Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

ОТЕЦ ВСЕХ КАДЕТ

«СТАТЬ ГОЛОВОЙ ЗА РУСЬ И ЗА ЦАРЯ»

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО В №2 (232)

В нынешней России ширится кадетское движение — это и кадетские корпуса, и многочисленные кадетские классы. Однако мало кто знает, кто являлся «Отцом всех кадет». Это был Великий князь Константин Константинович.

РАССКАЗ ПОЛКОВНИКА ДАНИЛЬЧЕНКО

…На одном из «Измайловских досугов» в 1912 году К. Р. читал свою драму «Царь Иудейский».

«Чтение началось ровно в 8 часов вечера и, имея десятиминутный перерыв, закончилось около 12 часов ночи. Собралось на этот «Досуг» не 50 или 60 человек, как бывало обычно, свыше 120 и все, с затаенным вниманием, слушали чтение автора, выразив полный восторг от нового творчества Великого Князя… Великий Князь читал свою пьесу с необычайной искренностью, а это и захватывало всю аудиторию. В библиотечной комнате, где происходило чтение, была такая изумительная тишина, что это захватывало и волновало всех».

Вот как Петр Васильевич описывал генеральную репетицию, в которой Великий князь не принимал участие по болезни и его роль играл артист Медведев.

«Началось как бы священнодействие. Дивная музыка А. К. Глазунова, да еще в исполнении прекрасного императорского оркестра, заставила публику забыть все житейское и приковать внимание к тому, что передает сцена. Перед окончанием музыкального вступления невидимый публике хор Его Высочества Князя Иоанна Константиновича, дополняя музыку, дорисовал момент торжественного входа Иисуса Христа в Иерусалим и отдельные голоса, по замыслу Глазунова, усиливали момент: «Благословен Давидов сын!» «Осанна! Осанна! Царь Израилев, грядущий во имя Господа!» «Осанна в вышних!»

...По свидетельству П. В. Данильченко, во все время спектакля напряженное чувство религиозного подъема не покидало зрителей.

Композитор А. К. Глазунов признавался в интервью одной из газет, что «…пьеса К. Р. подняла мой временно павший дух, и я, давно ничего не сочинявший, с удвоенной энергией взялся за писание музыки к этой изумительной, на мой взгляд, пьесе».

9 января 1914 года, в день очередного «Измайловского досуга», «Царь Иудейский» был показан Государю.

«Результат многочисленных репетиций к моменту посещения Государя Императора достиг полной иллюзии и, как оценивали знатоки, считался отличным. Действия на сцене передавались в зрительный зал с величайшей искренностью настоящих верующих христиан», — вспоминал полковник Данильченко.

Но вернемся к «Лебединой песне» Г. Месняева, выпускника Орловского Бахтина кадетского корпуса. «Придет час, когда дрогнет непроглядная духовная мгла, охватывающая сейчас Русскую Землю, — провидчески писал автор статьи в газете «Россiя», — придет час, когда, освободившись от страшного наваждения, русские люди вернутся в свой Отчий Дом и найдут там непревзойденные духовные ценности, созданные поколениями лучших русских людей. Среди них не последнее место займет и та благочестивая драма К. Р.» Та самая, которая когда-то так трогала и волновала последнего русского государя.

«СЛУГА ЦАРЮ, ОТЕЦ СОЛДАТАМ»

Вступив на должность Главного начальника военно-учебных заведений, Великий князь посетил все кадетские корпуса — 31 корпус в тридцати одном городе России (до Хабаровска включительно) — и поначалу только присматривался к жизни кадет и их руководителей.

«Счастлив, как редко бывал в жизни. Никаких столичных дрязг, светской мелочности, глупых разговоров, только дело, дорогое и любимое мною дело ознакомления… Никаких определенных намерений у меня нет, а хочется вникнуть в жизнь кадет и их руководителей… Вот я и присматривался. И если хочешь, — писал Константин Константинович старшей любимой сестре Ольге, — бессознательно подавал пример, как надо уметь любить и быть любимым, без чего невозможно воспитание. А ты знаешь, что любить мне нетрудно, и не любить я не могу».

По словам А. Д. Бутовского, сопровождавшего Великого князя почти во всех его поездках по корпусам и училищам, Константин Константинович не намеревался сразу «ломать и переделывать».

