишь фотографии остались — на этой земле жили и работали поколения моей семьи.

А еще осталось великое множество моих детских снимков. Вижу папу за каждой! Я, маленькая, в красном пальтишке с белым воротничком, карабкаюсь по ступенькам Музея космонавтики. Следующий кадр: настойчиво стучу в огромные стеклянные двери.

Сколько лет прошло, и фотографии, в основном, черно-белые, хотя есть и редкие цветные, как будто устарели — но как видна в них жизнь, движение, любовь. Как талантливо пойман ускользающий каждую минуту, не выстроенный, мирный сюжет — для этого надо очень любить людей. Как их любил мой папа и твой дедушка.

Был ли твой дедушка верующим? Крещеным — да. Что касается Веры, то об этом мы с ним не говорили, потому что была тогда от нее далека. Однако после папиной смерти, разбирая его бумаги, с трепетом обнаружила молитву «Отче наш», переписанную его рукой.

Однажды, когда по телевизору показывали фильм о Романовых, папа признался, что всю жизнь содрогался от жестокости, с которой расправились с Царской семьей. Особенно ему было жалко цесаревича Алексея и юных царевен… Тогдашний «духовный Чернобыль» дает о себе знать и по сей день.

Может, ты скажешь, что я что-то утаила, что-то оставила только для себя. Нет. То, что считала нужным — рассказала.

Когда вернулась домой, проводив папу в последний путь, и стала разбирать бумаги, нашла на письменном столе недописанную знакомым летящим почерком открытку — в тот день у меня был день рождения — и прочитала: «Доченька! Единственная моя!..»

Победный май 2015 года 

 

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»

Ежедневно обновляемая группа в социальной сети «ВКонтакте».

Свыше 47 500 подписчиков. Присоединяйтесь к нам, друзья!

 http://vk.com/specnazalpha