Автор: МАТВЕЙ СОТНИКОВ

ПИТЕРСКИЙ «МАЙДАН». 1917 - ОКОНЧАНИЕ

Фото: Победа в Первой Мировой войне, оплаченная огромными жертвами всего российского народа, была украдена «февралистами»

К СТОЛЕТИЮ ФЕВРАЛЬСКОГО ПЕРЕВОРОТА

Окончание. Начало.

ВЫСТРЕЛ ГЕНЕРАЛА КРЫМОВА

Одним из символов февральской измены стал Гвардейский флотский экипаж Свиты Его Величества. К стенам Таврического дворца его под революционным флагом привел двоюродный брат императора — Великий князь Владимир Кириллович. Впрочем, чему удивляться, коль скоро мать его, Мария Павловна, в частных разговорах предлагала «устранить, уничтожить» императрицу.

Для всех верных переход Кирилла на сторону мятежа стал символом того, что династия действительно капитулировала. Стало быть, кончено! Февралисты ликовали. Однако эйфории хватило ненадолго, и к Октябрю от иллюзий не осталось и следа.

Что до генерал Крымова, то он застрелился еще в августе семнадцатого, после тяжелого, взвинченного разговора с премьером Керенским в Зимнем дворце.

«Пасхальный перезвон надо кончать, пора бить в набат», — убеждал соратников и колеблющихся Крымов. То, что происходило вокруг, не оставляло сомнений взяв власть, либеральные политики и социалисты проявили свою полную государственную несостоятельность. Да и с шулерами, как известно, в карты играть не садись — без царя в голове, без туза в рукаве.

Осознание трагической чертовни, в которую он, Крымов, попал в дни неудачного выступления Верховного главнокомандующего генерала Корнилова, уже не оставляло ему выбора. Все было кончено — Россiя, как пущенный под откос литерный поезд, неудержимо летела в тартарары.

Приехав на Захарьевскую к своему старому знакомцу ротмистру Журавскому, Крымов написал две записки ушедшей от него жене — краткую, что не может вынести позора неизбежного суда, и генералу Корнилову, большую, после чего выстрелил себе в грудь.

Смерть явилась за Крымовым позже, в Николаевском военном госпитале, где генерал несколько раз приходил в сознание. Хоронили сломанный «меч Корнилова» почти тайно, как тать, опасаясь нежелательных эксцессов.

А Крымовскую записку, которая жгла руки, Лавр Георгиевич Корнилов порвал тотчас после прочтения. На вопрос генерала Лукомского, что в ней, ответил «Ничего особенного…»

ЛИТЕРНЫЙ ИЗ МОГИЛЁВА

Четвертое марта. Могилёв. Стоял холодный вечер с ветром и мелким снегом. В вокзальном павильоне станции находились генералы Алексеев и Лукомский и десятка три офицеров. Все они дожидались прибытия царского поезда.

— Ваше Высокопревосходительство, поезд подходит, — доложил дежурный офицер.

Все поднялись и вышли на перрон.

Вот вдали показались огни паровоза. За ним тихо потянулись темно-синие вагоны с царскими вензелями.

— Не сон ли это — спрашивал себя полковник Пронин из штаба Верховного Главнокомандующего. Его охватило чувство безысходной грусти. Сердце болезненно сжималось. — Вот я стою «смирно» и держу руку у козырька, а императора уже нет. Сюда привезли его тело… Прибыл «бывший» император. Да и вообще в России теперь нет Государя.

Ветер качал вверху фонарь, и на вагонах играли гигантские причудливые блики…

Поезд тихо остановился.

Полковник Пронин оказался против второй площадки царского вагона. Но что это Глядя на вагон, находившийся в трех шагах от него, Василий Михайлович был поражен большим количеством каких-то царапин и изъянов. Покраска местами как бы потрескалась и большими слоями поотваливалась. «Будто следы от попавших в него мелких осколков снарядов», — мелькнула у него мысль.

С площадки вагона соскочили два казака и стали по бокам выхода на перрон.

Спустя несколько минут вышел Государь. Он медленно пошел вдоль фронта офицеров, молча здороваясь, глядя каждому в глаза и пожимая руку.

Находившийся в царском поезде полковник Мордвинов А. А. так описывает свою беседу с царем, состоявшуюся незадолго до прибытия в Могилёв

«Государь шел так же молча, задумавшись, уйдя глубоко в себя. Он был такой грустный, ему было так «не по себе»…

— Ничего, Ваше Величество, — сказал я, — не волнуйтесь очень, ведь вы не напрашивались на престол, а наоборот; вашего предка в такое же подлое время приходилось долго упрашивать, и, только уступая настойчивой воле народа, он, к счастью России, согласился нести этот тяжелый крест… Нынешняя воля народа, говорят, думает иначе… Что ж, пускай попробуют, пускай управляются сами, если хотят. Насильно мил не будешь, только что из этого выйдет.

Государь приостановился.

— Уж и хороша эта воля народа! — вдруг с болью и непередаваемой горечью вырвалось у него. Чтобы скрыть свое волнение, он отвернулся и быстрее пошел вперед. Мы молча сделали еще круг.

— Ваше Величество, — начал опять я, — что же теперь будет, что вы намерены делать

— Я сам еще хорошо не знаю, — с печальным недоумением ответил государь, — все так быстро повернулось… на фронт, даже защищать мою родину, мне вряд ли дадут теперь возможность поехать, о чем я раньше думал. Вероятно, буду жить совершенно частным человеком. Вот увижу свою матушку, переговорю с семьей. Думаю, что уедем в Ливадию. Для здоровья Алексея и больных дочерей это даже необходимо, или, может, в другое место, в Костромскую губернию, в нашу прежнюю вотчину.