Лучшего спутника, чем Алексей Дмитриевич Бутовский, трудно было и представить. Генерал для особых поручений при Главном управлении военно-учебных заведений, выдающийся специалист в области физического воспитания, видный деятель международного Олимпийского движения.

А главное, не понаслышке знакомый с жизнью кадетских корпусов (он сам когда-то был кадетом Петровского Полтавского кадетского корпуса), Бутовский оставил замечательные воспоминания о Великом князе, написанные прекрасным языком — «В вагоне Августейшего Главного Начальника военно-учебных заведений». Написанные не только под впечатлением обаятельной личности Константина Константиновича, но и его неутомимой деятельности.

Статья, посвященная описанию первого путешествия Великого князя для осмотра провинциальных военно-учебных заведений, была помещена в журнале «Разведчикъ» летом 1900 года — да-да, том самом, чье название носит теперь и вкладка в газету «Спецназ России».

В журнале «Нива» за 1906 год (№ 33) был помещен портрет Алексея Дмитриевича и биографический очерк по поводу редкого юбилея, 50-летия службы А. Д. Бутовского «в офицерских чинах». Событие это было не только его личным праздником, но и торжеством всего военно-педагогического мира, которому он посвятил все свои силы и знания.

«Десятилетний период пребывания Великого князя главным начальником военно-учебных заведений был знаменательным периодом в истории этих заведений, — писал А. Д. Бутовский. — Они были снова поставлены на тот исторический путь, на котором находились до преобразования кадетских корпусов в военные гимназии.

И этот возврат к историческому прошлому был сделан так мудро, что он ни в каком отношении не умалил тех выгодных сторон, какие представляли с воспитательной точки зрения военные гимназии, и, с другой стороны, нисколько не способствовал возврату отживших уже преданий старого кадетского режима.

В этих словах нет никакого преувеличения, и будущий историк военно-учебных заведений подтвердит справедливость этих слов на основании фактических данных. Конечно, пользуясь мертвыми документами, трудно учесть личные особенности начальника…»

Интересно, что именно личные особенности привлекали к Великому князю весь состав его подчиненных и всех вверенных его попечению детей и юношей.

При осмотре корпусов инспектор-князь (никакой свиты, по возможности никаких торжественных встреч) вникал в жизнь кадет без всяких формальностей, бывал в классах на занятиях, на обеде, при утреннем подъеме или отходе ко сну, любил просто с ними поговорить, входя в их интересы. Писал, например, в дневнике: «Я сел за стол прямо с юнкерами кавалерийского училища».

«Отец брал меня с собой на прогулки, — вспоминала Татьяна Константиновна то редкое время, которое К.Р. проводил дома, — и, встречая кадет на Троицком мосту, долго с ними стоял и говорил. Моя воспитательница находила, что на мосту ветер, и я простужусь, и просила отца не стоять, а ходить. Тогда он старался менять направление прогулки и идти в ту сторону, куда идет кадет или юнкер… Матушка называла эти разговоры с кадетами на прогулках «Папа грибы собирает»».

Вероятно, это происходило потому, что К.Р. видел в учащихся, решивших отдать свои силы на служение престолу и Родине, прежде всего, детей, нуждающихся не только в строгости, но и в моральной поддержке, в отеческих советах — ведь как нелегко оказаться сразу после своей детской комнаты в условиях казармы и дисциплины!

Он считал, что надо отбросить строго формальные отношения с детьми, стать ближе к ним.

В своем дневнике писал: «…я люблю молодежь и детей. Теперь под моей командой тысячи молодых существ, от 10-летнего возраста и до 20-ти. Все они так весело смотрят прямо в глаза, приветливо улыбаются, чувствуешь их доверие…» А ведь его критиковали за «доступность».

«Как пишет в книге своих воспоминаний бывший военный министр генерал В. Сухомлинов, Константину Константиновичу ставили в вину то, что он слишком баловал воспитанников, слишком ласково к ним обращался», — вспоминал Анатолий Марков 1-й, выпускник Воронежского кадетского корпуса, автор книги «Кадеты и юнкера» (Буэнос-Айрес, 1961 год).

Толковали, будто Великий князь слишком носится с воспитанниками, приучая детей к «свободному отношению к представителю высшей власти», и умаляет значение этой власти.

