Автор: АЛЁНА КОЧКИНА, ДОНЕЦК

БАСУРИН ДНР

«ДОНЕЦКИЙ ЛЕВИТАН» НОВОРОССИИ

Человек с сединами и в военной форме, голос которого многие воспринимают как «голос донецкого Левитана». Каждый день по несколько раз Эдуард Басурин озвучивает военную обстановку на Донбассе, беспристрастно, спокойно, по-военному кратко. А что на самом деле кроется за этим спокойствием?

ЖИЗНЬ ДО ВОЙНЫ

— В детстве мальчики мечтают стать кто космонавтом, кто пожарным, а Вы кем мечтали быть?

— Помню, что в войнушку все мальчишки играли, и все изображали победителей, о чем-то особенном я не мечтал, занимался спортом. А осознанность пришла в восьмом классе. У меня был пример — мой родной брат, который учился уже в Суворовском училище, в Киеве. И я просто решил пойти по его стопам, вот и все. У меня была попытка после окончания школы поступить в это Суворовское училище, и даже отец со мной ездил в Киев. Но не сложилось по конкурсу, и я вернулся в Донецк. Окончил десять классов и после этого уже поступил в Донецкое военное училище. Поэтому я просто последовал примеру, который был в моей семье. Папа же, как и все советские граждане, проходил воинскую службу в период Советского Союза. Оба моих деда воевали в Великую Отечественную войну — один вернулся домой, а второй погиб.

— Вы коренной дончанин?

— Да, я родился здесь, в Куйбышевском районе. На Смолянке. Потом отцу предложили другую работу, и мы переехали в Пролетарский район Донецка.

— Ваш выбор будущей профессии был осознанный, Вы окончили военное училище, и как Ваша жизнь пошла дальше?

— По распределению после окончания училища я уехал служить на Урал, в город Кунгур. Кстати, очень интересный город, бывшая столица Урала. Даже в литературе известный город — есть произведение Алексея Толстого про Петра Первого, в котором повествуется о том, как царь приказал повесить воеводу города Кунгура за казнокрадство… Я служил в войсках ПВО политработником.

— Из истории мы знаем, что политработники в РККА и Советской армии всегда были такой особой «кастой», потому что именно они обеспечивали боевой дух солдат.

— Это было всегда, да. В армии всегда были такие люди. В царские времена это были военные священники, поддерживавшие солдат и офицеров. И были они, проще говоря, психологами — проблем всегда много! Их главная задача заключалась в том, чтобы в подразделении была такая атмосфера, которая бы позволяла солдатам спокойно выполнять поставленные перед ними задачи. Просто при образовании Красной армии название «чуть» изменили и сделали другой подход — специализированных офицеров, которые занимались все теми же задачами и вопросами.

— И сколько Вы были профессиональным военным?

— В общей сложности шесть с половиной лет.

— А почему ушли?

— Государство, которому я служил, перестало существовать. Это был 1989 год. Да, развала Советского Союза еще не произошло, но это были уже времена правления Михаила Горбачёва. Именно он заявил о том, что началось сокращение Вооруженных сил СССР. Вот тогда я понял, что великая страна разваливается. А я не хотел в этом процессе участвовать. Да, может быть, поступил так по молодости, и это мое мнение было ошибочно… Но я не хотел присутствовать при том, как уничтожают то святое, что было у каждого советского гражданина. Потому что человек, который носит форму, всегда воспринимался как тот, кто защищает. И я не хотел быть тем, кто своими же руками разваливает свою страну. Но так и получилось — и страна в результате развалилась.

— И Вы вернулись в Донецк?

— Да, я вернулся в Донецк, и мне сразу же отец предложил пойти работать на шахту. Но я выбрал другой путь — пошел работать учителем в школу, которая находится в Пролетарском районе Донецка, кстати, и сейчас работает. Ведь ни для кого не секрет, что все военные учебные заведения готовили специалистов двойного назначения, как для военной службы, так и для гражданской. И вот по диплому для гражданской жизни я — учитель истории и обществоведения. В школе преподавал и историю, и обществоведение, и географию, и был классным руководителем, и физкультуру вел. Много чего… Просто школа такая интересная и своеобразная была. Все ученики учились в одну смену, всех классов было по одному, туалет был на улице, печное отопление.

— А Вы в этой школе потом бывали?

