Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

ОТЕЦ ВСЕХ КАДЕТ

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО В №2 (232) ЗА ФЕВРАЛЬ И В №3 (233) ЗА МАРТ

В нынешней России ширится кадетское воспитание — это и кадетские корпуса, и многочисленные кадетские классы. Однако мало кто знает, кто являлся «Отцом всех кадет». Это был Великий князь Константин Константинович.

МИФ О НИОБЕЕ

Начало Первой мировой войны застало Константина Константиновича с женой и младшими детьми Верой и Георгием в Германии, на родине Елизаветы Маврикиевны. Им с трудом удалось вернуться в Россию.

Сыновья Константина Константиновича и его зять, флигель-адъютант поручик Константин Багратион-Мухранский, муж Татьяны Константиновны, ушли на фронт. «Своему вечному спутнику» — дневнику — Великий князь поведал об этом немногословно, но за скупыми строчками прорывается настоящая боль расставания.

«Отъезд Иоанчика был назначен вечером того же дня, а три наши гусара должны были отправиться на другой день. Вечером мы благословили Иоанчика… Нечего и говорить, как сжималось сердце».

«Провожали по очереди Гаврилушку, Игоря и Олега. Каждого ставили на колени перед иконами в моем кабинете. Не обходилось, конечно, без слез, хотя и сдержанных…»

«Вечером простились с Костей, последним из пятерых сыновей, отправившихся на войну».

На прощание каждому из сыновей Великий князь говорил то, что когда-то сказал ему отец, провожая на турецкую войну в 1877 году: «Помни, кто ты есть, и соответственно этому себя держи и добросовестно служи»…

Он и сам был бы рад послужить. Сокрушался, что «стыдно показываться на людях», ведь «еще не стар, относительно здоров, а не нахожусь на войне. Ведь всем не растолкуешь, что за 24 года успел отстать от строя, в чине полного генерала не найти подходящей должности в действующей армии и что здоровье легко изменяет». Оставалось только молиться и ждать нечастых писем с фронта.

Из письма князя Иоанна — родителям:

«Дорогие мои. Вам везет, вам письмо. Господь удивительно хранит меня… Я здоров и глубоко верю, что Господь благословит нас, братьев. О Косте известий нет. Все мы страшно дружны. Обнимаю. Ваш Иоанчик». На обороте — добавлено: «Пишу дальше. Трудно описать чувство, когда находишься в бою. Страх, который стараешься побороть… Мог быть убит как угодно. Шрапнели летели над головой, но Бог меня спасал. Скверное чувство теперь сидеть здесь, когда братишки в опасности. Подчас ужасно бывает тяжело. Я не мог вам писать всего. Даст Бог, после расскажу… Вера помогает во всем. Во время войны особенно чувствуешь. Итак, до свидания».

Тяжелейшее потрясение К.Р. испытал осенью 1914 года, когда погиб один из его сыновей — князь Олег. Это подорвало и без того некрепкое здоровье Великого князя. «Господу угодно было взять у меня того из сыновей, который по умственному складу был наиболее мне близок, — писал он. — Да будет Его Господняя воля».

«Временами нападает на меня тоска, и я легко плачу. Ужас и трепет берут, когда подумаешь, что с четырьмя сыновьями, которым вскоре нужно вернуться в действующую армию, может случиться то же, что с Олегом. Вспоминается миф о Ниобее, которая должна была лишиться всех своих детей. Ужели и нам суждено это? И я стану твердить: «Да будет воля Твоя»».

Гибель князя Олега стала тягчайшим ударом для К.Р. еще и потому, что «он (Олег) из всех нас духовно был к отцу ближе других, разделяя полностью его литературные и умственные интересы. Эта смерть и все пережитое в первые дни войны, — несомненно, очень отрицательно отразились на здоровье отца и, вероятно, ускорили его кончину», — размышляла дочь К.Р., Вера Константиновна.

Пасха 1915 года стала последней в жизни Константина Константиновича. Он ненадолго пережил своего зятя, князя Константина Багратион-Мухранского, павшего смертью храбрых в бою под Перемышлем и погребенного в огромном старинном соборе Светицховели, в священной столице Грузии Мцхете.