Но людям рутины, погрязшим в застывших начальственных формах, трудно было понять человека, стоящего неизмеримо выше их, хотя бы потому, что он занимался любимым делом, не замыкая себя в узкую рамку сложившихся форм.

«Все мне говорят, что я добр и снисходителен к кадетам, и никто не знает, какое счастье доставляет мне проявить в отношении их доброту и ласку. Дело в том, что я гораздо больше получаю от них, нежели даю. Не проходит и двух дней в любом корпусе во время моих объездов, как мое сближение с кадетами становится настолько тесным и задушевным, что прощание с ними доставляем мне огромное огорчение, — писал Великий князь Ольге Константиновне. — В день отъезда с утра я начинаю томиться предстоящей разлукой с ними, и поверишь, при отходе поезда почти все кадеты, даже самые большие, плачут при расставании со мной навзрыд, и я сам не могу удержаться от слез».

«КНЯЗЕЙ-ТО МНОГО, ДА НАШ ТОЛЬКО ОДИН!»

В течение короткого времени Константин Константинович стал не только «отцом», но и любимцем кадет.

«Каждый раз, идя от себя или к себе, я окружаем веселой толпой кадет, которые часто караулили мое появление и провожали меня по коридорам», — признавался Великий князь в дневнике.

«На второй или третий день моего поступления в корпус, — рассказывал А. Марков, — выходя погулять по плацу со своим одноклассником-второгодником, я обратил внимание на три закрытых ставнями окна и дверь, выходящую в вестибюль.

— Что это за помещение? — спросил я своего спутника, знавшего все ходы и выходы корпуса.

— Это комнаты Великого князя.

— Какого Великого князя? Ведь их много.

— Князей-то много, да наш кадетский только один — Константин Константинович».

Безо всякой свиты, с утра и до вечера, Константин Константинович ходил по классам, залам и спальням всех рот, наблюдая жизнь кадет и беседуя с ними. В младших классах позволял малышам окружать себя густой толпой и гулял с ними вдоль коридоров, слушая с улыбкой, как они с чисто детской непосредственностью несли ему свои радости и горести, твердо веря в то, что он поможет исправить абсолютно все.

Кадеты даже ухитрялись срезать с его шинели пуговицы на память, а после того, как Константин Константинович отобедает в корпусе, — разбирать столовые приборы!

За обедом Великий князь имел по традиции, строго соблюдавшейся в корпусе, свой прибор за первым столом первой роты, где сидели самые высокие по росту кадеты, а за старшего стола — вице-фельдфебель.

«И среди них я, — писал А. Марков. — Это считалось у нас большой честью, так как после каждого посещения корпуса Великим князем, в стол, за которым он обедал, врезалась серебряная дощечка с именами тех кадет, которые сидели вместе с ним. Через два года, уже будучи офицером, приехав в корпус, я первым долгом отправился в столовую, чтобы убедиться в том, что традиция соблюдена; остался очень доволен, увидя рядом с великокняжеским именем моё».

И если к своим собственным пуговицам Великий князь был достаточно равнодушен, то в форме одежды кадет предусмотрел маленькую, но отнюдь не мелкую деталь: на головные уборы, пуговицы, поясные бляхи вернулся прежний герб — Российский двуглавый орел. «Служу царю и Отечеству», — как бы говорили погоны, эмблема, значок и исторические шифры на погонах…

Интересно, что благодарные мальчики и сами дарили Константину Константиновичу подарки! «Были у отца вместе канарейка и снегирь», — писала княжна Татьяна в «Отрывочных картинках» для «Сборника памяти Великого князя», изданного в Париже в 1962 году.

Канарейка вылетала и садилась на плечо, когда отец писал, и клевала верхушку его пера. Ученый снегирь насвистывал тюрингскую песенку. Но забыл и стать путать. Отец несколько раз пропел трудное колено. Не сразу, но птица вспомнила мелодию. Был и пушистый кот Омка, от Омского Кадетского корпуса, ходил между стаканами по накрытому столу, ничего не задевая. Ему хотелось съесть снегиря, и он подкрадывался к нему, но сам так перепугался, что бросился в отдушину и провалился в печь. Разобрали стену, чтобы его вытащить».

СТАВКА НА МОЛОДЁЖЬ

Убедившись в необходимости коренного улучшения воспитания, Великий князь издал приказ, где говорилось о бдительном надзоре и необходимости нравственного роста воспитанников.

