Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

БИТВА ЗА МОСКВУ. 1917

Фото: Одни офицеры после Февраля быстро стали «революционерами», другие оставались верны традициям императорской армии. Фрагмент картины Павла Рыженко

ПЕРВЫЙ АКТ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Сто лет назад в Москве шли ожесточенные бои между левыми радикалами, сторонниками вооруженного переворота в Петрограде, с одной стороны, и горсткой офицеров с юнкерами, «ударниками», добровольцами и гимназистами — с другой.

Тогда в октябре и ноябре 1917 года одни граждане Российской империи убивали других. То был первый акт гражданской войны, который случился отнюдь не в Петрограде, где «власть валялась на мостовой», а тут, в древней столице Московской Руси-Россiи.

Левые радикалы, которые поднялись в Москве, — это не только большевики, но и их тогдашние союзники по перевороту: левые эсеры, анархисты и меньшевики-интернационалисты. Против них выступили те, кто назвал себя Белой гвардией.

В отличие от Петрограда в Москве была совсем другая атмосфера: поначалу никто не хотел братоубийства, противоборствующие стороны надеялись договориться друг с другом. Но потом волна с берегов Невы и сама логика вооруженного противостояния неотвратимо сделали свое дело.

Все было в эти дни: и героизм одних, и растерянность и трусость других, и даже предательство. Но главным оказалась историческая предопределенность событий, вызванных государственным переворотом февраля семнадцатого.

После него все Белое дело, несмотря на героизм его участников, было безблагодатно по причине предательской роли вождей в дни Февраля. И бои в Москве показали это со всей очевидностью. Что, однако, ничуть не отменяет жертвенности тех, кто сражался тогда за Россию.

«ЖАРКИЙ» МОСКОВСКИЙ ОКТЯБРЬ

С 25 октября по 3 (16) ноября, т. е. больше недели, в Москве шли кровопролитные бои — офицеры, юнкера, студенты оказывали сопротивление тем, кто выступил под знаменами Интернационала. И если в Петрограде левым радикалам, в виду их численного превосходства, удалось довольно-таки быстро подавить сопротивление, и власть была взята уверенной рукой, то в Москве их встретил более жесткий и решительный отпор.

Около полудня 7 ноября московские большевики получили сообщения из Петрограда о том, что «нынче состоится вооруженное восстание» — сигнальный выстрел крейсера «Аврора» стал спусковым крючком для вооруженных рабочих, солдат и матросов, которые захватили Зимний дворец, свергли Временное правительство и провозгласили Власть Советов.

День этот в Питере выдался хмурым. На небе — сплошная облачность, без солнечных просветов, временами моросил холодный дождь. А после пяти часов пополудни, незадолго до сигнала с «Авроры», его заменили густые хлопья мокрого снега.

В Москве еще не выпал первый снег, но политическая ситуация обещала быть жаркой. Получив известие из Питера, в Москве в спешном порядке созвали заседания Советов солдатских и рабочих депутатов, сформировали Боевой центр. Находившиеся в городе воинские части формально подчинялись командующему войсками Московского военного округа, оружие находилось в Кремле под охраной 56-го пехотного запасного полка, три батальона которого стояли в Покровских казармах, а 1-й был расквартирован в Кремле.

Объединившись с левыми эсерами, большевики создали Военно-революционный комитет (ВРК) под руководством Виктора Ногина, который сразу же послал своих агитаторов в казармы запасных подразделений: солдаты должны были захватить Кремль, арсеналы, Госбанк, казначейство.

В противовес этому в Московской городской Думе (на заседании которой поначалу присутствовали и большевики, покинувшие зал после первых выступлений) создается Комитет общественной безопасности. Руководителем КОБа был избран глава города правый эсер Вадим Руднев — городской глава с 1917 года и наиболее энергичный противник большевиков из московских политиков осени 1917-го.

Руднев объявил, что Дума — «единственная законная власть в Москве, поэтому Советам она не подчинится». Его заместителю, командующему Московским военным округом полковнику Константину Рябцеву, также члену партии социалистов-революционеров, было поручено «восстановить порядок в городе».

Опорой Думы были офицеры гарнизона и юнкера. Кроме того, добровольческие отряды в тот же день начали формироваться в Московском университете — оружие студентам выдавалось с армейских складов.