«Отцу не сразу сообщили о смерти Багратиона, — писал в своих воспоминаниях «В Мраморном дворце» князь Гавриил (первое издание напечатано в издательстве им. Чехова в Нью-Йорке в 1955 году — Авт.). — Когда я остался с отцом один, на нем лица не было. Я, как мог, старался его утешить.

Когда я пришел к Татиане, она… была очень спокойна. Слава Богу, она очень верующий человек и приняла постигший ее тяжкий удар с христианским смирением. Она не надела черного платья, а надела все белое, что как-то особенно подчеркивало ее несчастье».

Через короткое время Татьяна Константиновна в сопровождении брата Игоря выехала в Мцхету. Накануне попрощалась с отцом. «Он перекрестил меня, — вспоминала она, — смотря прямо в глаза, мы оба сознавали, что больше не увидимся и что он мне дает последнее благословение».

Благословение Великого князя действительно оказалось последним — через два дня после похорон мужа Татьяна Константиновна получила телеграмму о кончине отца.

Ее любящее сердце навсегда запомнило Отца (Татьяна Константиновна всегда писала это слово именно так, с большой буквы) таким, каким он был при жизни.

«Обаятельный. Очень высокого роста… Пальцы длинные, красивые. Жесты плавные, и руки так далеко, как редко у кого, размахивались. Всегда ко всем приветливый, ласковый, любознательный к жизни, делам, родне собеседника. В каждом человеке видит того, за которого Господь принес себя в жертву. «И за него Господь пролил кровь Свою». Не торопился, не волновался. Никогда не сердился, всегда спокоен. Совсем не похож на других людей».

«ПОСЛЕДНИЙ СТРОЙ ЕГО КАДЕТ…»

«Не подозревали мы тогда, как милостиво было провидение, и что отец ушел в иной, лучший мир и не видел революции со всеми ее ужасами, так близко отразившимися и коснувшимися именно нашей семьи!» — вспоминала Вера Константиновна.

Именно она, тогда девочка, запомнила последние минуты земной жизни отца: «…я сидела в отцовском кабинете на диванчике и читала «Хитролис». Мы с отцом как раз поджидали его сестру, королеву Эллинов. Тетя Оля в эти дни развлекала отца чтением русских классиков. Меня же привлекали к этим чтениям для того, чтобы приохотить к родной литературе. Время шло, а тетя Оля все не приходила из лазарета, где работала хирургической сестрой. Вошел дежурный камердинер и доложил, что королева задержалась на операции и опоздает.

Я услышала, как отец стал задыхаться. Мне было тогда девять лет, и я еще недостаточно отчетливо понимала характер болезни отца, но слышала о его припадках, а потому и поняла, в чем дело. В страхе, стремглав, я бросилась к матери, самостоятельно открыв тяжелейшую зеркальную дверь, и побежала через материнский будуар, через столовую и сени в спальню.

«Папа не может дышать!» — в ужасе закричала я. Однако камердинер, видимо, от испуга не понимая меня, нервно смеясь, топтался на месте и ничего не предпринимал. «Скорей, скорей, Аракчеев, — кричала я, — папа плох». От волнения я прыгала на месте и топала ногами. Но было уже поздно. Все кончилось».

Константин Константинович, давно страдавший болезнью сердца («У меня так болит сердце, точно там рана», — говорил он), скончался 15 июня 1915 года в Павловске, в своем кабинете. Смерть настигла его за чтением исторических мемуаров, необходимых для новой пьесы. Он был последним из Романовых, умершим до революции и погребенным в великокняжеской усыпальнице Петропавловской крепости.

Камердинер покойного Фокин (бывший при нем еще с русско-турецкой войны) вовремя вспомнил, что князь всегда возил с собою коробочку с землей Стрельны, где он родился. Сверху на ней были выгравированы строчки Лермонтова, начертанные рукой Елизаветы Маврикиевны: «О родине можно ль не помнить своей?». Фокин принес коробочку в усыпальницу, и землю высыпали на крышку гроба.

Генерал-майор А. И. Спиридович, начальник императорской дворцовой охраны, писал о Константине Романове:

«В лице Великого князя ушел из жизни человек большого ума, редкого политического таланта, хорошей души, доброго сердца. Ушел человек, принесший Родине много пользы и особенно в области педагогической, по воспитанию нашей военной молодежи — будущих офицеров Русской Императорской армии. Такой молодежи, какую выпускали наши кадетские корпуса, не получала ни одна из европейских армий. Может быть, с ней могла соперничать только германская, но у нашей больше было заложено добра и сердца».

