Автор: МАТВЕЙ СОТНИКОВ

ИГУМЕН И СВЯТОЙ - 2

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО.

О ВОЗРАСТЕ ПРЕПОДОБНОГО

До сих пор во многих источниках фигурирует ошибочная дата рождения преподобного Серафима — год 1759-й. Однако в прижизненных документах — записях о поступлении в монастырь, постригах, смерти — ясно видно, как указывается сначала написанная от руки «4» в дате рождения, потом эта «4» получается непонятной и похожей на «9», а потом и вовсе становится «9».

В обителях же, согласно высочайшему распоряжению и Духовному регламенту, в монахи постригали не ранее (!) достижения тридцатилетнего возраста, а Прохор Мошнин, постриженный в иеродиаконы, согласно официальным записям, в 1786 году не мог быть тогда тридцатилетним, родись он в 1759-м.

Впервые такая гипотеза прозвучала в 1903 году, автором ее был курский архивист Анатолий Танков. В качестве доказательства он привел тогда исповедные росписи Ильинской церкви Курска, по которым получается, что год рождения Прохора Мошнина — именно 1754-й.

В наше время точную дату рождения святого обосновал историк Валентин Степашкин из Сарова: «…Во всех списках монашествующих, которые ежегодно, начиная с 1786 года, представлялись в духовную консисторию, у иеромонаха Серафима указывался возраст, соответствующий 1754 году рождения. С сентября 1796 года до своей кончины иеромонах Серафим числился в списках монашествующих, находившихся в монастырской больнице. А с 1799 по 1823 год возраст монахов, которые находились на излечении, в списках по неизвестной причине не указывался.

Здесь-то и началась путаница с годом рождения: когда через 24 года в списках монашествующих вновь стал указываться возраст, отец Серафим вдруг «помолодел» на 10 лет, и до 1828-го годом его рождения оказывался 1764. А в 1828 году, из-за невнимательной переписки документов, указанный в первом полугодии возраст в 64 года во втором полугодии превращается в 69 лет. И с этого момента год рождения о. Серафима указывался как 1759. Эта дата была высечена и на могильной плите преподобного».

ОТШЕЛЬНИК

Во времена вступления преподобного Серафима в Саров обитель была школой духовных учителей и аскетов, но постепенно там возобладали иные тенденции. И понимание их — в контексте жизни и борьбы преподобного Серафима — позволяет предполагать, почему именно на этих местах возник атомград «Арзмаз-16».

Почему Дивеево дивно возрождено и открыто всему миру, и сюда мощами пришел великий старец, в то время как Саровская пустынь, будучи также разорена богоборцами, ныне затворена в пределах Федерального ядерного центра и является духовным напоминанием, чем был монастырь когда-то? «Открытие небольшой монашеской общины в Сарове оправданно, — говорил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий. — Это будет давать духовную поддержку и утешение тем, кто работает здесь».

Вот что писал святитель Серафим (Чичагов) об отшельническом периоде жизни старца (1794-1810). «В пребывание его в пустыни, — говорили тогдашние саровские старцы, — вся братия была его учениками». В другом же месте, ссылаясь на документ, он приводит полное горечи замечание одного саровского монаха о безразличии общины к памяти почившего подвижника. Это безразличие простиралось и на Дивеево.

В одной из рукописей библиотеки Саровского монастыря исследователи обнаружили точную дату решения об «исхождения» иеромонаха Серафима на пустынножительство: «Отлучился от обители отец Серафим совершено на житие в пустыню месяца августа в дню 27 числа 1794 года». Этому предшествовало соборное обсуждение братией самой возможности отшельнической жизни вне монастыря — подобно тому, как это было в древние времена.

Вскоре после этого скончался строитель (так тогда именовались настоятели) Саровской пустыни Пахомий, всем сердцем любивший отца Серафима и без него редко проводивший Богослужения.

20 ноября 1794 года отцу Серафиму был выдан билет, скрепленный печатью, и отшельник обосновался в дремучем сосновом лесу на берегу реки Саровки, на холме, верстах за пять-шесть от монастыря.

В келье были изба с печью, сени и крылечко. Одна колода служила столом, другая — сидением. Вокруг пустыньки высаживался небольшой огород, обнесенный забором.

Всякий холм и каждая ложбинка имели у отца Серафима свое название, связанное с евангельскими событиями. Были у старца свои Афонская гора и святой город Иерусалим, Назарет и Вифлеем, река Иордан и Фавор, Голгофа и гора Елеонская.

