Автор: МАТВЕЙ СОТНИКОВ

ИГУМЕН И СВЯТОЙ - 2

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО.

«ВЕДЬ ВЕСЁЛОСТЬ НЕ ГРЕХ, МАТУШКА!»

«Преп. Серафим, взойдя на высоту духовной жизни, во многих возбуждал зависть и злобу на то, что всех принимал к себе, всем делал добро, не различая полов», — пишет дореволюционный автор Леонид Денисов. Этот образ великого подвижника еще более востребован в наше время, оскудевшее во всем, что касается сердечной душевности и душевной духовности.

Один монах решился даже сказать ему: «Тебя многие беспокоят обоих полов, и ты пускаешь всех без различия». На это великий старец, сославшись на св. Иллариона Великого, ответил так: «Положим, что я затворю дверь моей келии. Приходящие к ней, нуждаясь в слове утешения, будут заклинать меня Богом отворить двери и, не получив от меня ответа, с печалью пойдут домой… Какое оправдание могу тогда принести Богу на страшном суде Его?»

Гораздо чувствительнее для него была беседа с игуменом Нифонтом, — тот, повстречав отца Серафима, передал ему мысль братии, которая, как уже отмечалось, не одобряла деятельности старца.

— Особливо, — сказал игумен, — тем соблазняются, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам Дивеевским…

Выслушав слова настоятеля, отец Серафим упал ему в ноги, а затем дал на будущее мудрый и спасительный совет, а именно: не поддаваться ложным внушениям и не принимать от братии всякого слова на ближнего без рассуждения.

По словам автора «Летописи…», Саровские монахи соблазнялись тем, что в Дивеевской обители батюшка Серафим приказал сестрам пономарить, читать непрестанно Псалтирь в церкви и т. д.

Сестра Ксения Васильевна Путкова свидетельствует, что раз, когда она пришла к батюшке Серафиму, он сказал ей: «Восстали, радость моя, восстали на убогого-то Серафима, укоряют, что, говорят, выдумал девушкам в церкви быть, Псалтирь читать да в церкви ночевать! Когда это слыхано, где это видано! Вот и приходят ко мне, матушка, и ропщут на убогого Серафима, что исполняет приказания Божией-то Матери! Вот, матушка, я им и раскрыл в прологе из жития-то Василия Великого, как блазнились на брата его Петра, а святитель-то Василий и показал им неправду блазнения их да силу-то Божию. И говорю: а у моих-то девушек в церкви целый сонм ангелов и все силы небесные соприсутствуют! Они, матушка, и отступили от меня — посрамленные. Так-то вот, радость моя, недовольны на убогого-то Серафима, жалуются, зачем исполняет он приказания Царицы Небесной! Сама Она Пречистая заповедала мне, а я вам заповедую, и да не смущается сердце ваше! Свято храните то и никого в том не слушайте!»

Чтобы видимо убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодна забота батюшки Серафима о Мельничной общине, он выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось в знак Божьего определения. И действительно: наутро это дерево оказалось выворочено с громадным корнем при совершенно тихой погоде.

Игумен Георгий, настоятель Николо-Барковской пустыни, писал, что, будучи иноком в Сарове, однажды пришел к старцу Серафиму и застал его перерубавшим топором сосну, преклонившуюся по его молитвам.

«Вот я занимаюсь Дивеевской общиной, — сказал отец Серафим, — вы и многие меня за это укоряли: для чего я ими занимаюсь. Вот я вчерашний день был здесь, просил Господа, для уверения вашего, угодно ли Ему, что я ими занимаюсь? Если угодно Господу, то в уверении того, чтобы это дерево преклонилось…»

Насколько разные, настолько внутренне несовместимы эти два монаха, настоятель Саровской обители и «убогий Серафим». Первый, много сделавший для благосостояния обители, при этом строгий ревнитель братских правил, но подменявший живую любовь к Богу следованием внешним нормам и предписаниям. И второй, словно сошедший со страниц Евангелия.

Можно ли представить себе игумена Нифонта говорящим такие, к примеру, слова: «Ведь веселость не грех, матушка, она отгоняет усталость, и от усталости ведь уныние бывает, и хуже его нет, оно все приводит с собою. Вот и я, как поступил в монастырь-то, матушка, на клиросе тоже был и какой веселый-то был, радость моя. Бывало, как не приду на клирос-то, братья устанут, ну и унынье нападает на них, и поют-то уже не так, а иные и вовсе не придут. Все соберутся, а я и веселю их, они и усталость не чувствуют. Ведь дурное что говорить ли, делать ли нехорошо, и в храме Божьем не подобает, а сказать слово ласковое, приветливое, да веселое, чтобы у всех перед лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был, — вовсе не грешно, матушка».