…Пройдет совсем немного времени, и любимые кадеты Великого князя вынуждены будут покинуть свою Родину. Множество выпускников кадетских корпусов Императорской России и корпусов в изгнании, пытаясь выжить на чужбине, объединялись, поддерживая «славные кадетские традиции», в Союзы российских кадет за рубежом. Создавались и музеи, куда они передали бесконечно дорогие сердцу реликвии прошлого: погоны, форму, знаки об окончании корпусов. То, что не сохранилось, восстанавливали своими руками.

Они, разбросанные по всему свету, состарились в эмиграции, — «рассеянны, но не расторгнуты», вне зависимости от возраста или страны, куда закинула их судьба. И как пронзительно написал К. Бертье де ла Гард:

«Нам смены нет, и день настанет,

Когда, покинув этот свет,

Пред императором предстанет

Последний строй его кадет…»

Со старой, выцветшей фотографии на меня смотрит еще совсем юный кадет. Несмотря на явно французское происхождение фамилии, у него русское лицо, круглые щечки, чуть вздернутый нос. Впрочем, иных фотографий Константина, за исключением этой, детской, в архивах не сохранилось. А чудесное стихотворение осталось.

КНИЖКИ В ЖЕЛТЫХ ПЕРЕПЛЕТАХ

Дневники, которые Великий князь вел на протяжении многих лет, и о которых я упоминала на протяжении всего рассказа о К.Р., играли немалую роль в его жизни. Записывая, он подводил итог впечатлениям дня, событиям, переживаниям.

И это волей-неволей дисциплинировало, помогало сосредоточиться на главном, а, перечитав, задуматься: «Я люблю по окончании дня раскрывать свой дневник и записывать свои впечатления: приятно думать, что прошел день и больше никогда не повторится все дурное этого дня, если оно было».

Великий князь вел дневник с одиннадцати лет и до конца своей жизни — с 1870-го по 1915 год. Книги для дневников изготовлялись на заказ. Они представляли собой линованные тетради в желто-коричневом твердом кожаном переплете с разным числом страниц и с металлическими замочками, что гарантировало неприкосновенность содержания от посторонних глаз. Чаще всего К.Р. использовал черные чернила, а когда они кончались, то писал синими, — и такие записи трудно читаются.

Самую первую тетрадь он получил в подарок от отца накануне первого учебного плавания: «Сегодня мои именины. Папа подарил мне этот журнал, чтобы я начал в нем писать, когда я буду в море. Я и начал писать в нем с 4 июня».

Первые два дневника Константин Константинович вел пять лет. Они отличаются от всех остальных множеством смешных детских рисунков. Записи в них не систематичны. С конца 1870-х годов автор вносит записи уже ежедневно, за редким исключением, и в таких случаях воспроизводит свои впечатления по памяти в иной день.

Кроме того, часто, стремясь восполнить собственные «пробелы», записывал происходившие события за день конспективно и даже негодовал по этому поводу. «Невозможно вести свои ежедневные записи так, как вчера: это перечень будничных подробностей, никому не нужный протокол. Уже лучше ничего не писать, чем писать только для того, чтобы отделаться. Но я педант и не могу совсем не писать…»

В августейшем семействе не только Великий князь Константин Константинович вел дневники, но именно его тетради, охватывающие колоссальный по своему значению отрезок времени — царствования трех последних императоров — уникальны. Записи в них детальны, эмоциональны и охватывают самые разные стороны жизни.

К.Р. отдавал себе отчет в том, что его дневники — яркие свидетели истории. Еще в 1870-х годах писал: «Возможно, мой дневник лет через 60-70 появится в печати, и мне хочется, чтобы его читали и перечитывали. Слог, правдивость, искренность очень важны для будущих чтецов!»

Буквально все говорит о том, какое важное место занимал «безмолвный собеседник» в жизни Константина Константиновича — регулярность записей, ровный и разборчивый почерк, сожаление, когда не успевал взяться за перо…

«Отец, — писала в своих воспоминаниях Вера Константиновна, — писал дневник в толстых книжках…, вклеивал в них красивые открытки в красках и занимательные фотографии. Говорил мне: «Все пишут дневники, но это будет редкий, иллюстрированный дневник» («Отрывки из семейных воспоминаний», из «Сборника памяти Великого князя Константина Константиновича, поэта К.Р.», Париж, 1962 год).