А для этого нужны и подходящие книги, и душевный разговор с воспитателем, и устройство «для 7-го класса удобно и уютно обставленных читален» с выпиской периодики.

В Петербурге были организованы специальные педагогические курсы для подготовки офицеров-воспитателей для кадетских корпусов, к преподаванию на которых Великий Князь привлек лучших профессоров.

Появились летние занятия и экскурсии для кадет старших классов. В то же время были приняты меры «против развития в них роскоши и франтовства, и привычки к жизни не по средствам».

Будучи наделен редким даром подбирать себе помощников, Константин Константинович, вопреки традициям, назначил директорами корпусов молодых полковников, заменивших «замшелых старичков».

При нем же переработали и программы — перечень преподаваемых предметов предполагал дать юношам, кроме специально-военного, еще и «почти университетское гуманитарное образование, и этическое воспитание поведения»: история Церкви и закон Божий, естественная и общественная история, обязательные французский и немецкий, география, русская словесность, хоровое пение, основы теории музыки, танцы, рисование…

«А наше военно-историческое воспитание — обилие батальных картин, Корпусной музей и культ военной старины, — кто, как не Великий князь был главным инициатором и проводником этого воспитательного приема?! — восклицал А. Борщов, выпускник 1-го Кадетского корпуса, в книге «Мои воспоминания».

Кому мы, когда-то мальчики-кадеты, а ныне седовласые старики, обязаны сохранением на всю жизнь неумирающего чувства любви и гордости к нашим старым «Alma Mater» Кадетским корпусам российским, независимо от того, будет он первый столичный, либо последний провинциальный.

Имя нашего первого воспитателя — Великого князя Константина Константиновича — останется навеки записанным золотыми буквами в истории России и, в частности, ее военно-учебных заведений начала текущего (т. е. XX — Авт.) века».

Перед недоброй памяти революцией 1917 года кадетские корпуса, как утверждал писатель С. Двигубский (воспитанник Суворовского кадетского корпуса), отличаясь друг от друга цветом погон, имели совершенно одинаковую учебную программу, воспитание, образ жизни и строевое учение.

Стоит припомнить, несколько забегая вперед, что «в мрачный период революционных волнений военно-учебные заведения продолжали жить своей нормальной жизнью и не только остались чисты от заразы, но во многих случаях деятельно ей противостояли», — как писал А. Д. Бутовский.

…На первый взгляд, казалось, никакой особенной реформы и не было — старый кадетский «катехизис» остался в неприкосновенности. Но Великий князь как бы окрасил его по-новому, и в жизни корпусов воцарилась та необыкновенная духовность православного русского воинства, которая всегда призывалась существовать во имя Доблести, Добра и Красоты, во имя Божией заповеди «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу положит за други своя».

Так, незаметно, день за днем, без всякого внешнего принуждения, души и сердца мальчиков, а затем и юношей, копили в себе впечатления, которые формировали личность.

Константин Константинович был абсолютно убежден, что наиболее гармонично дети развиваются в обществе своих же сверстников — при совместном изучении наук, постижении культуры, в том числе заветов предков и традиций, овладении навыками в военном деле и ремеслах.

Кадетские корпуса — школы, в которых буквально все строилось на любви к Родине! — с точки зрения Великого князя, при определенных условиях должны решать задачи воспитания лучше других учебных заведений, хотя бы потому, что наиболее цельным национальным воспитанием может быть только военно-патриотическое.

«…Кадетские корпуса прививали любовь к отечественной истории, к армии и флоту; создавали военную касту, проникнутую лучшими историческими традициями, — писал С. Двигубский. — Вырабатывали тот слой разношерстного русского общества, на костях и крови которого создавалась российская слава. Девизом были слова: «Веру — царю, жизнь — Отечеству, честь — никому».

Они были наиболее характерными, как по своей исключительной особенности, так и по той крепкой любви, которую кадеты питали к своему родному корпусу. Встретить в жизни бывшего кадета, не поминающего добром свой корпус, почти невозможно».

Поэт и боевой офицер, Великий князь возрождал в корпусах дух военной романтики, чему был посвящен написанный им сонет «Кадету». Дело было так.

В одном из корпусов дежурный воспитатель нашел на ночном столике возле кровати, где спал Великий князь, стихи, которые директор корпуса прочитал перед строем. Окончилось чтение громогласным «ура!» в честь Августейшего поэта. Эти стихи K. P. знал каждый, кто имел счастье быть причисленным к славной семье российских кадет.