Центром сопротивления стало одно из старейших военных училищ — Александровское (Знаменка, 19). Ныне этот «белый дом на Знаменке», как любовно писал Александр Куприн (сам выпускник Александровского училища), принадлежит Министерству обороны.

Шесть дней продолжалась драма.

«Адский кошмар, только что пережитый Москвой, составляет самую черную страницу из многострадальной истории не одной Москвы, но и всей России, — писал в газете «Русские Ведомости» известный историк и член партии кадетов Александр Кизеветтер. — Шесть дней враг громил Москву из артиллерийских орудий, ежеминутно внося всюду разрушение, смерть, ужас, незабываемое горе. Сердце каждого человека, не утратившего в эти дни в своей душе образа и подобия Божьего, было доведено до высочайшего напряжения нравственной боли».

Погибших в боях отпевали в Храме Вознесения Господня в Сторожах, у Никитских ворот («Большое Вознесение»), где в дни сражений родилась Белая Гвардия. В этой церкви венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова, и там у него упало кольцо, и погасла свеча.

Присутствовавший на панихиде Александр Вертинский написал под ее впечатлением свой известный романс «То, что я должен сказать», который завершается строчками:

И никто не додумался просто стать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги — это только ступени

В бесконечные пропасти, к недоступной Весне!

В советское время об этой «мрачной странице» истории города принято было говорить кратко и сухо: «в Москве шли ожесточенные революционные бои». Об израненном Кремле, улицах, заваленных баррикадами, мостовых, изрытых окопами, о домах, от которых остались только обгоревшие стены, не снимали фильмы, не писали художественных произведений. И неудивительно — ведь в официальную версию Октябрьских дней эти драматические события как-то не вписывались. А история «кремлевского расстрела» вообще подавалась однозначно: юнкера, «дети буржуев», вероломно расправились с красноармейцами.

«НАМ НУЖНА ЖИВАЯ СИЛА!»

Около полуночи сырого и туманного 26 октября отряды красногвардейцев заняли все типографии в городе, арестовав набранные и готовые к печати газеты. После чего начали распространять свой «Рабочий путь», в котором опубликовали воззвание ВРК к рабочим.

В 8 часов утра силы ВРК заняли центральную телефонную станцию и Почтамт на Мясницкой и смогли захватить кремлевский арсенал. Было решено вывезти оружие из Кремля и раздать его рабочим. Несмотря на юнкерские караулы у Кремля, это удается из-за полковника Рябцева, «заигрывавшего с большевиками».

…Что бы мы делали без живых свидетелей тех страшных событий — спасибо им за то, что они смогли записать и сберечь и донести до нас свои воспоминания — то выложенные чьими-то добрыми руками в интернете, то «прятавшиеся» до поры, до времени в архивах — пожелтевшие, хрупкие, трогательные.

«Последние защитники. Александровские юнкера в Москве 1917 года». Автор этих воспоминаний — Павел Соколов. Вот что он рассказывает: «Охранить же безопасность столицы, а с нею, может быть, и судьбу России, Генерального штаба полковнику Рябцеву в голову не приходит. Он равнодушно созерцает из окон Малого Кремлёвского Дворца, где находится его квартира, как на грузовиках, отправленных с заводов и фабрик, развозятся сложенные в Кремле на площади перед Арсеналом штабеля винтовок и ручных гранат, как разбирают оружие шляющаяся солдатня и рабочие. У Троицких ворот в Кремле — юнкерский караул. Юнкера негодуют на расхищение оружия, на подготовку вооруженного восстания…»

Но Рябцеву было не до «косых» взглядов юнкеров. Он занят «важными переговорами» с Ногиным, с которым проезжает на автомобиле мимо изумленных юнкеров. Всем своим видом будто показывая, что, неудобно, дескать, «нетактично в такие острые моменты резкими действиями раздражать рабочий класс…» Даже караул по приказанию Рябцева вывели из Кремля и поставили не с внутренней, а с внешней стороны ворот.

«Целый день, таким образом, — с негодованием вспоминал П. Соколов, — идет вооружение солдат, примыкающих к восстанию, и рабочих. Они образуют отряды Красной гвардии, и отряды эти проходят по Тверской. Военно-революционный штаб основался на Тверской в доме генерал-губернатора. В Думе ораторы Комитета безопасности ломают словесные копья с делегатами Военно-революционного комитета. Длятся словопрения на тему об организации власти на «паритетных» началах…»

Лозунг дня в Думе: «Избежать кровопролития во что бы то ни стало». Бесконечно продолжали обсуждать создание «органа» из представителей обоих комитетов, с тем, чтобы он обладал «всей полнотой власти». Увы! Таким образом, противники левых радикалов упустили блестящую возможность одержать победу в Москве. Ключевой момент всей московской эпопеи, самый важный — был упущен!