Из его последних дневников и писем видно, что Константин Константинович предчувствовал скорую смерть и стремился сделать соответствующие распоряжения. Великий князь оставил Академии наук дорогие ему реликвии — перстень А. С. Пушкина, перо А. А. Фета, две картины работы задушевного друга, поэта Я. Н. Полонского, а также все рукописи, среди которых были 66 книжек его дневников (две из них, правда, пропали), которые он завещал опубликовать через 90 лет.

«Ни ближайшим моим родным, ни посторонним не предоставляю права читать мой дневник в течение девяноста (90) лет по моей кончине. По прошествии этого срока, по усмотрению Академии, но не иначе, как с благословения царствующего Государя Императора и с согласия старейшего из прямых моих потомков, дневник мой, частями или полностью, может быть напечатан».

Таким образом, публикация дневников (с согласия Великого князя) должна была начаться с 2005 года. Но уже в 1928 году, после того, как дневники «нашлись» в Архиве АН СССР, завещание К.Р. было нарушено и выдержки из них о первой русской революции 1905-1907 гг. были опубликованы в тридцатых годах прошлого века в журнале «Красный архив».

То были отрывки из ежедневных записей, «препарированные» по усмотрению идеологически выдержанной редакции. За последние несколько лет также опубликованы выдержки из дневников К.Р. и часть его переписки. А вообще вокруг рукописного наследия Великого князя до сих пор не утихают ожесточенные споры.

«Можно или нет?» — вот поистине гамлетовский вопрос! Можно ли публиковать воспоминания, содержащие интимные или очень личные подробности? Не знаю. Но повторюсь, что сам автор предполагал в дальнейшем публикацию дневников.

В настоящее время в Государственном архиве Российской Федерации из указанных в описи А.Л. Бема 66 дневников хранятся 64 книги. Одна книга, записи которой охватывали период с 22 сентября 1913 года по 28 июля 1914-го, была утеряна вместе с остальным багажом в Германии, когда Великий князь возвращался в Россию после объявления Первой мировой войны.

Некоторые исследователи считают, что тетрадь «не утерялась», а была конфискована немцами. По-видимому, и сам К.Р. так считал: «Да и тетрадь осталась в плену у немцев…»

Министерство иностранных дел предпринимало попытки разыскать дневник, но Февральская революция 1917-го помешала этому.

Второй пропавший дневник освещал события июня 1880 — августа 1881 года. Вероятно, он исчез во время учебного плавания по Средиземному морю.

ДЕЛО ЧЕСТИ

Нельзя не упомянуть и о зяте К.Р. — кого он любил и кого оплакал в своем сердце, как собственного сына.

В начале войны Константин Александрович Багратион-Мухранский в рядах Кавалергардского полка ушел на фронт. Участвовал в боевых и разведывательных операциях. За героизм и воинскую доблесть был награжден Георгиевским оружием. Как следует из приказа о награждении, поручик Багратион-Мухранский, «будучи послан в тыл противника на разведку в районе Мариамполя, пробыл там с 27-го февраля по 2-е марта (числа в приказах цитируются по старому стилю — Авт.) 1915 г. при исключительно трудной обстановке», подвергая жизнь опасности. Он вернулся тогда, добыв чрезвычайно важные сведения о противнике, которые способствовали успеху части.

«Фельдфебель корпуса 1909 г., породистый и красивый в своем кавалергардском мундире, Константин Багратион пользовался общей любовью в нашей пажеской семье, — писал в эмиграции Александр Гершельман, камер-паж выпуска 1913 года. — В нашем первом бою 30 июля 1914 года под Гутковом, лежа с ним вместе в цепи взвода на русско-германской границе, я получил свое боевое крещение как передовой наблюдатель батареи. Во время первых месяцев войны он себя показал выдающимся офицером. Неудовлетворенный службой в кавалерии, он перевелся в Эриванский полк…»

Константин Александрович знал, что из-за страшных потерь в пехоте недоставало офицеров, и хотел, хотя бы на время, перейти туда. 18 мая 1915 года он по собственной инициативе был прикомандирован к 13 лейб-гренадерскому Эриванскому полку командиром 5-ой роты.