Только по воскресеньям батюшка приходил в монастырь для причащения. Питался только с собственного огорода (да и то не всегда — несколько лет он подкреплял телесные силы одной лишь травой снытью); в жестокие морозы носил ту же одежду, что и летом. «Томлю томящего меня», — говорил он. И в любое время, за любой работой не переставал творить внутреннюю молитву, так что нередко надолго застывал «как бы в изумлении», созерцая небесные тайны.

К своим трудам Серафим прибавил новый и чрезвычайный подвиг — столпничество, молитвенное стояние на громадном гранитном камне. Как известно, в монашеской практике это очень редкий вид аскетического делания.

Три года каждую ночь, стоя на этой глыбе с воздетыми руками, во весь рост или на коленях, отче Серафим взывал со слезами к Богу, повторяя: «Боже, милостив буди мне грешному». А днем возносил молитву в келье, где тоже установил камень. «Это выше сил человеческих», — скажет один из тех, кому отче Серафим под конец жизни открыл эту страницу своего монашеского бытия.

12 сентября 1804 года на отца Серафима, рубившего дрова в лесу, напали трое разбойников из крестьян — крепостные помещика Татищева, Ардатовского уезда, из села Кременок. Один из них ударом обуха проломил батюшке Серафиму голову, после чего нелюди принялись бить и терзать подвижника, и он был на краю смерти. Не вызывает сомнений, что его калечили насмерть.

Очнувшись, всю ночь отец Серафим провел в келье, молясь и тяжко страдая, а под утро смог добраться до обители и своим изувеченным видом, весь в крови, привел братию в ужас. Призванные врачи и фельдшеры не могли понять, как он остался жив после того, что с ним сделали: голова проломлена, ребра перебиты, грудь оттоптана, все тело покрыто ранами; лицо и руки избиты, вышиблено несколько зубов.

В обители ожидали его кончины. В один из дней батюшка впал в забытье и сподобился дивного посещения. С правой стороны постели подошла к нему Пресвятая Богородица с апостолами Петром и Иоанном. Указав перстом правой руки на больного, Она обратилась в ту сторону, где стояли врачеватели, и произнесла: «Что вы трудитесь?» Потом посмотрела на отца Серафима и сказала: «Сей — от рода нашего».

В течение нескольких часов после этого отец Серафим ощущал чрезвычайную духовную радость. Потом почувствовал облегчение. В тот же вечер в первый раз спросил пищи и поел хлеба с квашеной капустой. С того дня батюшка мало-помалу стал поправляться, но последствия нападения остались на всю жизнь: он не мог ходить иначе, как опираясь на палку или топорик.

Видевший подвижника много лет спустя и сделавший карандашный набросок художник Василий Раев так описал старца: «В это время в Саровской пустыни был замечательный по своей высокой жизни отшельник Серафим. Маленький в дугу согнутый старичок с кротким и любезным взором, он больше жил в лесу и редко приходил в монастырь».

Проведя пять месяцев на излечении в обители, отец Серафим, окрепнув, испросил благословения у отца-настоятеля и вновь вернулся на берег Саровки. Здесь, в своей любимой Дальней пустыньке, батюшка прожил, совершая молитвенные подвиги, в общей сложности пятнадцать с половиной лет — до мая 1810 года.

Очевидно, что совершать подвиг столпничества отец Серафим мог только до нападения на него убийц, а не в последующие годы, как об этом пишут некоторые авторы.

МОЛЧАЛЬНИК

В 1806 году Саровский строитель Исайя I, который по старости лет изнемог и стал особенно слаб здоровьем, по собственному желанию отошел от дел. Братии предстояло выбрать нового настоятеля, и свой выбор они остановили на отце Серафиме. Но тот, однако, ведая свой особый путь, смиренно отказался от предложенного.

Многие современные авторы представляют дело так, что предложение возглавить некий монастырь поступило батюшке Серафиму со стороны. Однако святитель Серафим (Чичагов) по этому вопросу не оставляет сомнений: «Жребий занять его место (т. е. Исайи — Авт.) в обители по общему желанию братии пал на о. Серафима […] Но… по своему смирению и из крайней любви к пустыни, он отказался от предлагаемой почести. Тогда голосом всей братии настоятелем избран был старец Нифонт, исполнявший до того времени послушание казначея».