Игумен Нифонт на такую душевную широту и сердечную теплоту не был способен. А потому испытывал к великому старцу сложное чувство, в основе которого, насколько мы можем судить, лежала досада — ведь батюшка Серафим смог отказаться от должности строителя обители.

Это о великом старце, а вовсе не о Нифонте написаны Надеждой Аксаковой такие строчки: «Сестренка моя Лиза, та самая, которую так обнимал отец Серафим, называя ее сокровищем, сестренка моя крепко держалась за меня обеими руками. При выходе из лесной темноты она сжала мою руку и, взглянув мне вопросительно в лицо, проговорила: «Ведь отец Серафим только кажется старичком, а на самом деле он такое же дитя, как ты, да я. Не правда ли, Надя?»

Много с тех пор в продолжении следующих семидесяти лет моей жизни видала я и умных, и добрых, и мудрых глаз, много видала и очей, полных горячей искренней привязанности, но никогда с тех пор не видала я таких детски-ясных, старчески прекрасных глаз, как те, которые в это утро так умильно смотрели на нас из-за высоких стеблей лесной травы. В них было целое откровение любви…

Улыбку же, покрывшую это морщинистое изнуренное лицо, могу сравнить разве только с улыбкой спящего новорожденного, когда, по словам нянек, его еще тешат во сне недавние товарищи — ангелы.

На всю жизнь памятны остались мне саженки мелких дров вперемежку с копнами сена, виденные мной в раннем детстве на лесной прогалине, среди дремучего леса, посреди гигантских сосен, как будто стороживших этот бедный, непосильный труд хилого телом, но сильного Божией помощью отшельника».

Надежда Александровна Аксакова — мать известного русского богослова Николая Петровича Аксакова, о которой говорили, как о «женщине очень образованной, глубоко религиозной». В девятилетнем возрасте побывала в Сарове и познакомилась с преподобным Серафимом Саровским. Свои детские воспоминания она записала и впоследствии издала в 1903 году в виде брошюры «Отшельник 1-й четверти XIX столетия (из детских воспоминаний)».

…Что думал отец-настоятель? Вероятно, что вот так же он мог бы уйти в затвор, полностью отрешиться от мира, однако избрал другой путь: повинуясь выбору братии, стал настоятелем, церковным администратором. А брат Серафим интересы своего личного спасения поставил выше, нежели интересы монастыря и братии! И почему, почему братия первоначально хотела видеть своим настоятелем не его, Нифонта, а Серафима?..

Со временем игумен Нифонт, очевидно, настолько утвердился в своей правоте, что «за деревьями» уже был не в состоянии различить Мельницы — Четвертого удела, жребия Пресвятой Богородицы. Не мог разглядеть того, что издалека ощущали тысячи людей, приезжавших и приходивших пешком в Саров, с одним заветным желанием — лицезреть батюшку Серафима, получить от него совет, как жить, и благословение.

Между тем, в своих Духовных наставлениях преп. Серафим говорил, каким должен быть церковный руководитель: «Отличительным характером настоятеля должна быть любовь его к своим подчиненным: истинного бо пастыря, по словам Иоанна Лествичника, показует любовь его к своему стаду. Ибо любовь принудила распяться на кресте Верховного Пастыря…» (цитата по изданию 1839 года).

Нелюбовь Нифонта к великому подвижнику подтверждается и свидетельством святителя Филарета (Дроздова). В одном из писем к наместнику Троице-Сергиевой Лавры архимандриту Антонию (Медведеву) владыка писал 6 декабря 1840 года по поводу препятствий, возникших в Синоде при разрешении к печати первого жития преп. Серафима: «Видно, согрешил Саровский игумен, написал митрополиту Ионе свои не светлые помыслы».

Несмотря на все препоны, в 1841 году первое житие стараниями этих двух выдающихся иерархов, Антония Радонежского и Филарета Московского, особенно почитавших преподобного, вышло в свет в типографии Московского университета. Его автором был иеромонах (будущий архимандрит) Сергий.

«Я СИЛАМИ ОСЛАБЕВАЮ…»

Примерно за год до смерти батюшка Серафим почувствовал крайнее изнеможение сил душевных и телесных. Ему было свыше семидесяти лет. Как и в прежние годы, батюшка продолжал, хотя изредка, наставлять людей, стекавшихся отовсюду в Саров: больных и недужных исцелял, некоторым, когда это было необходимо, предвозвещал будущее.

Одной из сестер старец сказал: «Я силами ослабеваю; живите теперь одни, оставляю вас». Та подумала, что старец опять хочет уйти в затвор. Но отец Серафим на это ответил: «Искал я вам матери, искал… и не мог найти. После меня никто вам не заменит меня. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери».