— Я давно там не был. Почему? Не знаю… Просто жизнь так складывалась, что не возвращался в те места, где был раньше. В любом случае — это был мой опыт, хороший или плохой — не так важно. Опыт общения, и, честно говоря, мне нравилось преподавать. Знаешь, когда смотришь в эти широко раскрытые глаза девчонок и мальчишек, это захватывает и дорого стоит.

ДВИЖЕНИЕ И РЕЗУЛЬТАТ

— Почему Вы ушли из школы?

— Все обычно… деньги. Надо было содержать свою семью. Поэтому пошел работать на шахту. И почти пять лет проработал там. Занимался доставкой негабаритного груза — то есть того груза, который в клеть не входил. Закончил работу в шахте в должности бригадира. Затем ушел работать на заправку. И уже потом меня попросили помочь наладить работу фирмы по производству полиэтилена. И вот с этого момента моя жизнь резко перевернулась. Я понял, что производство полиэтилена мне нравится, потому что это процесс созидания (как и в школе). Так что вся моя последующая трудовая деятельность была связана с переработкой химии.

— Вам нравился сам процесс?

— Да, когда из ничего получается реальный продукт. Где-то мне этот процесс напоминал обучение. Когда ты ребятам рассказываешь что-то новое для них. Хотя я всегда, даже по программе, старался работать нестандартно. Начиная со школы, где была прописана определенная процедура проведения урока и то, что должен делать учитель. А я взял и все поломал. Хотел, чтобы в процессе обучения принимали участие все ученики, а не выборочно. План проведения урока был следующий: пять минут у меня уходило на «перекличку». В этот же промежуток входила проверка урока, который я задавал на дом, а сорок минут я опрашивал учеников по предыдущему уроку. И в этом процессе были задействованы все ученики класса.

— Каков Ваш главный критерий оценки знаний учеников?

— Не смотреть в журнал на их предыдущие отметки. В каждой школе, в каждом классе всегда были так называемые «отстающие» ученики. И вот когда такой ребенок у меня получал вместо двойки или тройки «хорошо» и «отлично» за свои знания… Знаете, это просто нужно было видеть эти горящие глазенки!

Вот такая параллель между благодарностью детей за то, что оценили их труд, и производством из маленькой гранулы полноценного продукта, который необходим. Мне никогда не нравилось торговать, просто сидеть в офисе — требовалось движение и видение результата. Да, присутствовал момент налаживания связей и договорных обязательств, но это живой процесс. Особенно когда ты знаешь, что за твоей спиной стоит команда, которая начинала с тобой процесс запуска производства с нуля и работает на результат.

«У НАС НАЧАЛАСЬ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА»

— Когда этот очередной отрезок Вашей жизни закончился?

— Полтора года назад, с началом волнений в Донецке. Я на тот момент еще работал, но в свободное время приезжал на площадь Ленина, смотрел, что происходит, слушал людей, о чем они говорят. Я всегда так поступал с момента окончания военного училища — слушал и понимал, что происходит. И в результате проникся всем этим движением и решил в нем участвовать. На второй или на третий день, когда уже взяли «Белый дом» — здание Администрации — я пришел и с этого момента практически оттуда не выходил.

— А до начала этих событий Вы вообще участвовали в каких-то политических движениях?

— Был как-то момент в моей жизни, когда я даже возглавлял одну партию, просто наслушался, и мне было интересно посмотреть на этот процесс изнутри. Но — нет, не мое. На выборы ходил и честно скажу, что голосовал за коммунистов. По просьбе тещи. Они с покойным тестем были коммунистами и всегда придерживались этой идеологии. Ну вот, чтобы поддержать их — голосовал… Кстати, на мой взгляд, это единственная партия, которая людей не обманула. Это факт! Да, какие-то изменения с их идеологией произошли, но партия как была, так и осталась, и они ни под кого не ложатся. Хотя бы за это их можно уважать. А все остальные, которые создавались — так, промежуточные и на определенное время. А потом люди про них забывают, и таких много на Украине было.

— А Вы уже тогда поняли, что дальше начнется война?

— Нет, тогда это было непредсказуемо. Просто на тот момент присутствовала эйфория, связанная с Крымом. Ведь на наших глазах произошло воссоединение Крыма с Россией. И люди, которые стали выходить на площадь в Донецке, думали, что подобное произойдет и здесь и также безболезненно. Осознание пришло, но уже позже. Я же понял, когда начались процессы устрашения Донбасса со стороны Киева и украинские войска начали стягиваться сюда. И когда первый снаряд упал на Славянск, я сразу сказал — у нас началась гражданская война.