Вадим Руднев предложил было отправить солдат к Моссовету и арестовать ВРК в полном составе, однако Рябцев все тянул время, колебался, ему казалось, что можно обойтись мирными переговорами без применения силы.

«Кремль был сдан командующим войсками полковником Рябцевым в самом начале. Это дало возможность красногвардейцам воспользоваться кремлевским арсеналом. Оружие мгновенно рассосалось по всей Москве. Большое количество его попало в руки мальчишек и подростков. По опустевшим улицам и переулкам затрещали выстрелы. Стреляли отовсюду и часто без всякой цели. Излюбленным местом для стрельбы были крыши и чердаки.

Найти такого стрелка, даже если мы ясно обнаружили место, откуда стреляли, было почти невозможно. В то время как мы поднимались наверх, он бесследно скрывался», — вспоминал Сергей Эфрон, юнкер Московского Александровского военного училища (публицист, офицер Белой армии, первопоходник, а затем агент НКВД — Авт.).

Командующий Московским военным округом, несмотря на превосходство в силах, обратился в Ставку с просьбой прислать войска, лояльные Временному правительству, а сам продолжал переговоры с ВРК. Тем не менее, одновременно юнкерские и офицерские роты «для предотвращения массовых беспорядков» заняли позиции на площади Никитских ворот, на Остоженке, Пречистенке, площади Страстного монастыря (ныне Пушкинская площадь).

Москвичи сообщали друг другу, что и у городской Думы стоят юнкерские караулы, с ночи вызванные командующим войсками. Город просто бурлил новостями, одна страшнее другой — о выступлении большевиков в Петрограде, а на другой день, 26 октября, о захвате Зимнего дворца и разгоне Временного правительства.

«Нас бросают то к Москве-реке, то на Пречистенку, то к Никитской, то к Театральной, и так без конца. В ушах звенит от постоянных выстрелов (на улицах выстрелы куда оглушительнее, чем в поле)… Прекрасно скрытые за стенами, большевики обсыпают нас из окон свинцом и гранатами. Время упущено. В первый день, поведи мы решительно наступление, Москва бы осталась за нами…» — оценивает положение тех дней Сергей Эфрон.

Утром 26-го взволнованные москвичи, угрюмо и настороженно посматривающие по сторонам, увидели неровное, свежеприклеенное воззвание Совдепа. Читали молча.

«Товарищи и граждане! Налетел девятый вал революции. В Петрограде пролетариат разрушил последний оплот контрреволюции. Буржуазное Временное правительство, защищавшее интересы капиталистов и помещиков, арестовано. Керенский бежал. Мы обращаемся к вам, сознательные рабочие, солдаты и крестьяне Москвы, с призывом довершить дело. Очередь за вами. Остатки правительства скрываются в Москве. Все с оружием в руках — на Скобелевскую площадь к Совету Р. С. и Кр. Де. Каждый получит определенную задачу. Ц. И. К. М. С. Р. С. и К. Д.»

Упомянутый Сергей Эфрон вспоминал: «Некоторые качают головой. Чувствуется подавленное недоброжелательство и вместе с тем нежелание даже жестом проявить свое отношение.

— Черт знает что такое! Негодяи! Что я вам говорил, С. Я.? Они уже начали действовать!

И, не ожидая моего ответа, прапорщик М. срывает воззвание…

— Вот это правильно сделано, — раздается голос позади нас. Оглядываемся — здоровенный дворник, в белом фартуке, с метлой в руках, улыбка во все лицо.

— А то все читают да головами только качают. Руку протянуть, сорвать эту дрянь — боятся».

Тем временем отряд Красной гвардии занимает Кремль и запирает ворота. Кстати, запирает… и полковника Рябцева. Ему, однако, каким-то образом удается выбраться.

