Автор: МАТВЕЙ СОТНИКОВ

ПИТЕРСКИЙ «МАЙДАН». 1917 - НАЧАЛО

Фото: «Я не хотел бы уехать из России, я её слишком люблю. За границей мне было бы слишком тяжело, да и дочери и Алексей ещё больны»

К СТОЛЕТИЮ ФЕВРАЛЬСКОГО ПЕРЕВОРОТА

Накануне Февральского мятежа в кабинете председателя Государственной Думы Василия Родзянко, в Таврическом дворце Петрограда, сошлись лидеры тогдашней системной оппозиции, объединившейся в «Прогрессивный блок».

«ЩАДИТЬ И ЖАЛЕТЬ ЕГО НЕЧЕГО…»

На горячее были «сервированы» командующий войсками Северного фронта генерал Рузский и начальник Уссурийской конной дивизии генерал Крымов, доверенное лицо начальника Генштаба Алексеева.

— Пока не прояснится и не очистится политический горизонт, — тяжко ронял слова Александр Крымов, — пока не будет другого правительства, которому поверят там, в армии, — не может быть надежд на победу. Будем откровенны, господа! Войне определенно мешают в тылу. Временные успехи сводятся к нулю.

Его слушали не перебивая.

— Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте, — чеканил Крымов, грузно нависая над столом. — Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, иных средств нет. Все было испробовано как вами, так и многими другими, но вредное влияние жены сильнее честных слов, сказанных царю. Времени терять нельзя.

Генерал Крымов замолчал и опустился в кресло. Несколько минут все сидели смущенные и удрученные.

Мучительную паузу прервал депутат Андрей Шингарёв, один из руководителей партии конституционных демократов и председатель военно-морской комиссии Думы.

— Генерал прав переворот необходим! Но кто на него решится

На это откликнулся руководитель думской группы «Союз 17 октября» Сергей Шидловский, он же председатель бюро «Прогрессивного блока». Сказал с озлоблением, вбивая слова-гвозди

— Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россiю!

Начались бурные споры. Тут же были выложены на стол как козырной довод слова генерала Брусилова «Если придется выбирать между Царем и Россiей — я пойду за Россiей». Самым неумолимым и резким был олигарх Терещенко, он же депутат и товарищ председателя Центрального военно-промышленного комитета.

В итоге условились, что переворот должен произойти не позднее апреля семнадцатого — до общего наступления стран военно-политического блока Антанты, чтобы упредить в русском обществе патриотический подъем. Тогда уже будет не до фронды. Тут и по шее можно получить, да-с!

План был прост во время очередной поездки Государя в могилёвскую Ставку задержать императорский поезд. Ну, остальное уже дело техники. Так оно и вышло.

Прервав лечение в Севастополе, начальник Генерального штаба генерал-адъютант Алексеев срочно вернулся в Ставку и убедил Государя незамедлительно прибыть в Могилёв по причине некоего спешного дела, требовавшего личного присутствия монарха.

Глава МВД Александр Протопопов уверял Государя в полном спокойствии в столице, желал хорошего путешествия в Ставку и скорейшего возвращения. Уходя из царских покоев, он весело сказал скороходу Климову

— Вот, Климов, ваши генералы уговаривают Его Величество не уезжать в Ставку и говорят, что будут какие-то беспорядки. А я вам говорю «Можете ехать, все в порядке, берегите Государя».

Похлопав по плечу Климова, болван (или соучастник заговора) быстро направился к выходу. Позже эти его заверения не раз будет вспоминать царская прислуга.

ЗАПАДНЯ ДЛЯ ГОСУДАРЯ

Двадцать второе февраля, среда. День выдался ясный, морозный. Государь с утра укладывался в дорогу. Накануне он осмотрел только что отстроенную в русском стиле трапезную в Фёдоровском городке. «Ему показали древние иконы и иконостасы из подмосковной церкви царя Алексея Михайловича, настенную живопись трапезной и несколько сводчатых палат.

— Прямо сон наяву — не знаю, где я в Царском Селе или в Москве, в Кремле, — удивленно говорил Николай.