Вначале я выполнял определенные функции: непосредственно принимал участие в подготовке референдума, потом с другими осуществлял контроль проведения референдума на Донбассе. Выполнял спецзадания, связанные с безопасностью границы. Тогда все получалось интересно, между Донецком и Луганском уже стояли украинские блокпосты, по Украине стояли блокпосты между областями и на въездах в города, проверяли паспорта.

— А с момента прилета первого украинского снаряда в Славянск?..

— Тогда перевернулось все. И я стал открыто говорить, что началась полномасштабная гражданская война. Но наших людей напугать этим было невозможно, украинская власть просто еще больше обозлила нас. Поэтому мы и взяли оружие, потому что должны были защищать свои дома. Хотя до этого мы надеялись, что процесс пойдет в переговорном русле, и мы сможем договориться об определенных преференциях для нашего региона, — и никто тогда не собирался выходить из состава Украины.

Люди хотели проголосовать и сказать, что мы думаем чуть по-другому, мы хотели предложить жить по измененным правилам, а не тем, которые нам насаждали из Киева. Вот как пример: вы живете в большой коммунальной квартире, у каждого своя комната, как на Украине есть области, и там живут люди, которые хотят существовать по определенным правилам. Вот мы и предложили свои правила. А взамен получили артиллерийские удары и все ужасы войны.

БРИГАДА «КАЛЬМИУС»

— С какого момента Вы снова надели военную форму?

— В июле 2014 года. Я бы и раньше это сделал, но передо мной были поставлены определенные задачи, которые я должен был закончить.

— И Вы пошли служить в «Кальмиус»?

— Да. Я пришел туда, когда бригада уже была создана. Так получилось, что один из ее командиров — выпускник того же военного училища, что окончил и я. Так я снова стал заместителем командира по политической части.

— Осенью 2014 года я была в «Кальмиусе» и записывала интервью с руководителями и простыми солдатами. И уже тогда меня поразила военная дисциплина, которая была в этом подразделении.

— Понимаешь, «Кальмиус» изначально строился по принципу военного подразделения, не ополчения. Поэтому те аспекты, которые необходимы для жизни военной части, они закладывались уже тогда. Мы были самые первые, которые принимали военную присягу. Люди к нам приезжали с Тернополя, Винницы, Хмельницкого, Львова — те, которые ясно поняли, что происходит в стране, и встали на нашу сторону. Так вот, в тексте присяги были такие слова: «Присягаю Донецкой Земле!» А они нас спрашивали: «Вы что, хотите сказать, что вы дальше никуда не пойдете?» И мы тогда немного изменили текст и расширили понятие: «Присягаю Отчизне!» Ведь у Отчизны границ не существует. Я еще по весне 2014 года говорил о том, что эти процессы, которые начинаются, коснутся всех: поддерживаете или не поддерживаете, коснутся каждого. Так оно и получилось.

— А что, по-Вашему, стало точкой отсчета?

— Трагедия в Одессе 2 мая 2014 года. Именно она перевернула сознание многих. И молчать уже было нельзя. Ведь у каждого человека есть свое право голоса — в этом сила. И этот голос из одиночного шепота превращается в шум, гам и вот, в конце, в ор. И тогда человека слышат. Главное — не бояться.

— А дальше?

— Летом, в августе 2014 года, я стал заместителем министра обороны ДНР по воспитательной части. Как мне сказал один из моих сотоварищей: «Ты не можешь отказаться, тебе оказано доверие». И уже потом, когда у нас в ДНР начала создаваться своя армия, — в ее чистом виде, — было решено создать военный корпус, я стал заместителем командующего по работе с личным составом.

«У ВОЕНКОРА НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЭМОЦИЙ»

— Когда Вы стали «Голосом Министерства обороны ДНР»?

— Первые комментарии, которые я давал по военной обстановке, были в конце июля — начале августа 2014 года. Журналистам почему-то понравилось со мной общаться. И ко мне постоянно начали обращаться за комментариями, и так получилось, что я освещал военную обстановку, которая на тот момент происходила в Республике: обстрелы, жертвы, трагедии… Как-то само по себе так получилось.

— Великая Отечественная Война ассоциируется у всех с голосом Левитана, а сегодняшняя война — с Вашим голосом и Вашей манерой подачи информации. Это не лесть с моей стороны — это просто констатация факта.