Комендантом Кремля был назначен прапорщик Берзин, а комиссаром — член ВРК Емельян Ярославский (Миней Губельман), «прославившийся» тем, что после революции возглавил «Союз безбожников», составляя пятилетки по уничтожению христианства в России, а заодно и по уничтожению русских православных людей. Им лично были написаны сотни книжонок, призывающих разрушать церкви, глумиться над священниками, убивать верующих. Берзин с Ярославским въехали в Кремль в сопровождении роты дезертиров 193-го пехотного полка — ударной силы большевиков. Именно отряды этого полка принимали участие в захвате Брянского вокзала, Провиантских складов, в боях на «Остоженских позициях», штурмовали штаб Московского военного округа.

Накануне этот полк «прославился» тем, что переколол штыками своих офицеров, отдыхавших в общежитии. В Кремле к ним присоединились взбунтовавшиеся солдаты 56-го запасного полка.

А в это время в «белый дом на Знаменке» — Александровское училище — стали стекаться добровольцы, готовые встать на защиту правопорядка и законных властей. В этой ситуации пока еще законная власть могла полагаться только на отряды юнкеров — Кадетские корпуса, Алексеевское училище, добровольцев из воинских частей.

«КОМАНДУЮЩИЙ — ИЗМЕННИК!»

Как свидетельствовал Сергей Эфрон: «Наконец-то! А я тебя по всему городу ищу! Идем скорее в Александровское училище — там собрание Совета офицерских депутатов. Необходимо присутствовать. Вокруг Александровского училища сейчас организуются все силы против большевиков.

…В одной из учебных комнат находим заседающий Совет. Лица утомленные, и настроение подавленное. Заседают уже несколько часов — и пока что тщетно. Один за другим вяло выступают ораторы — и правые, и левые, и центр. И те, и другие призывают к осторожности. Предлагаю действовать как можно решительнее, так как большевики открыто и лихорадочно готовятся к восстанию.

Говорим до глубокой ночи и решаем на следующий день с утра созвать собрание офицеров Московского гарнизона. Каждый депутат должен сообщить в свою часть о предстоящем собрании. Полночи я стою у телефона, звоня всюду, куда можно, чтобы разнести весть о собрании как можно шире. От числа собравшихся будет зависеть наш успех. Нам нужна живая сила.

С утра 27-го беготня по городу. Захожу в Офицерское экономическое общество, через которое ежедневно проходят тысячи офицеров, и у всех касс вывешиваю плакаты: «Сегодня собрание офицеров Московского гарнизона в Александровском училище в 3 ч. Все гг. офицеры обязаны присутствовать. Совет офицерских депутатов». Меня мгновенно обступают и забрасывают вопросами. Рассказываю, что знаю, о положении дел и прошу оповестить всех знакомых офицеров.

— Непременно придем. Это прекрасно, что мы будем собраны в кулак — все вместе. Мы — единственные, кто сможет дать отпор большевикам.

— Не опаздывайте, господа. Через два часа начало!

Весть о гарнизонном собрании молниеносно разносится по городу. Ко мне несколько раз на улице подходили незнакомые офицеры со словами:

— Торопитесь в Александровское училище! Там наше собрание.

Когда я вернулся в училище, старинный актовый зал был уже полон офицерами. Непрерывно прибывают новые. Бросаются в глаза раненые, собравшиеся из бесчисленных московских лазаретов на костылях, с палками, с подвязанными руками, с забинтованными головами. Офицеры местных запасных полков в меньшинстве…»

Итак, 27-го октября 1917 года в Актовом зале училища состоялось знаменитое Собрание юнкеров и офицеров Московского гарнизона, которые решили дать отпор леворадикальному перевороту. Конечно, собрались не все. В это время в Москве находились тысячи офицеров вчерашней императорской армии. Некоторые историки называют даже цифру — тридцать тысяч. Из них только семьсот человек поддержали выступление юнкеров, остальные заняли выжидательную позицию.

Отказался возглавить антибольшевистское выступление и прославленный генерал Алексей Брусилов, проживавший тогда в Москве, когда к нему пришла делегация от Комитета общественной безопасности с просьбой возглавить силы сопротивления.

«Я был в составе этой депутации, и мы пошли к Брусилову немедленно, — вспоминал П. Соколов. — В своей квартире, в одном из переулков на Остоженке, он сидел в черном бешмете, этот обвеянный победами вождь армий, сухонький и седоватый, и ничего нельзя было прочесть на его бесстрастном лице. «Я нахожусь в распоряжении Временного правительства, и если оно мне прикажет, я приму командование», — сказал Брусилов в ответ на горячие обращенные к нему мольбы. Ушли ни с чем» («Последние защитники, Александровские юнкера в Москве 1917 года»).