— Ваше Величество, — с убеждением возразил я, — уезжайте возможно скорее за границу. При нынешних условиях даже в Крыму не житье.

— Нет, ни за что. Я не хотел бы уехать из России, я ее слишком люблю. За границей мне было бы слишком тяжело, да и дочери и Алексей еще больны».

«Я — ГЕНЕРАЛ РУССКИЙ»

Теперь уже можно точно назвать авторов-исполнителей фальшивого Манифеста — это генерал Лукомский и чиновник Министерства иностранных дел, заведующий дипломатической канцелярией Ставки Николай Базили.

Общую редакцию подложного Манифеста взял на себя начальник Генерального штаба генерал-адъютант Алексеев, сыгравший роковую роль в событиях Февраля. Временное правительство быстро отказалось от его услуг. «Рассчитали, как прислугу», — жаловался он, пережив крутой взлет и быстрое падение.

Деятельными участниками заговора были депутаты Думы Гучков и Шульгин, слетевшиеся в Псков за царским отречением, а также главнокомандующий войсками Северного фронта генерал-адъютант Рузский и его начальник штаба генерал Данилов.

Уже пребывая в ссылке, император как-то признался «Бог не оставляет меня, Он дает мне силы простить всех моих врагов и мучителей, но я не могу победить себя еще в одном генерал-адъютанта Рузского я простить не могу!»

Генерал Рузский окажется в числе полутораста заложников, взятых большевиками в городках кавказских Минеральных Вод. Находясь под арестом в гостинице, он будет пилить дрова, мыть тарелки и подметать комнату. «Пошел в свою конуру, барбос!» — будут шпынять его озлобленные красноармейцы и революционные моряки. (Впрочем, так же люто они относились ко всем «бывшим», желая только одного скорейшей смерти этих врагов трудового народа).

В холодный и ветреный осенний вечер заложников, включая одного священника, перевели через майдан и вытолкали на городское госпитальное кладбище Пятигорска, к подножию Машука.

— Мы — свободные граждане, а нас по неизвестной причине ведут на казнь, — не выдержал генерал Рузский. Его голос звучал тихо и протяжно, с нотками иронии. — Я всю жизнь служил, дослужился до генерала, а теперь должен терпеть от своих же, русских.

— Кто говорит — вызверился один из конвойных. — Генерал, что ли

— Да, генерал.

После чего последовал удар прикладом и окрик

— А ну замолчи, гнида!

На кладбище несчастным приказали раздеться и встать на колени пред вырытой ямой. Затем по очереди принялись рубить шашками. Убивали неумело, нанося беспорядочные, слепые удары.

— Я — генерал Русский, — сказал один из приведенных на убой, — и помните, что за мою смерть вам отомстят русские. — И, склонив голову, выдохнул

— Рубите!

Но это было еще не все…

— Признаешь ли ты великую российскую революцию — вскинулся, наливаясь яростью, председатель местной «чрезвычайки» Атарбеков.

— Я вижу лишь один великий разбой, — последовал ответ.

Выхватив кинжал, Атарбеков рубанул говорившего по руке, а потом всадил черкесский клинок в дернувшуюся шею. Тут же на седую голову обрушились шашки и удары прикладов.

Так встретил свою смерть бывший николаевский генерал-адъютант Рузский, участник трех войн, внучатый племенник Лермонтова. И человек, предавший Государя.

Не выдержав всего этого ужаса, двое отказались быть палачами, и их отослали прочь. «Господи, ну какие же негодяи! Господи… Натешились, упыри, напились кровушки», — повторял про себя один из красноармейцев, терский казак, когда оба устремлялись за адовы врата кладбища.

Когда рубка завершилась, и палачи покидали место казни, на Покровской церкви в Нахаловке ударило три часа ночи. Наступило время между волком и собакой.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Таким образом, ни с юридической, ни с фактической точки зрения отречения императора Николая, ставшего жертвой верхушечного заговора, не было. Опубликованный акт об отречении от престола — это фальсификация.

Очевидно, что Февральские события — это не революция, а государственный переворот, инспирированный извне. Точно также, к слову, как киевский ЕвроМайдан 2014 года — хорошо подготовленный и профинансированный заговор, закамуфлированный под народные протесты и бандеровский реванш.

Долгие годы было принято считать (среди противников советской власти), что именно большевики и их союзники привели Россiю к гибели. Однако не будь мятежного Февраля, не было бы и революционного Октября семнадцатого.

О бурных событиях той поры сэр Уинстон Черчилль сказал грустно-элегически «Корабль российской государственности затонул при входе в гавань победы».

Эта победа в Первой Мировой войне, оплаченная огромными жертвами всего российского народа, была украдена «февралистами» — организаторами тогдашнего Питерского «Майдана», поддержанного союзниками по Антанте — вероломными Англией и Францией.

Белое движение, при всей своей жертвенности, было в своей основе безблагодатным, потому Господь и не даровал ему победы, а большевики, железом и кровью собравшие распадавшуюся после Февраля страну, сохранили ее для Будущего. Для возвращения в родную гавань.

Сто лет смут, войн, ужасающих потерь и лишений… Такова цена Февраля семнадцатого года.

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»