Как тут не вспомнить исключительного, «волшебного» поэта Серебряного века Николая Гумилёва, очень точно сказавшего: «Мне, вольноопределяющемуся охотнику одного из кавалерийских полков, работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных вполне законченных задач, за которыми следует отдых…

Если пехотинцы — поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы — это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы — наши отцы, — говорит кавалерист пехотинцу, — за вами как за каменной стеной» («Записки кавалериста», гл.1).

Незадолго до откомандирования на фронт князь успел кратко повидаться с семьей. Вместе с женой они даже устроили в своих комнатах «под куполом», где жили с Татьяной Константиновной в Павловске, вечер для раненых офицеров Эриванского гренадерского полка, которые лечились в госпиталях Царского Села. Тогда-то Константин и признался супруге, что переходит в пехоту. Сказать, что признание ей пришлось по душе, нельзя, но Татьяна знала, что отговорить мужа невозможно — он был настоящим офицером.

МАЛЕНЬКИЕ «ПЕСЧИНКИ» ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ

С благодарностью я думаю о тех людях, которые оставили нам поистине уникальные мемуары — в дневниках, книгах, журналах (той же «Кадетской перекличке»), стихах, дневниках и записках. Что бы мы, ныне живущие, делали без бесценных воспоминаний (изложенных прекрасным русским языком) тех, кто своими руками «делал» историю нашей страны и записал их «в назидание потомству»?..

Ибо, как писал штабс-капитан К. С. Попов, военный историк, автор потрясающих «Воспоминаний кавказского гренадера 1914-1920» (Белград, русская типография, 1925 г.), «память не ждет, нужно спешить… Живых свидетелей пережитого становится все меньше и меньше». Георгиевский кавалер, он, кстати, был лично знаком с князем Багратионом — они вместе служили в 13-м Эриванском полку.

И мы имеем прекрасную возможность лично «увидеть» небольшой фрагмент того, что происходило на фронтах Великой, как ее тогда называли, или Первой Мировой, как говорят нынче, войны.

«В крупных событиях войны я был маленькой песчинкой, — так образно выразился Константин Сергеевич, — обыкновенным рядовым офицером… Все мы, кадровые офицеры, были в этот день в приподнятом состоянии духа; нас радовало, что наш полк, пройдя столько тяжелых испытаний и временами доходя в количественном отношении до нуля, как феникс, возродился из пепла. Как ни мало осталось кадровых Эриванцев, но дух старого полка жил в оставшихся неугасимым огнем.

…И теперь, собравшись в тесном кругу своей полковой семьи, мы приветствовали в самых теплых словах и тостах прибывших к нам доблестных кавалергардов, по доброй воле слезших с коней и пришедших на помощь нам — пехоте, зная, что у нас недостаток офицеров и от этого страдает дело.

Кавалергарды просили не быть к ним строгими, ибо они не знают пехотного строя, и мы наперерыв старались их заверить, что во всем и всегда будем их предупреждать… Полк опять был в полном составе и даже настолько, что некоторые роты имели младших офицеров, что считалось большой роскошью…»

У Константина Багратиона, как писал К.С. Попов, тоже был младший офицер — прапорщик «с хорошей русской фамилией» Жилин.

Во время атаки на неприятельские позиции 1 июня князь Багратион пал смертью храбрых. Ему было двадцать шесть лет.

Судя по всему, его последние слова адресовались именно Попову: «За пять минут перед атакой князь Багратион-Мухранский по телефону передал мне привет и пожелал успеха. Ну, «сейчас двинемся», сказал он, и очевидно двинулся, потому что вправо у полотна все заклокотало…»

Участник этого боя полковник Вышинский писал: «Пули свистели на все лады, шрапнели рвались настолько близко, что нас обсыпало землей, но на этот раз Бог спас. На полпути мы сделали маленький привал в окопе, так как особенно густо стали сыпать шрапнелью, затем пошли дальше… Во время этого наступления был убит князь Багратион-Мухранский…»

Военная газета «Русский инвалид», со ссылкой на Высочайший приказ о посмертном награждении князя Орденом Святого Георгия IV степени, писала: «19 мая (по старому стилю — Авт.) 1915 года при атаке неприятельской позиции к востоку от селения Загроды (ныне Польша — Авт.), командуя 5-й ротой сего полка и увлекая своим примером нижних чинов, с беззаветным мужеством, засвидетельствованным начальником боевого участка, первым ворвался в неприятельский окоп».