Что характерно, один из снарядов, когда революционные части били крупным калибром с Воробьёвых гор по городу, особо не заботясь о мирных жителях, угодил в дом Брусилова в Мансуровском переулке, и он был тяжело ранен в ногу. Удивительно — ни турецкий ятаган, ни немецкая пуля «не достали» генерала Брусилова, а пострадал он от снаряда, выпущенного своими, русскими!

Трагедия тех дней заключается в том, что большинство офицеров просто не хотели сражаться за правительство Керенского, которое не только устраивало политические чистки в армии и дискредитировало командный состав, но довело Россию до катастрофы и фактического распада.

Тем не менее…

«Огромный зал был полон офицерами, — вспоминал Александр Трембовельский («Смутные дни Москвы в октябре 1917 года»), той осенью только-только окончивший Александровское военное училище, прапорщик 56-го пехотного запасного полка. — На небольшом помосте стояла группа генералов и полковников. Молодой офицер зачитывал телеграммы из Ставки и Петрограда. Затем слово взял представитель Московского военного округа полковник Рябцев, который заявил, что никаких инструкций из Центра получено не было, и что нужно ждать дальнейшее развитие событий. Ему стал горячо возражать полковник Генштаба Дорофеев.

Он сказал, что большевики хотят захватить власть в стране путем насилия, путем вооруженного переворота. Их успех грозит гибелью всей России. Поэтому, все, для кого слова «свобода» и «присяга» — не пустой звук, должны немедленно приступить к организации сопротивления. Большинство юнкеров и офицеров поддержали полковника Дорофеева. Здесь же началась выдача оружия и формирование первых отрядов добровольцев».

На трибуну, минуя председателя, поднимается офицер — небольшого роста, с быстрыми решительными движениями, лицо прорезано несколькими прямыми глубокими морщинами, острые стрелки усов, эспаньолка, горящие холодным огоньком глаза под туго сдвинутыми бровями. Это полковник Дорофеев. С минуту он молчит, потом, покрывая шум, властно произносит: «Если передо мною стадо — я уйду. Если офицеры — я прошу меня выслушать!» И все стихает в этот решительный момент.

Вот как описывает его выступление Сергей Эфрон:

«Господа офицеры! Говорить больше не о чем. Все ясно. Мы окружены предательством. Уже льется кровь мальчиков и женщин. Я слышал сейчас крики: в бой! за оружие! Это единственный ответ, который может быть. Итак, за оружие! Но необходимо это оружие достать. Кроме того, необходимо сплотиться в военную силу. Нужен начальник, которому мы бы все беспрекословно подчинились. Командующий — изменник! Я предлагаю тут же, не теряя времени, выбрать начальника. Всем присутствующим построиться в роты, разобрать винтовки и начать боевую работу. Сегодня я должен был возвращаться на фронт. Я не поеду, ибо судьба войны и судьба России решается здесь — в Москве. Я кончил. Предлагаю приступить немедленно к выбору начальника!

Громовые аплодисменты. Крики:

— Как ваша фамилия?

— Полковник Дорофеев.

Председателю ничего не остается, как приступить к выборам. Выставляется несколько кандидатур. Выбирается почти единогласно никому неизвестный, но всех взявший — полковник Дорофеев», — доносит до нас события тех минут Сергей Эфрон.

Вечером Рябцев, наконец, перешел к активным действиям. На Садовом кольце и Крымском мосту белые сорвали пикеты красных и захватили несколько десятков красногвардейцев. В это время офицерская рота «зачистила» почтамт и городскую телефонную станцию. Минимум сопротивления. Винтовки и револьверы отбирают, революционные части разоружаются. Отряд юнкеров занимает Дорогомиловский мост. Кажется, что вот-вот революция в Москве потерпит крах.

Спонтанные перестрелки на улицах города вызывали у многих жителей Москвы скорее любопытство, чем страх. К патрулям даже подходили «бесстрашные» обыватели — узнать, «что же творится». Но основная часть населения сидела по домам, боясь высунуть нос на улицы еще вчера родного, а ныне страшного и незнакомого города. Самые «трезвомыслящие» создавали домовые комитеты, запирая калитки своих дворов на замки.