— А ведь мало кто знает, что когда была попытка покушения на Левитана, было принято решение об его отправке в Свердловск, чтобы оттуда он озвучивал военные сводки. А все думали, что он находится в Москве. Просто на тот момент руководство страны понимало, что с Левитаном ничего не должно произойти, потому что каждый день вся страна ждала его голос. Но я честно скажу, что никогда не мечтал и не думал о том, чтобы даже ассоциироваться с Левитаном. Я просто хотел донести до людей правду о происходящем, потому что люди обязаны ее знать, знать о том, что происходит на Донбассе.

— А тяжело об этом говорить?

— Очень тяжело. Тяжело говорить о том, что гибнут дети… Видеть глаза их родителей… Тяжело… Вот когда погибли мальчишки на футбольной площадке, я стоял возле больницы, в которую их привезли, куда их родители приехали… И вот на следующий день, когда мы были на встрече с украинскими военными, тогда как раз первые совещания по Минским переговорам начались о прекращении огня. Как раз были и представители ОБСЕ и журналисты, я чуть не швырнул чашкой в лицо одного их офицера, когда он заявил, что мы сами себя обстреливаем. Сдержался, просто стукнул чашкой об стол, встал и вышел.

— Скажите, как и куда Вы прячете Ваши эмоции от увиденного и услышанного? Вот я как военный журналист, когда включаю свою видеокамеру, отключаюсь и просто работаю. Уже потом, после окончания съемок ужасов войны, мне становится плохо.

— Ты берешь сейчас пример человека с камерой. Когда на моих глазах Андрей Лунёв получил ранение, попав на растяжку в Широкино, и при мне оказывали ему помощь, я держал его окровавленную голову. И я понимаю, что оператор, военкор — это работа! Он должен снять кадр с разных ракурсов, и кадр должен быть самый лучший. И журналист должен этот кадр опубликовать, чтобы показать, что происходило на самом деле.

Ты права, говоря о том, что у военного журналиста не должно быть эмоций. И он просто обязан это все далеко в себе запрятать, потому что если он будет делать это с эмоциями, то уже будет неправда. Он или что-то недопокажет, или покажет больше, чем есть на самом деле. Есть оператор и камера, и они должны снимать и показывать правду, в чистом ее виде, и вот тогда этому верят.

— А вам, военным, скрывать эмоции проще? Что Вы с ними делает, куда Вы их прячете?

— Хороший вопрос… нахожу какие-то отдушины… посмотреть хороший фильм… Сыграть в преферанс, это тоже отдушина… Но все же самая большая отдушина для меня — это помогать людям, просто помогать… Вот увидел человека, и есть возможность помочь — я просто помогу. И благодаря этому я могу, давай говорить своими словами, не свихнуться…

— Я вижу Вас в различных ситуациях — вот Вы читаете военные сводки, монотонно, без эмоций, вот Вы общаетесь с журналистами, тепло и дружески. В Горловку Вы приехали к детям с подарками, и я первый раз увидела Вашу искреннюю улыбку. И у меня создалось впечатление, что я вижу трех разных людей…

— Ну почему же? Это один и тот же человек. Читать сводки — это почетная обязанность. А помогать людям, невзирая на возраст, это призвание. Просто меня родители так воспитали, я вырос в семье, в которой всегда, если была возможность, помогали людям. У меня даже супруга обижается иногда: «Ты с людьми посторонними чаще общаешься, чем со мной! Ты идешь на любые контакты и общение, стараешься всем помочь, а в семье ничего не делаешь». Ну, это так, лирическое отступление.

— А дети Ваши что говорят?

— Дети уже взрослые, сыну шестнадцать лет исполнилось, дочке уже двадцать шесть лет. Сын учится, дочка работает, и оба здесь в Донецке. И родители тоже здесь. Помню, был июль месяц прошлого года, когда мама звонила и плакала, говоря, что вспомнила свое детство. Она сама из города Сумы и хорошо помнит ту войну. И она говорила, что никогда не думала, что на старости лет, перед тем, как уйти на покой, еще раз будет все это переживать. И, честно, это сильно цепляет за душу. Ведь все наши старики на Донбассе снова переживают ужасы своего военного детства. И это страшно. Когда мама плачет… И ты понимаешь, что обязан сделать все возможное для того, чтобы не было этого.