Хоть мальчик ты, но сердцем сознавая

Родство с великой воинской семьей,

Гордися ей принадлежать душой.

Ты не один — орлиная вы стая.

Настанет день, и крылья расправляя,

Счастливые пожертвовать собой,

Вы ринетесь отважно в смертный бой.

Завидна смерть за честь родного края!

Но подвиги и славные дела

Свершить лишь тем, в ком доблесть расцвела,

Ей нужны труд, и знанье, и усилья.

Что мог и ты, святым огнем горя,

Стать головой за Русь и за Царя.

Пускай твои растут и крепнут крылья!

«О, ЗНАМЯ ВЕТХОЕ, КРАСА ПОЛКА!»

«Подлинный отец русский кадет», как называли Великого князя, сделал многое, чтобы смягчить суровые методы военной педагогики. Кадровые военные, вышедшие из кадетских корпусов, называли его деятельность «эпохой перерождения».

До него в среде педагогов было множество офицеров, вовсе не приспособленных для воспитания детей и юношества, которые руководствовались старинными «методами воспитания» — наказаниями, часто не соразмерными с виной учащихся. Повсеместно царила рутина, формалистика, бессмысленная зубрежка, страх бессердечных наказаний.

Анатолий Марков 1-й вспоминал, что, благодаря стараниям Великого Князя, казарменная атмосфера прежних корпусов была заменена заботливым отеческим воспитанием: «Сам глава многочисленной семьи, он (т. е. Великий князь — Авт.) переносил свою отеческую ласку и любовь на обширнейшую семью всех военно-учебных заведений, вверенных ему Государем.

Поэтому он не мог относиться к воспитанию с одной лишь точки зрения муштры и дисциплины, предоставляя это ближайшему начальству кадет, а сам предпочитал уделять воспитанникам часть своей отеческой ласки».

И еще один очень важный момент. После своего назначения начальником, Великий князь ходатайствовал перед Государем о возвращении кадетским корпусам прежних знамен, сданных в архив при переименовании корпусов в военные гимназии (был такой короткий период), и отдал распоряжение выносить их в строй на парадах, как наивысшую воинскую святыню и лучшее украшение кадетского строя.

«В первые наши поездки Великий князь говорил нам, что он всегда с особенным чувством смотрит на старые знамена кадетских корпусов, хранящиеся в корпусных храмах, — вспоминал А. Д. Бутовский. — Ведь знамя — символ единения, товарищества, корпоративного духа… предмет привязанности питомцев прежних корпусов».

Проведший всю свою молодость в строю и занявший пост главного начальника, Великий князь хорошо понимал, что представляет собой знамя для военного воспитания.

Благодаря ему в ноябре 1913 года знамена были пожалованы и тем корпусам, которые их еще не имели. Причем Константин Константинович счел необходимым лично вручать их каждому кадетскому корпусу в торжественной обстановке: «…испытывая при этом гордость и восторг вместе с кадетами…» — как он позднее писал в своих дневниках.

Идея возвращения знамен пришлась очень и очень по душе кадетам — и маленьким, и большим.

«Мы стояли, как зачарованные… у нас будет настоящее военное знамя! Эта мысль нас, конечно, преисполняла радостью и гордостью», — вспоминал А. Борщов.

Во всей корпусной обстановке, когда появились знамена, чувствовалось тогда нечто неуловимое, что-то без слов говорящее детям о таких высоких понятиях, как «Родина, честь, смерть за Отечество».

«Эти понятия заключали в себе большую нравственную силу, которая помогала старым кадетам пронести через всю их многострадальную жизнь тот возвышенный строй мыслей и чувств, который предостерегал и спасал их от ложных шагов, — писал А. Марков. — И вот за это мы, старые кадеты, до гробовой доски носим в себе чувство живой и теплой благодарности и привязанности к своим старым кадетским гнездам, в которых мы отрастили свои крылья для того, чтобы лететь к славе и чести, к тяжелому подвигу, к жертвам, страданию и смерти».

«Свои крылья»! Это же из сонета «Кадету»! Значит, помнили.

…Можно только представить себе, о чем думали кадеты, и даже самый маленький из них, видя, как под звуки «Встречи» над строем плывет ветхое полотнище знамени! — «наивысшая воинская святыня и лучшее украшение кадетского строя».