«Сидя в дворницкой, мы перебирали в памяти предыдущие дни и удивлялись своей недогадливости, — вспоминал писатель Константин Паустовский. — Бой возник для нас как будто внезапно. А между тем мы знали о восстании в Петрограде, штурме Зимнего дворца, выстреле «Авроры», о том, что в Москве было объявлено военное положение, что на Ходынке накапливались хорошо вооруженные отряды красногвардейцев и солдат и что Алексеевское и Александровское военные училища были приведены в боевую готовность.

Мы не знали, что делается вокруг, и были уверены, что бой идет по всей Москве. Мы только понимали, что очутились в осаде и живем как в крепости, охваченной кольцом огня» («Повесть о жизни», 3-я книга — «Начало неведомого века»).

Вечером того же дня 27 октября на Красной площади произошел первый бой между юнкерами и солдатами — «двинцами», которые толпой шли к Моссовету.

«Двинцы» — около 900 солдат, которые в свое время были арестованы на фронте за отказ идти в наступление, сначала содержались в тюрьме Двинска (их и назвали по месту первого заключения — в современном латвийском Даугавпилсе), потом перевели в Москву, где некоторых выпустили на свободу. Среди сторонников московских большевиков они были наиболее озлобленными и агрессивными.

Трудно поверить, что мальчишки-юнкера, охранявшие здание городской Думы, где заседал «буржуазный» Комитет общественной безопасности, безо всякой причины открыли огонь по матерым «двинцам». Хотя в условиях взаимной нетерпимости и всеобщего ожесточения любой случайный выстрел мог спровоцировать серьезное кровопролитие, что, кстати, впоследствии и произошло.

Итак, «двинцы» были настроены решительно. Они миновали несколько пикетов юнкеров, но у Исторического музея патруль потребовал сложить оружие. В ответ раздались выстрелы. Со стен Кремля огонь по юнкерам открыли солдаты 56-го полка. Потеряв сорок пять человек убитыми, «двинцы» прорвались к Моссовету. У юнкеров погибло двадцать человек.

В тоже время к «александровцам» присоединились юнкера 2-й и 3-й школ прапорщиков. Вместе они заняли Манеж и ближайшие подступы к Кремлю. К ним добавился добровольческий отряд студентов Московского университета и ряда других вузов и гимназий. По разным данным, против левых радикалов в Москве выступило около семи тысяч юнкеров. К ним присоединилось еще три тысячи человек: кадеты, студенты, учащиеся гимназий, офицеры-преподаватели военных училищ, члены Союза Георгиевских кавалеров. Силы красных, состоявшие в основном из распропагандированных солдат запасных частей, составляли более двадцати пяти тысяч штыков.

На другом конце города, в Лефортово, поднялись юнкера Алексеевского военного училища. Их поддержали кадеты старших классов трех кадетских корпусов, но прорваться в центр города, через Яузу, они не смогли.

Однако защищать, по сути, было уже некого: вчерашний кумир премьер-министр Александр Керенский позорно бежал из Петрограда, оказавшись «калифом на час». Такого же свойства были и остальные временщики, которые в феврале семнадцатого, в разгар мировой войны, осуществили государственный переворот — вызвали Императора и Верховного Главнокомандующего Николая II в Ставку (Могилёв), где изолировали, а затем от его имени выпустили подложный Манифест об отречении от престола.

…Точно так же, как и герой «Белой гвардии» Михаила Булгакова, поступил полковник Эрвин Фёдорович Рар, участник Русско-японской и Германской войн. Остзейский немец, лютеранин, перешедший в православие под именем Владимир, чтобы «быть одной веры со своими солдатами». Во время боев за Москву в районе Лефортова Владимир Рар силами своих кадетов организовал оборону самого корпуса, арсенала и артиллерийских мастерских в Лефортове. Людей не хватало, а кадетам все же недоставало выучки и опыта.

Находясь под артиллерийским обстрелом и не получив никаких указаний от командующего московским округом полковника Рябцева, полковник Рар распустил своих подопечных кадетов по домам в гражданской одежде и тем самым спас их от гибели, — он отчаянно не хотел бессмысленной крови.

Под прикрытием офицеров, устроивших ложную атаку для «отвлечения внимания», кадеты разбежались. Сам же Рар присоединился к юнкерам, защищающим Кремль — как ни странно, ему удалось пробиться в Кремль из Лефортова. Но это произойдет чуть позднее.

КТО СТРЕЛЯЛ ПЕРВЫМ?