НЕВЗИРАЯ НА УЖАСЫ И ТРУДНОСТИ

— Наши сегодняшние маленькие детки, которые здесь находятся, — как Вы думаете, как они будут помнить сегодняшние дни?

— Бесследно это не пройдет, конечно же. И тут уже будет от взрослых зависеть, в какой степени в их памяти останется весь ужас войны на Донбассе, который они переживают каждый день. Я помню прошлый год, лето, Луганщина: когда на границе еще украинские военные стояли, мы ждали одного человека. Рядом мама гуляла с двумя детками, две сестрички, одной годика четыре, второй — годиков шесть. И вот мама дочкам объясняла, что где-то гром гремит и скоро дождик пойдет. А дети поначалу этому верили, а потом говорили: нет, это не гром, это артиллерия стреляет. А потом они по звукам уже научились и оружие различать. Вот поэтому я считаю, что для них детских праздников, как в Горловке, нужно больше проводить. Чтобы у детей на лицах появлялись улыбки. Ведь главное — это не подарок. Подарок — это следствие! Главное для них то, что с ними играют, на них обращают внимание. И поэтому, когда ребенок дарит тебе улыбку, это и есть та отдушина от жесткой реальности. И негатив уходит благодаря этим детским улыбкам.

— А ведь многие, когда показываешь праздники, которые устраиваются в городах ДНР и ЛНР, говорят: «Вы ерундой занимаетесь! У вас война идет».

— Какие люди подобные вопросы задают, ты обращала внимание? Те, которые далеко отсюда находятся. С одной стороны, да, понятен их вопрос, лучше купить сто буханок хлеба на эти деньги и раздать людям. Но я все время говорю, что ведь на этом жизнь не останавливается. Как в любом нормальном государстве, мы с детства должны воспитывать следующее поколение, которое будет жить на этой земле. И оно закладывается сегодня.

К тому же, такие праздники — это своего рода психологические разгрузки для наших детей, после их сидения в подвалах под артобстрелами. Ведь они в такие моменты забывают о том, что несколько часов назад было страшно. Ведь в той же Горловке, в наш приезд, к концу праздника стал слышен обстрел с украинской стороны, а дети продолжали играть и участвовать в конкурсах и эстафетах. Дети играли дальше… Даже беспилотник, который летал и снимал праздник, воспринимался ими как игрушка.

Поэтому я не хочу оскорблять тех, кто издалека говорит о том, что мы занимаемся ерундой, они просто не понимают. Может, не совсем так организовали, но главное то, что мы это делаем, а не просто говорим. Плохо или хорошо, главное делать. Когда человек делает добро, оно к нему возвращается. Делать «от сердца» и не ждать что-то взамен. Особенно от детей, которые чувствуют твою искренность. И если они дарят тебе свою улыбку, это дорого стоит. Вот мне часто мамы говорят спасибо. А я всегда отвечаю: «Извините, но вы должны меня ругать». — «За что?» — «Просто за то, что мы мало для вас делаем, и говорить нам спасибо за те вещи, которые мы обязаны делать, не нужно».

Мы обязаны каждый день делать что-то для них и ради них, невзирая на ужасы и трудности, которые присутствуют в нашей жизни. Честно скажу, бывает очень тяжело… До такой степени, что появляется желание все бросить, но, видя их, — стариков, мамочек с детьми, молодежь, которая осталась здесь, — ты обязан взять себя в руки, идти дальше и делать, делать, делать.

— Тот Эдуард Басурин, который пришел год назад к ОГА, и сегодняшний, уже прошедший эту страшную войну, — он остался тем же или поменялся? Вы стали жестче?

— Конечно, что-то поменялось внутри. Это глупо отрицать. Каждый день человек меняется. Я стал более категоричен, хотя я редко употребляю это слово по отношению к себе. Категоричен в суждениях и выводах. Просто есть некоторые вещи, на которые нельзя закрывать глаза никогда. Но те убеждения и ценности, которые до меня донесли, когда я учился в военном училище, они остались. И те знания, что дали тогда, очень помогают сегодня, хотя злишься порой на себя за то, что ты в молодости не был еще более внимательным и усидчивым.

Осталось то же отношение к людям: пока около тебя все не будут обеспечены самым необходимым, ты не имеешь права пользоваться этим вне очереди. Особенно в отношении наших солдат: мы обязаны создать им все условия для того, чтобы они думали только об одном — о защите и безопасности своего народа.