Потом он прошел в остальные комнаты. В гостиной сел в мягкое кресло, долго рассматривал картину, на которой был изображен старый паровоз и несколько вагонов, показавшихся из-за поворота

— Так бы и сидел в этом уютном кресле, забыв о всех делах, да, к сожалению, они все время о себе напоминают.

Распрощавшись после завтрака с семьей и Вырубовой, Государь вместе с императрицей выехал из Царского села. «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество», — прокричали чины Конвоя, Собственного полка и Дворцовой полиции.

В Знаменской церкви Николай и Александра приложились к чудотворной иконе Божией Матери.

Поехали к Царскому павильону…

Белая пелена расстилалась кругом. Блестел на солнце купол Фёдоровского собора, где только что окончили напутственный молебен, и окрест разносился, переливаясь, веселый звон его колоколов.

В два часа царский поезд тронулся в путь. По сторонам, как вкопанные, стояли часовые Железнодорожного полка.

Вот поезд скрылся, повернув на Гатчину…

Императрица в красных пятнах, вся на нервах, вернулась в Царское село. Неясное, но сильное предчувствие чего-то нехорошего, страшного угнетало ее и не давало собраться с мыслями. Она долго молилась и плакала.

Тем же вечером в столице паркетные офицеры, кривясь и усмехаясь, не таились и раззванивали новость Его Величество уже не вернется. Императором. Или не вернется вообще.

Западня захлопнулась ночью двадцать восьмого февраля на станции Малая Вишера, где поезд был блокирован заговорщиками. Прибыв в древний Псков, Николай был уже заложником своего окружения. Измена, заранее обдуманная и спланированная, перемешалась с трусостью, глупостью и призрачными, болотными иллюзиями.

БЕСПОРЯДКИ В СТОЛИЦЕ

На момент переворота власть в Петрограде оказалась в случайных, неумелых руках. Да тут еще наследник и царевны, находившиеся в Царском Селе, вдруг заболели корью — ну не рок ли Императрица вынуждена была оставить дела и выхаживать детей.

В отсутствие Александры Фёдоровны в Петрограде и начались события, которые позже будут названы Февральской революцией. «Хлебный бунт», к которому вскоре присоединились солдаты «запасных полков», находившихся в столице, был организован и использован главарями переворота из «Прогрессивного блока», масонской «Военной ложи» и великокняжеской фронды. О заговоре были осведомлены послы союзных держав — Морис Палеолог (Франция) и Джордж Бьюкенен (Великобритания).

В Петрограде ширились беспорядки, пролилась первая кровь, но Государь, поглощенный событиями на фронте, оставался в неведении относительно масштаба и характера «забастовки пекарей». Информация утаивалась, фильтровалась и искажалась — и посылаемая из столицы, и здесь, в Ставке, проходя через руки генерала Алексеева.

Но даже в этой ситуации император, почувствовав явную угрозу, посылает командующему Петроградским военным округом генералу Хабалову недвусмысленную телеграмму «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. НИКОЛАЙ».

Однако никаких решительных действий не было предпринято. Руководители Думы открыто перенесли свою деятельность за пределы Таврического дворца.

Видя ненадежность высшего генералитета, Государь решает незамедлительно вернуться в Царское Село и принимает меры по подавлению мятежа. Понимая, что счет идет на часы, заговорщики привели в действие все тайные механизмы беззакония.

В той пиковой обстановке среди «оборотней», облеченных высшей властью, или просто перепуганных государственных деятелей, был только один верный монархии человек, у которого не помутилось национальное сознание, — это сам Государь. Спасал, отстаивал погибавшую Российскую империю один только Царь. Не он погубил, его погубили.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО АЛЕКСЕЕВА

Начальник Генштаба Алексеев пытался уговорить его не покидать Ставку, но Николай остался верен своему решению. Двадцать седьмого февраля он объявил Дворцовому коменданту, генерал-майору Свиты Его Величества Воейкову, что уезжает, и велел сделать все необходимые распоряжения.