4 октября 1807 года на 67-м году жизни отошел в мир иной старец Исайя. После его кончины отец Серафим, оставаясь жить в пустыньке, принял на себя подвиг молчальничества. К посетителям он больше не выходил. Если случалось ему повстречать в Саровском лесу человека, — падал ниц и находился в таком положении до тех пор, пока тот не проходил мимо.

«Когда в 1806 году преп. Серафим отказался от предложенной ему должности игумена, в общине взяли верх те, кто относился к нему с недоверием, — пишет протоиерей Всеволод Рошко. — Именно тогда он на 5 лет принял обет полного молчания. Когда же новому игумену представился подходящий случай приказать ему покинуть пустыньку и воссоединиться с общиной, он затворился внутри монастыря».

Произошло это так. Батюшке Серафиму, изувеченному в результате разбойного покушения, было трудно каждую субботу возвращаться в монастырь. Один из послушников раз в неделю носил ему пищу. Было неизвестно, кто его причащает Святых Тайн. Хотя, как отмечает Серафим (Чичагов), в обители «ни на минуту не сомневались, что он без вкушения Тела и Крови Христовой не оставался». Автор «Летописи…», несомненно, намекает на то, что Святое Причастие батюшке приносил ангел.

Как отмечает протоиерей Всеволод Рошко, у нас нет свидетельства тому в жизни самого преподобного, но в то же время он упомянул о подобном мистическом опыте, утешая одну вдову, чей муж, не по собственному небрежению, не смог причаститься перед смертью: «Бывает иногда и так… другой хочет приобщиться, но почему-нибудь не исполнится его желание совершенно от него независимо. Такой невидимым образом сподобляется причастия чрез Ангела Божия».

Как бы там ни было, игумен Нифонт созвал монастырский Собор из старших иеромонахов и поднял вопрос относительно отца Серафима. Посовещавшись, братия решила так: если старец здоров и крепок ногами, то пусть по воскресным и праздничным дням приходит в Саров. Если же нет, то пусть навсегда переходит на жительство в монастырь.

Чернец, носивший отцу Серафиму пищу, передал, что ему было велено, но старец ничего не ответил. Тогда строитель через неделю отправил его повторно. Выслушав еще раз решение собора, отец Серафим благословил брата и вместе с ним отправился пешком в обитель. Тем самым он показал, что, в отличие от прежних лет, не в силах был по болезни ходить на службу.

Это было 8 мая 1810 года.

ЗАТВОРНИК

Вступив в монастырские врата, старец, не заходя в свою келью, отправился прямо в больницу. Когда ударили в колокол, он явился на всенощное бдение. «Выходит, о. Серафим решил жить в обители», — подумали удивленные монахи. Однако их удивление возросло еще больше, когда на другой день старец, взяв благословение у настоятеля, ушел в затвор. Если бы не настойчивость Нифонта, то, скорее всего, затвор и пребывание в пустыни соединись бы воедино.

О подвигах отца Серафима в затворе известно еще меньше, чем о его пустынножительстве. В своей келье он для отсечения воли не имел ничего, даже самых необходимых вещей. Икона, перед которой горела лампада, обрубок пня вместо стула — вот и вся обстановка.

Для умерщвления плоти преподобный носил на плечах под рубашкой пятивершковый железный крест. Но собственно вериг и власяницы отец Серафим не носил. «Кто нас оскорбил словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски — вот и вериги наши, вот и власяница! Эти духовные вериги и власяница выше железных, которые надевают на себя нынешние люди», — говорил он потом.

Эпизод, что приводит в своей «Летописи…» Серафим (Чичагов), дает представление о том, как на самом деле относился настоятель монастыря к отче Серафиму. В одно из посещений епископ Тамбовский Иона, желая видеть старца, пришел к его келье, но тот не нарушил своего молчания и затвора. И тогда строитель Нифонт предложил снять двери с крюков.

Сообщая об этом вопиющем факте, святитель Серафим (Чичагов) следующей фразой попытался сгладить негативное впечатление: Нифонт «думал, вероятно, не отошел ли старец уже ко Господу, но преосвященный Иона не согласился на это, говоря: «как бы не погрешить нам»».