А какая всегда была чудная церемония прибивки и освящения знамени! Когда весь корпус и приглашенные гости собирались и, начиная с Великого князя и до последнего кадетика, вбивали по гвоздю.

Знамена, впоследствии разрезанные на кусочки, хранились у самого сердца бывших кадет на чужбине, в эмиграции. Многие из них, навсегда покидая Родину, взяли с собой и Евангелие, на первой странице которого было напечатано факсимиле стихов с подписью К.Р.

Это напоминало мальчикам часто повторяемые слова Великого князя о том, «что вы должны заботиться о чистоте своей души: ежедневно читать Евангелие и благоговейно проникаться его чтением».

Пусть эта книга священная,

Спутница вам неизменная

Будет везде и всегда.

Пусть эта книга спасения

Вам подает утешение

В годы борьбы и труда.

Эти глаголы чудесные,

Как отголоски небесные

В грустной юдоли земной,

Пусть в ваше сердце вливаются —

И небеса сочетаются

С чистою вашей душой.

По традиции корпуса, именной экземпляр изящно изданного Евангелия в черном коленкоровом переплете выдавался каждому вновь поступающему кадету, как будто благословляя только начинающих жить — и берегся ими как святыня.

«НАШ СВЕТЛЫЙ КНЯЗЬ»

Благодаря исключительной памяти, Константин Константинович легко запоминал фамилии своих подопечных, многих знал в лицо (иногда даже давал прозвища!).

Но надо заметить, что еще «со времени вступления своего в должность Главного начальника, он поставил себе правилом прочитывать все журналы педагогических комитетов кадетских корпусов, и читал он их совсем иначе, чем могли читать его помощники и другие чины главного управления, — вспоминал А. Д. Бутовский. —Уже после первых своих поездок он стал помнить очень много кадетов и в лицо, и по фамилиям во всех корпусах, и понятно, что, встречая знакомое имя в журнале, живо представлял себе все те обстоятельства, по поводу которых упоминалось это имя в хорошую или в дурную сторону. При чтении он делал много отметок и замечаний, которые сообщались заведениям». Так что затруднительно было бы кадетам скрыться от любимого главного начальника!

«Мне довелось увидеть Великого князя в третий раз уже в Петербурге, где я был на младшем курсе Николаевского кавалерийского училища. Он вошёл в нашу столовую во время завтрака и стал обходить столы, беседуя с юнкерами и безошибочно определяя, кто из них какой корпус окончил. Подойдя ко мне, он положил руку мне на плечо и, улыбнувшись, сказал:

— Этого я тоже знаю. Он у меня в Воронеже экзамен по географии держал. Ведь твоя фамилия Марков?.. Вот видишь, я тебя не только помню, но и знаю, что под арест ты с экзамена всё же влетел… Так-то, братец, дружба дружбой, а служба службой…»

Можно было бы составить целый том кадетских воспоминаний о Великом князе. Это было бы интересно и поучительно, да и занимательно. Но за недостатком места, расскажу лишь о некоторых — как наиболее типичных.

«При мне был случай, получивший самую широкую известность в кадетской среде, — писал Анатолий Марков 1-й. — Дело заключалось в том, что маленький кадетик второго класса, родной внук известного генерала и композитора Цезаря Кюи, имел какие-то неприятности со своим офицером-воспитателем и, ища справедливости и защиты, написал наивное и детски трогательное письмо тому, кого все кадеты России считали своим покровителем и защитником».

Великий князь, тронутый доверием ребенка, в первый же свой приезд в корпус встретился наедине с офицером-воспитателем и просил его «особенно позаботиться» о кадете Кюи, не упомянув, впрочем, о полученном им письме — он умел хранить доверенные ему тайны.

Напуганный офицер, само собой, предположил, что семья Кюи лично известна Великому князю, и стал исключительно внимательным и доброжелательным по отношению к мальчику.

«От товарищей по роте я вскоре узнал, — продолжал рассказ А. Марков, — что с именем и личностью Великого князя у кадет связаны самые лучшие и дорогие воспоминания; в кадетской среде из уст в уста передавался ряд рассказов о том, как Великий князь выручал многих кадет в трудные минуты жизни.