К 27 октября расстановка сил в Белокаменной уже определилась. Верные ВРК войска и отряды Красной гвардии располагались за Садовым кольцом, блокируя часть сил КОБ — 6-ю школу прапорщиков в Крутицких казармах, Алексеевское военное училище и кадетские корпуса в Лефортове. КОБ удерживал центр Москвы и блокировал большевистский гарнизон в Кремле с его Арсеналом.

В ночь на 28 октября силы КОБа совершили налет на Дорогомиловский ВРК. Другой отряд юнкеров захватил Дорогомиловский мост, рассчитывая удержать его до прибытия на Брянский (Киевский) вокзал войск с фронта. Красные были оттеснены от почтамта, телеграфа и телефонной станции.

Начался обстрел Кремля из пулеметов, установленных в окнах Верхних торговых рядов (нынешний ГУМ). Одновременно велся обстрел 75-мм орудиями КОБа, установленными на Арбате.

В этой обстановке полковник Рябцев пошел на военную хитрость, предъявив ультиматум. Воспользовавшись затишьем в уличных боях и тем, что московская телефонная станция к тому времени находилась в руках юнкеров (а значит, связи с ВРК у Берзина не было), он позвонил и заявил ему, что мятеж большевиков в Москве подавлен. И приказал открыть ворота Кремля, сложить оружие и выстроить солдат 56-го резервного полка. В противном случае пригрозил открыть артиллерийский огонь по Кремлю и взять его штурмом.

Лишенный связи с руководством восстания, прапорщик Берзин колебался. А в городе вроде тихо, и чем черт не шутит! — вдруг действительно Рябцев «зачистил» Москву?

В итоге Берзин решил подчиниться. Но среди солдат возник спор: одни обвиняли Берзина в измене и считали, что ворота Кремля открывать не стоит. Другие, не желая новых жертв, предлагали сдаться (у Троицких ворот Кремля стояла белогвардейская пушка, намереваясь вести огонь по воротам).

Утром 28 октября Берзин открыл ворота и впустил юнкеров в Кремль. Ворвавшись, офицеры обезоружили Берзина, сорвали с него погоны и посадили под арест, а солдат построили на площади. Юнкера принялись вести счет солдатам. И в это время раздались выстрелы…

Именно тогда и произошел широко известный инцидент — впоследствии названный советскими историками «страшным кремлёвским расстрелом». Впрочем, то что он бы страшным, это не вызывает никакого сомнения.

Около семи утра революционные солдаты начали складывать оружие перед кремлёвским арсеналом. За этим наблюдал небольшой отряд юнкеров с бронеавтомобилем. Между сдающимися и принимающими капитуляцию постоянно вспыхивали перебранки. Далее в «показаниях» участников царит разнобой. То ли кто-то не пожелал сдаваться и принялся стрелять по броневику, то ли у кого-то из юнкеров не выдержали нервы.

Все очевидцы утверждают, что с самого начала велся пулеметный огонь. Откуда? От Троицких ворот, из Арсенала, Казарм или с Кремлёвской стены. Версии разняться… Количество жертв побоища осталось тоже неизвестным: оценки числа убитых указываются в диапазоне от тридцати до трехсот человек.

«Не прошло и 30 минут, как поступило приказание выходить во двор Кремля и выстраиваться поротно, — свидетельствует солдат 56-го полка Базякин. — Ничего не зная, выходим и видим, что к нам пришли «гости» — роты юнкеров, те же наши броневики, которые мы ночью не пустили, и одно орудие — трехдюймовка. Все перед ними выстраиваются. Нам приказано расположиться фронтом к окружному суду. Юнкера нас окружили с ружьями наготове. Часть из них заняла казармы в дверях, в окнах тоже стоят. От Троицких ворот затрещал пулемет по нам. Мы в панике. Бросились кто куда. Кто хотел в казармы, тех штыками порют. Часть бросилась в школу прапорщиков, а оттуда бросили бомбу. Мы очутились кругом в мешке. Стон, крики раненых наших товарищей…

Через 8 минут бойня прекратилась. Выходят офицеры и махают руками: «Стой, стой, это ошибочно». Остановив, выспрашивают. Подымаемся с земли и опять двигаемся друг на друга. И что же? Пододвинулись друг к другу и опять слышим, затрещали пулеметы по нам. Опять прекратили. Опять выходят офицеры и говорят: «Ваши стреляют, встаньте же». Но рабочие арсенала видели все, как нас расстреливали, и поняли, что с ними может быть то же. Они поставили в окнах арсенала пулеметы и открыли по цепи юнкеров стрельбу. Юнкера выкатывают пулемет, ставят около Царь-пушки и открывают стрельбу по окнам арсенала…»

Данные воспоминания (в отредактированном виде) были впервые опубликованы в книге Яниса Пече «Красная гвардия в Москве в боях за Октябрь». М.-Л.: 1929. Госиздат, серия «Библиотека революционера», выпуск 3.