Исполнив приказ, Воейков доложил Государю, что тот может сейчас же ехать ночевать в поезд, все приготовлено, и поезд может через несколько часов идти в Царское Село.

Затем Воейков прошел к генералу Алексееву, чтобы предупредить о предстоящем отъезде

— Михаил Васильевич, Государь принял решение безотлагательно ехать в Царское Село.

Лицо Алексеева приняло хитрое выражение, и он с ехидной улыбкой осведомился

— А как же он поедет Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь

— Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить.

— Нет, я ничего не знаю; это я так говорю.

— После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете вы опасным Государю ехать или нет

— Отчего же Пускай Государь едет… ничего.

— Вы должны немедленно сами лично пойти и выяснить Государю положение дел.

Рано утром литерные поезда «А» (царский) и «Б» (свитский) отправились из Могилёва в Царское Село. Затем они почему-то повернули на Псков. Причина Путь в столицу, дескать, был перерезан, а в Пскове под началом генерала Рузского находились верные части Северного фронта.

Но вот какая странность. Еще со времени следования от Малой Вишеры, пока паровоз на остановках брал воду, Государь ни разу не вышел для прогулки на перрон, что он обычно делал, и не послал ни одной телеграммы императрице.

Ну, а когда дело было сделано, народу сообщили, что император Николай II отрекся от престола — то ли на цельном листе бумаги, то ли на двух или трех телеграфных четвертушках. Понимай, как хочешь. Впечатление от этого «добровольного» акта поэт Александр Блок выразил фразой «Отрекся, как будто эскадрон сдал».

Сей документ, отпечатанный на машинке, без абзацев, озаглавлен так «Ставка. Начальнику Штаба». Царская подпись выполнена карандашом и не сопровождена обязательной в таких случаях формулой «На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою подписано…»

Царские подписи под двумя «отречениями» идентичны друг другу, словно бы их выполнил не человек, а некий копировальный автомат. Как оказалось, они взяты с Приказа Николая II по армии и флоту от 1915 года. Зато третий автограф, всплывший в США, заметно отличается от первых двух.

На документах отсутствует личная печать Государя.

Заверяющая скрепа Министра Императорского Двора графа Фредерикса сделана карандашом, а затем аккуратно обведена пером с чернилами.

Более того на всех трех «отречениях», дошедших до наших дней, подпись графа Фредерикса идентична… вплоть до написания букв, росчерков и расположения всех семи слов! А ведь очевидцы на голубом глазу рассказывали, как манифесты около часа ночи принесли в купе, и с каким отчаянием бедный старик их долго подписывал дрожащей рукой.

И вот что оказывается, скрепы Министра Двора на трех экземплярах «отречения» — это копии одной и той же его подписи, сделанные с какого-то четвертого документа.

На подложный документ нахлобучили шапку «Божией Милостию Мы Николай Вторый…», и вот он — Манифест, опубликованный во всех газетах империи. Сей документ позволил юридически обосновать государственный переворот.

По свидетельству генерала Спиридовича, Алексеев, являвшийся руководителем военной части заговора, пытался уговорить начальника Морского штаба при Ставке адмирала Русина склонять Николая II к отречению

«Утром адмирал Русин был приглашен к генералу Алексееву. Алексеев рассказал, что Государь задержан в пути, находится во Пскове, и ему из Петрограда предъявлены требования.

— Что же требуют Ответственного министерства — спросил адмирал.

— Нет. Больше. Требуют отречения, — ответил Алексеев.

— Какой ужас, какое несчастье, — воскликнул Русин.

Алексеев спокойно и невозмутимо молчал. Разговор оборвался. Собеседники поняли друг друга. Русин встал, попрощался и вышел из кабинета, даже не спросив, для чего, собственно, его приглашал Алексеев».

Став позже во главе Добровольческой армии, генерал Алексеев заболеет воспалением легких и скончается в Екатеринодаре осенью восемнадцатого года. Не суждено ему будет вести Белое воинство по причине «февральского греха». Умрет без покаяния.