Это был поистине страшный день — в тот день, когда погиб Багратион, полк потерял убитыми и ранеными свыше 2000 гренадер…

Могилу князя Константина Александровича Багратион-Мухранского в Светицховели разграбили большевики, но не нашли ни драгоценных камней, ни шитых золотом покрывал — ровным счетом ничего, на что так рассчитывали. Ничего, кроме наград на боевом мундире офицера.

«СНЫ О ГРУЗИИ»

Современная Мцхета совсем мала. О былом величии древней столицы напоминают лишь развалины крепости на окраине городка, да старинный, кафедральный собор Светицховели («Животворящий столп») — центр христианской Грузии на протяжении веков.

Во все времена своего существования собор был одновременно и местом коронования, и усыпальницей для представителей грузинских царей и их прямых потомков. Даже когда столица сменила географическую прописку, представителей рода Багратиони по-прежнему продолжали хоронить здесь, под сводами этого величественного собора. Перед иконостасом — сплошные гранитные могильные плиты, расположенные прямо в полу, — таков традиционный символ христианского смирения.

На одной из плит белого мрамора по-русски золотыми буквами написано, что «тут покоится ротмистр, князь Константин Александрович Багратион-Мухранский, павший смертью храбрых в 1915 году». Именно здесь нашел свой последний земной приют зять К.Р., муж его старшей дочери Татьяны.

Подпоручик К. М. Перепеловский на страницах журнала «Кадетская перекличка» (№ 26-28, 1981 год) вспоминал похороны Константина Александровича и то, чему лично был свидетелем.

«В Тифлисе, на всем пути торжественной похоронной процессии были выстроены шпалерами войска гарнизона и все учебные заведения города, и наш корпус…

Уже в 60-х годах, встретив на кладбище в Сент-Женевьев игуменью Тамару (Татьяна Константиновна постриглась в монашество в 1946 году в Женеве с именем Тамара — Авт.), возвращавшуюся… в Иерусалим, я представился ей как преемственно возглавлявший тогда Объединение Киевского военного училища, шефом которого был ее отец, и напомнил ей об этих похоронах, на которых присутствовал еще мальчиком».

Местные старожилы еще долго покачивали головами, вспоминая, что княгиня Татьяна отдала распоряжение привезти на похороны мужа буквально все цветы, которые в те дни станут продаваться в Тифлисе.

…Нам не дано знать, о чем думала молодая вдова, сопровождая мужа в последний путь. Татьяна 

Константиновна не оставила мемуаров — лишь вышедший в 1962 году в Париже сборник памяти К.Р. («В отрывочных картинках, каким я помню Отца») слегка приоткрывает нам ту атмосферу сердечности и любви, которая царила в семье. Инокиня же Тамара, ставшая настоятельницей на Елеоне, была открыта для другого, горнего мира.

Но можно мысленно представить себе то, что видела она летом 1915 года в древней столице Грузии, и мысленно пройти по той дороге, где когда-то шла и она, вспоминая и оплакивая свою единственную любовь…

Стоит посмотреть вниз, на Мцхету, и становится понятно, почему именно здесь, где так живописно сливаются воды Арагви и Куры, возникла столица Иберии. Над городом, на самом краю скалы, — замер монастырь Джавари («Крест»), один из выдающихся памятников средневековой грузинской архитектуры. Говорят, именно это место умиротворения и гармонии впечатлило М.Ю. Лермонтова, начавшего поэму «Мцыри» изумительными в своей простоте словами:

Немного лет тому назад,

Там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, словно две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь…

Вряд ли в такое тяжелое для нее время Татьяна Константиновна любовалась суровой красотой Кавказа, но строгое величие Кавказского хребта и спокойная прелесть долин Грузии с поросшими мхом старинными церквами и башнями почему-то стали ей особенно дороги. Может быть потому, что здесь, как говорил К. Бальмонт, «скалы учат силе, а цветы учат нежности»? Кстати, именно ему принадлежит лучший из существующих переводов на русский язык поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», воспевающей царицу Тамару, столь любимую княжной Татьяной.

…Как-то эмигрант, кадет Крымского кадетского корпуса (в Югославии), посетивший эти места, воскликнул: «В Мцхете чудный собор, вековая старина! Резьба по камню, свой особый стиль» (Владимир Бодиско. «Кадетская перекличка», №35. Нью-Йорк, апрель 1984 г.).