Вообще, святитель Серафим (Чичагов), говоря об игумене Нифонте, всякий раз добавлял, что тот-де почитал преподобного Серафима; однако автор «Летописи…» делал это, конечно, сугубо из дипломатических соображений. Однако при этом предавал огласке живой материал со всеми его противоречиями — но делал это так, чтобы своим «критическим исследованием» не наделать излишнего шума и дать «Летописи…» пройти через цензуру. А главное — не помешать канонизации отче Серафима…

Через неделю после приведенного случая в Саров прибыл тамбовский губернатор Александр Безобразов с женой. Оба пожелали принять благословение отца Серафима. Когда супруги подошли к келье, «старец сам отворил первым им двери своего затвора». Можно предположить, что в противном случае игумен Нифонт выполнил бы свое давешнее намерение.

Приводятся различные даты выхода батюшки Серафима из затвора или, точнее, того момента, когда он начал принимать посетителей. Лучше всего остановиться на его собственных словах, записанных в дивеевских архивах: 9 декабря 1825 года, отправляясь с двумя сестрами в Дальнюю пустыньку, он сказал им, что впервые посещает эти места с тех пор, как двенадцать лет тому назад покинул затвор. Таким образом, батюшка вышел из затвора к концу 1813 года.

«СКОРО НА ЦАРИЦУ НЕБЕСНУЮ ПОДАДУТ В СУДЫ»

В течение последующих лет отец Серафим проводил дневное время в Ближней пустыньке, а вечером, повинуясь указанию игумена, возвращался для короткого сна в свою монастырскую келью. По воскресеньям он посещал не собор, где собиралась братия, а больничную церковь.

С того же времени, выйдя из затвора, отец Серафим стал принимать всех без исключения. Главным предназначением старца, как мы теперь знаем, было обустройство среди мордовских лесов Четвертого Удела Божией Матери — после Иверии, Афона и Киева.

Со времени своего появления в 1788 году Дивеевская (Казанская) община находилась в тесном общении с Саровским монастырем, а ее основательница — святая Александра, она же вдова подпоручика Агафья Семёновна Мельгунова — была ее выдающейся создательницей и благотворительницей.

«Равной ей не было, нет, и не будет во всем свете, — сказала матушке Александре о Дивееве сама Матерь Божия, — это четвертый жребий Мой во Вселенной».

«Но в 1806 году, — пишет протоиерей Всеволод Рошко, — новый игумен Нифонт положил конец духовному, административному и экономическому покровительству монахиням (сестрам — Авт.) со стороны Сарова. Преп. Серафим, вновь взявший на себя ответственность, вызвал к себе не более чем сочувствие. При его неустанной помощи и благословении скромная Дивеевская община быстро развивалась. К концу XIX века она превратилась в монастырь, насчитывающий 900 монахинь, и стала «лаврой». Это был образец особой любви преподобного, отмеченный его печатью и донесший до нас его образ».

Так что слово, которое батюшка Серафим, будучи еще молодым иеромонахом, дал матушке Александре перед ее кончиной, он сдержал, опекая как старую, Казанскую общину, так и новую — Мельничную, в которую отбирались только девушки.

Чтобы Девичья община выжила, ей были необходимы средства к существованию. По велению Богородицы отец Серафим, находясь в Сарове, приступил к строительству мельницы, чтобы та кормила и питала насельниц.

В Саровском жизнеописании отца Серафима (издание 1893 года) говорится, что настоятель Нифонт позволил воспользоваться для сего богоугодного дела монастырским лесом и благословил вывозить бревна для мельницы. На самом деле, игумен вовсе не расщедрился, а продал отцу Серафиму лес! Видимо, рассчитывал, что старец отступится, но тот приобрел лес на пожертвования от благодетелей.

При этом недостатка в средствах у Нифонта не было. «Саровский лес при игумене Нифонте приносил много пользы монастырю. Все стали смотреть на него как на источник дохода для обители; между тем о. Серафим предусмотрел и предсказал за несколько времени бурю, которая много поломала деревьев в лесу, о чем крайне сожалело саровское начальство»(«Летопись…»)

Очевидно, в том же 1829 году вдова Анна Петровна Еропкина обратила внимание на толстую свечу перед иконами в келье батюшки Серафима. Он ответил ей, что по дороге в монастырь она наверняка заметила разрушения от урагана, повалившего множество деревьев. «Эту свечу принес мне любящий Бога человек во время грозы. Я, недостойный, зажег ее, помолился Господу Богу, буря и затихла. Потом, вздохнув, прибавил: а то бы камень на камне не остался, таков гнев Божий был на обитель!»

Окончание в следующем номере.