Во время описываемых событий Янис Пече был одним из создателей и руководителей Красной гвардии в Москве и участвовал в боевых действиях. В последующем — член Реввоенсовета армии Советской Латвии. Затем находился на партийной работе в РСФСР.

После выхода на пенсию Янис Пече пишет воспоминания о революции, в частности — об октябрьских боях в Москве, в которых «отмечает первый факт белого террора: расстрел трехсот человек кремлёвского гарнизона».

И вот товарищ Пече четко и откровенно рассказывает: «Итак, вопреки нашему решению, в 6.35 ворота Кремля были открыты и с двух сторон вошли юнкера робко, с опаской. Берзин приказывает всем сдать оружие… Некоторые солдаты неохотно бросали винтовки, клали их у своих ног, у некоторых были даже слезы на глазах. Солдаты же Украинского полка бросали винтовки шагов за 10 и быстро поворачивались спиной к оружию.

Солдаты-большевики 56-го полка еще держались и не хотели сдаваться.

Берзин построил на площади всех, кто был снят со своих боевых мест, и тех, кто находился в казарме, подал команду: «Полк, смирно!» и крикнул перед проходившими юнкерами: «Положить оружие!» Оружие положили, но некоторые попрятали его в казармах.

Юнкера продвигались дальше вглубь Кремля с двух сторон. Шли колоннами: впереди пулеметчики-офицеры с пулеметами. Солдаты, не хотевшие сдаваться и находившиеся около стены с частью красногвардейцев, открыли при виде юнкеров огонь. Юнкера в панике бросились бежать к стенам, а некоторые обратно за ворота с криком: «Измена, измена! Где Рябцев?» В это время около стены проходили броневики. Солдаты, увидя их, решили, что это наши броневики, и усилили огонь. Но вдруг броневики остановились и открыли огонь по стрелявшим. Солдаты были ошеломлены, но все же продолжали стрелять».

Вот вам и вся версия о расстреле юнкерами безоружных солдат. И об этом свидетельствует один из командиров Красной гвардии. Ну, понятно, на дворе еще 1929 год. Партийная цензура еще не столь строга и беспощадна, как в последующие годы. Вот и проскакивают такие потрясающие откровения.

Обратимся к другому воспоминанию, его также приводит Янис Пече, — это красногвардеец Страхов. «Когда броневики, а также задние ряды юнкеров открыли огонь по стене, я был ранен в голову. Помню, что при ранении я еще в последний раз спустил курок, после чего у меня сейчас же стало темно в глазах, и я упал».

Странно себя ведут эти кровожадные юнкера, «учиняя расправу», не правда ли? Бросаются к стенам и кричат про измену Рябцева. Опять же, Страхов проговаривается: «В последний раз спустил курок…» Выходит, стрелял? Это же его слова! Святая простота…

Юнкера впоследствии утверждали, что имел место некий хитрый план большевиков: впустить отряд в Кремль, а затем его перебить. В последующем белоэмигрантская пресса, естественно, возлагала всю вину также на большевиков. Хотя, как оказалось, ситуация было много сложнее и проще — одновременно. Что, однако, ничуть не отменяет всего трагизма братоубийственной бойни, первого акта Гражданской войны в России.

Продолжение в следующем номере. 

ЕГОРОВА Ольга Юрьевна, родилась в Калуге.

Выпускница факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В 1997 году была ответственным секретарём журнала «Профи».

На протяжении шести лет, с 1998‑го по 2003 год и с 2010-го по настоящее время является редактором отдела культуры в газете «Спецназ России». Опубликовала большой цикл статей, посвящённых женщинам в истории отечественной разведки. Автор книги «Золото Зарафшана».

"Серебряный" лауреат Всероссийского конкурса "Журналисты против террора" (2015 год)

Газета «СПЕЦНАЗ РОССИИ» и журнал «РАЗВЕДЧИКЪ»