У нас в корпусе, за год до моего поступления, он спас от исключения кадета, заподозренного в шалости, которой тот не совершал, и приговоренного к позорному наказанию — снятию погон. Этому кадет категорически воспротивился, так как считал, что ничем не заслужил подобного наказания».

Великий князь был любим и за то, что почти никогда не утверждал приговоров об исключении кадет из корпусов, справедливо полагая, что раз уж родители отдали сына на воспитание государству, то вправе рассчитывать, что он кончит корпус. Ежели кадет совершенно разбаловался и плохо учится, то это была бы вина воспитателя, за которую нельзя наказывать ребенка, а тем более его родителей.

«Покровитель и защитник кадет», К.Р. остался в памяти выпускников кадетских корпусов «Светлым князем» и спутником счастливой юности, одним из символом навсегда потерянной Родины. И облик его, который не смогло «отретушировать» даже время, навсегда остался в молитве их сердца.

«Д-Д-ДУМАЙТЕ ВЫ!»

Удивительная особенность Великого князя помнить всех своих подопечных восхищала не только посторонних людей, но и членов семьи, которые-то, уж, пожалуй, знали своего отца «наизусть».

«Когда, гуляя, отец встречал кадета или юнкера, он или прямо называл его по фамилии, или клал ему на лоб руку и приказывал назвать первую букву своей фамилии, — писал князь Гавриил. — После этого он его называл, редко при этом ошибаясь. Юнкера и кадеты очень любили отца…»

Княжна Вера, удостоенная звания «Старшая сестра всех кадет», мечтала о том, «…чтобы кадеты, суворовцы и нахимовцы познакомились с деятельностью моего отца, прониклись идеалами воспитания целого поколения молодых русских людей, посвятивших свою жизнь военному делу».

Девиз бывших кадет, которые называли себя «Княжеконстантиновцами» — «Рассеяны, но не расторгнуты» — стал реальным фактом во многом благодаря именно дочери К.Р., Вере Константиновне Романовой.

Она общалась с военными русскими организациями за границей — Обществом Галлиполийцев, Русским Общевоинским Союзом и, конечно, со всеми объединениями кадет и юнкеров.

Недаром ей, «Сестре всех российских кадет За Рубежом», присвоили почетное звание Шефа Кадетского корпуса Русской армии в изгнании.

«Само существование княжны Веры Романовой, — как пишет А. Чадаева, — было для отчаявшихся, но не сломленных людей оправданием их верности династии, ее исторической значительности и неистребимости. Они видели в ней опору в братском единоверии и единомыслии, и это позволяло им не утратить чувства Родины».

Княжна Вера рассказывала в своих воспоминаниях, что «кадеты и юнкера обожали своего шефа».

Маленькой иллюстрацией любви и доверия подопечных К.Р., по словам Веры Константиновны, может служить следующий замечательный рассказ.

«Один кадет, по фамилии Середа, за «тихие успехи и громкое поведение» был выставлен их двух Корпусов — Полтавского и Воронежского. Тогда он решил обратиться за помощью к моему отцу. Он отправился в Павловск. Швейцар его не допустил. Тогда, недолго думая, Середа обошел парк, влез на дерево, чтобы произвести разведку. Увидев, что отец мой находится в своем кабинете, он туда вошел. Услышав шорох, отец поднял голову и, сразу узнав мальчика, спросил: «Середа, ты здесь что делаешь?»

Середа, сильно заикаясь, ответил: «Ввв-аше Иии-мператорское Вввысочество — вввыперли!»

— «Так», сказал отец. — «Что же ты теперь думаешь делать?»

На это Середа, не задумываясь, воскликнул:

— Ввв-аше Иии-мператорское Вввысочество — д-д-думайте В-в-ы!

Мой отец «подумал», и шалун был назначен в Одесский кадетский корпус, который кончил. Он вышел в кавалерию. В 1-ю Великую войну отличился, заслужил Георгиевский крест и пал смертью храбрых…»

Этот случай был далеко не единственным, когда Великий князь принимал живейшее участие в судьбе воспитанников, — но показательным.

ТАЙНА «ЗВЕРИАДЫ»

За долгие годы существования русских корпусов, кадеты выработали множество собственных «обрядов» — и здесь на первом месте стоит «Звериада». Эдакий комический эпос по аналогии с «Илиадой»,  со «зверями ада» — младшими кадетами или начальством в корпусе, или воспитателями.