Светицховели, где упокоился князь Багратион, был построен в XI веке на месте первой в Грузии христианской церкви Двенадцати Апостолов, сооруженной еще в IV веке, а нынешний строился в 1010-1029 годах лучшими грузинскими мастерами под руководством архитектора Арсукидзе, лично принимавшим участие в строительстве западных врат в качестве строителя.

Наверняка Татьяна Константиновна видела на стене собора загадочный, даже жутковатый, рельеф — руку, держащую строительный угольник. Надпись под рельефом в переводе с грузинского звучит примерно так: «Десница раба Божия Арсукидзе. Помяните». По преданию, руку архитектору отрубили, дабы мастер не повторил где-либо столь совершенный собор.

У поэтессы Беллы Ахмадулиной есть чудесные стихи о Мцхете, написанные в 1960 году.

Сны о Грузии — вот радость!

И под утро так чиста

виноградовая сладость,

осенившая уста.

Ни о чем я не жалею,

ничего я не хочу —

в золотом Свети-Цховели

ставлю бедную свечу.

Малым камушкам во Мцхета

воздаю хвалу и честь

Господи, пусть будет это

вечно так, как ныне есть…

КОНСТАНТИНОВИЧИ

К.Р. не дожил до того страшного года, когда его дети — Константиновичи — были безжалостно вырублены большевистским топором. Одни убиты, другие — в эмиграции… Господь оказал ему такую милость, и он ушел раньше.

Научи меня, Боже, любить

Всем умом Тебя, всем помышленьем,

Чтоб и душу Тебе посвятить,

И всю жизнь с каждым сердца биеньем.

Научи Ты меня соблюдать

Лишь Твою милосердную волю,

Научи никогда не роптать

На свою многотрудную долю…

Трое из пяти сыновей К.Р. — князья Иоанн, Игорь и Константин, а также Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, были брошены живыми в старую шахту вблизи Алапаевска в ночь на 18-е июля 1918 года.

…Заключенных разбудили, посадили в телеги и повезли в деревню Синячиху. Нужный чекистам рудник располагался в 18 километрах от Алапаевска. Для расправы наметили шахту Нижнюю Селнмскую в 60 метров глубиной, из стен которой торчали полусгнившие бревна, а на дне стояла глубокая вода.

Телеги остановились около рудника, смертников погнали к жерлу шахты. Первой стали толкать прикладами к краю Елизавету Фёдоровну. Она крестилась и молилась с возгласами: «Господи, прости им! Не ведают, что творят!» Ее столкнули вниз, стали сталкивать и остальных. Великий князь Сергей Михайлович вырвался из рук палачей и схватил одного из убийц за горло. Его застрелили в голову, единственного сбросив мертвым. Потом начали закидывать шахту гранатами, рассчитывая, что взрывы обрушат ее стены, добьют жертв и надежно засыплют могилу, на дне которой должны были утонуть те, кто не разбился при падении.

Когда канонада стихла, убийцы услышали стоны и молитвенное пение: «Спаси, Господи, люди Твоя-я-я…» Завалив шахту валежником, подожгли костер, забивший штрек…

Елизавета Фёдоровна упала на выступ в пятнадцати метрах ниже зева шахты. Рядом с ней упал Иоанн Константинович, «Иоанчик», тот, кого княгиня любила из Константиновичей больше всех.

Рядом с Великой княгиней валялись две неразорвавшиеся гранаты.

Сама она была изувечена ударами прикладов, расшиблась при падении, особенно ударами о торчащие бревна лбом и левым виском. Князь Иоанн лежал с разбитой головой, стонал, и матушка Елизавета, нащупав свой апостольник, перевязала ему голову.

Время от времени она целовала иконку Спасителя, которую удалось спрятать от палачей на груди. Образ, украшенный драгоценными камнями, был надписан по обороту: «Вербная Суббота 13 апреля 1891 года» — памятный день перехода немецкой принцессы в Православие…

Потом придет армия Колчака, и тела мучеников поднимут из шахты. Судебный следователь по особо важным делам при адмирале Колчаке Н.А. Соколов первый проведет детальное исследование убийства Царской Семьи и верных ей людей в доме инженера Ипатьева; на руднике Ганина Яма; на шахте в нескольких верстах от Алапаевска. Николай Алексеевич сделает все, чтобы сохранить бесценный следственный материал, «найти истину и соблюсти ее для будущих поколений».

1 ноября 1981 года Собором Русской Православной Церкви Заграницей новомученики — Иоанн, Игорь, Константин (Константиновичи), Елизавета Фёдоровна и ее келейница Варвара — причислены к лику святых.

«НЕПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ»

«В воскресенье поехали в Иерусалим, — записывала я свои дорожные впечатления. — Елеон. «Русская свеча». Место обретения главы Иоанна Предтечи — сюда, вопреки своей нелюбви к туристам, нас почему-то пригласила матушка Кристина — невысокая, полненькая, смуглая. По происхождению арабка, но по-русски говорит хорошо.

Она попала в монастырь еще девочкой и помнит настоятельницу матушку Тамару (т. е. княжну Татьяну, дочь К.Р.), о которой я когда-то писала статью! Никогда не думала, что увижу монастырь, и колокольню «Русскую свечу», и место стояния Пресвятой Богородицы во время Вознесения Ее Сына!..

Что мы знали в советское время обо всем этом? К величайшему стыду, практически ничего. О камне, на котором стояла сама Дева Мария при Вознесении Иисуса Христа, или о часовне на месте обретения честной главы Иоанна Предтечи? Ее нашли в сосуде, куда положили по велению Иродиады. Из Самарии кувшин был перенесен слугой царя Ирода Антипы, тайным назореем.

Монастырь Марии Магдалины в Гефсимании — на горе. Очень зелено (что в каменном и жарком городе необычно), очень красиво, много цветов, территория террасами взбирается вверх. Справа и слева калиточки с надписью «private», куда заходить, естественно, нельзя — частная территория, кельи.

В маленьком храме внутри святыни — мощи святой княгини Елизаветы Фёдоровны и ее инокини Варвары, которых сбросили в шахту в Алапаевске в 1918 году. И еще после этого, достаточно долго, по словам местных крестьян, из шахты слышались песнопения и молитвы.

Храм необыкновенно светлый, уходить оттуда не хочется. Сверху весь Иерусалим как на ладони. Отсюда открывается великолепный вид на Старый город. Возможно, здесь Спаситель ночевал под деревьями или в пещерах, когда оставаться в Иерусалиме было опасно… Заказали службы. «Очень странно, — сказал наш гид Марк, — что мы сюда попали, обычно и паломников-то пускают неохотно, а уж туристов и подавно!»

Как войдешь в монастырь, сразу попадаешь в оливковый сад. Невысокие, невзрачные деревца — справа и слева. Но в целом картина почему-то родная и умиротворяющая. Когда выходили, батюшка, сидевший у ворот вместе с сестрами, задорно крикнул: «Христос воскресе!» Моя дочка, Лена, единственная из группы, не растерялась — ‘‘Воистину воскресе!’’»

Мы жили в Советском Союзе вне церковной ограды. Да и те, кто захаживал в храм, чтобы поставить Богу свечку, вряд ли знали историю Масличной горы. Историю обители, где настоятельницей на протяжении двадцати четырех лет была княжна из Дома Романовых. Наша современница.

Не говори, что к небесам

Твоя молитва недоходна:

Верь, как душистый фимиам,

Она Создателю угодна.

Когда ты молишься, не трать

Излишних слов; но всей душою

Старайся с верой сознавать,

Что слышит Он, что Он с тобою…

Эти стихи К.Р., поэта-провидца, как его называли, наилучшим образом подходят к служению его дочери на Святой земле.

…Нынешние кадеты, уважая память героев Великой Отечественной войны, тем не менее, должны знать и историю кадетских корпусов Россiи. И — почитать светлую память того, кого называли «Отцом всех кадет».

ЕГОРОВА Ольга Юрьевна, родилась в Калуге.

Выпускница факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В 1997 году была ответственным секретарём журнала «Профи».

На протяжении шести лет, с 1998‑го по 2004 год, являлась редактором отдела культуры в газете «Спецназ России», издаваемой Ассоциацией ветеранов подразделения антитеррора «Альфа». Опубликовала большой цикл статей, посвящённых женщинам в истории отечественной разведки.Автор книги «Золото Зарафшана».

 

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»