Это такая красивая, объемная, иногда роскошно переплетенная книга (находящаяся на попечении выпускного класса), где каждый выпуск писал свой текст, или стихи, или куплеты. Однако конкретное содержание варьировалось, отражая события реальной жизни каждого из корпусов. Надо заметить, что «Звериаду» тщательно скрывали от начальства.

«Любимым маршем корпуса, неизменно сопровождавшим наше возвращение в корпус, был «фанфарный», который начинали на высоких нотах три фанфары, — вспоминал А. Марков 1-й. — Мотив же марша являлся не чем иным, как «Звериадой», положенной на ноты одним из кадет Полтавского кадетского корпуса, традиционной песней военно-учебных заведений, получившей этим путем легальное существование».

В период функционирования русских кадетских корпусов в эмиграции (1920-1944 гг.), помимо традиционных насмешек над начальством, «Звериада» пополнялась также антибольшевистскими куплетами и текстами совсем не комического содержания, в которых говорилось о вере в величие России и неминуемом освобождении родины от большевиков.

О продолжении же традиций «Звериады» в современных корпусах ничего неизвестно.

«В мае 1915 года, на выпускные экзамены прибыл, как он делал нередко, Великий князь Константин Константинович, — вспоминал Н. Косяков, выпускник 1-го кадетского корпуса.

Не сопровождаемый никем, он вошел в класс, принял рапорт дежурного по классу, попросил преподавателя продолжать экзамен, а сам прошел на «камчатку» и сел на одной из последних парт. Это он делал всегда, но тут случай сыграл роковую роль: он попал на место «хранителя Звериады», который в это время отвечал у доски, а «Звериада» лежала в его парте.

Он принес ее из дому, имея в виду внести в нее «Звериаду» нашего выпуска и затем передать ее следующему седьмому классу. Великий князь открыл парту и, увидев странный футляр, открыл его, стал перелистывать книгу и заинтересовался ее содержанием.

Он уже не слушал ответы несчастного «хранителя» и был потревожен только вопросом экзаменатора: «Не угодно ли Вашему Императорскому Высочеству задать несколько вопросов?» Великий князь, по-видимому, машинально, ответил: «Нет. Отлично и так».

Изумленный этим ответом экзаменатор, несмотря на немалое «плаванье» плохого математика, был принужден поставить ему довольно крупную отметку. Возвратившийся к своему месту «хранитель» был встречен вопросом Великого князя: «Это — твое?» — «Так точно, Ваше Императорское Высочество, — выпускное». — «Можно взять почитать? Я верну потом». Бедному кадету ничего не оставалось, как «разрешить».

Так «Звериада» помогла своему «хранителю». Событие это, может быть, и осталось бы в памяти кадет как чрезвычайно смешной случай, если бы не одно обстоятельство. Константин Константинович так и не вернул «Звериаду».

В четверг 2 июня кадеты были поражены известием о смерти Великого князя. Как им сообщили, в кабинете К. Р. на письменном столе осталась лежать раскрытая тетрадь 1-го кадетского корпуса…

«О, счастливая, невозвратная юность! Сколько светлых воспоминаний оставила ты нам, бывшим кадетам Корпусов российских, — вспоминал выпускник 1-го Кадетского корпуса А. Борщов. — Хорошие, памятные, назидательные образы прошли у нас перед глазами. И прав поэт, сказавший нам в утешение: «Не говори с тоской — их нет. Но с благодарностию — были».

…Недалеко от Парижа, на русском кладбище, где захоронены многие видные представители русской эмиграции, есть и несколько мемориальных памятников. На одном из них надпись: «Отцу всех кадетов». Так кадеты-эмигранты почтили память своего главного Наставника, так много сделавшего для них — он оставил после себя в сердцах всех бывших кадет самую теплую память и самую горячую благодарность.

Окончание в следующем номере. 

 

ЕГОРОВА Ольга Юрьевна, родилась в Калуге.

Выпускница факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В 1997 году была ответственным секретарём журнала «Профи».

На протяжении шести лет, с 1998‑го по 2004 год, являлась редактором отдела культуры в газете «Спецназ России», издаваемой Ассоциацией ветеранов подразделения антитеррора «Альфа». Опубликовала большой цикл статей, посвящённых женщинам в истории отечественной разведки.Автор книги «Золото Зарафшана».

 

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»