В «Летописи…» Серафима (Чичагова) мы читаем: «Отцу Серафиму пришлось претерпеть в этом году неудовольствия, в которых он видел признаки своего приближения к исходу из настоящей жизни». Какие именно? Об этом автор «Летописи…» предпочитает не говорить (хотя знает, очевидно!) за исключением одного эпизода.

Некая беглая девица, скрываясь от полиции, решила изменить свою внешность: остригла волосы в кружок, надела платье послушника. В таком виде она была арестована. На допросе авантюристка сообщила, что поступить подобным образом ее, дескать, благословил старец Серафим.

Тут же в Саров полетел запрос на имя игумена Нифонта. Архимандрит Серафим (Чичагов) не сообщает подробностей следствия, однако можно не сомневаться, что настоятель, получив официальный повод, не поскупился на тщательное разбирательство.

Поскольку батюшка Серафим доказал, что его оклеветали, то обвинения были полностью сняты. «Тем не менее, обстоятельство это огорчило старца, и он на тот раз целые сутки не выходил из келии, проводя время в молитве, — акцентирует наше внимание святитель Серафим (Чигагов). — Другие доблестные подвижники Сарова, например о. Иларион и о. Никодим, горько жалели об огорчении, которое испытал о. Серафим в настоящем обстоятельстве».

По-прежнему некоторые неопытные в духовной жизни люди соблазнялись его общением с женским полом. Однажды крестьянин Ефим Васильевич Лихачевский, работавший в Сарове, увидел, что старец разговаривает с неизвестной ему молодой и хорошо одетой девицей лет шестнадцати. «О чем это батюшка так беседует с ней? Какие еще наставления идут к ее возрасту?» — подумал он.

Только Лихачевский подошел со своими мыслями поближе, как отец Серафим, указывая на признаки своей глубокой старости, сказал: «Я ко всему мертв, а ты что это думаешь?» Тогда крестьянин упал ему в ноги и покаялся в своей вине. «Успокойся и больше не повторяй», — был ответ старца.

И еще раз, опять же без конкретных примеров, доносит до нас свою мысль святитель Серафим (Чичагов): «Приходилось старцу испытывать в этом году и другие огорчения безвинно и несправедливо. Видя происходящее, батюшка Серафим однажды сказал: «Все сии обстоятельства означают то, что я скоро не буду жить здесь, что близок конец моей жизни».

Что же это были за огорчения, если автор «Летописи…» не решился рассказать о них в своем обширном труде? Загадка, которую, быть может, еще суждено расшифровать исследователям. Но общий смысл этих огорчений вполне понятен. Нездоровая атмосфера, созданная игуменом Нифонтом вокруг великого подвижника, скрадывала дни его земного существования.

Уже после кончины старца неизвестный стихотворец, воспевший его жизнь, подвиги и кончину, свидетельствует о том же:

Он сам, казалось, жил, чтоб только погостить:

В делах его являлось что-то неземное.

Напрасно клевета хотела омрачить…

В нем жизнь была чиста, как небо голубое.

Чувствуя свой скорый уход, батюшка Серафим больше всего печалился по поводу судьбы Мельничной девичьей общины. Предвидя духовными очами смуту, которая в течение двенадцати лет будет терзать Дивеево, он предупреждал сестер относительно человека, который явится ее возмутителем — носителя духа Антихриста, обрядившегося в православные одежды.

Таким делателем зла был рясофорный послушник и живописец (по ремеслу) Иван Тихонович Толстошеев — он же в дальнейшем иеромонах, а позже игумен Иоасаф, в схиме Серафим. Монашеский постриг принял вне Сарова, покинув обитель, поскольку отношение к нему в этих стенах было сугубо отрицательное. Однако при этом игумен, враждебно-равнодушный к Мельнице, не обращал внимания на его притязания и дела в Дивеево.

Долгие годы после смерти батюшки Серафима этот одержимый гордыней, бесконечно амбициозный, вкрадчивый и, несомненно, талантливый человек выдавал себя за келейника и ученика великого старца. Один из символов его деяний — уничтожение в Дивеево Канавки Пресвятой Богородицы.

«Эту канавку сама Матерь Божия своим пояском измерила, — говорил батюшка Серафим. — Тут стопочки Богородицы прошли… Кто канавку с молитвой пройдет да полтораста «Богородиц» прочтет, тому все тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев».

В 1842 году, самовольно объединив две общины, Казанскую (старую) и Мельничную (новую), Иван Толстошеев построил новые кельи задним фасадом к Канавке. Уход за ней прекратился, сама она стала быстро засыпаться грунтом.

В 1850-е годы по Канавке ездили на лошадях и в экипажах, через Канавку были построены мостки. Это было то страшное для Дивеево время, о котором батюшка Серафим предупреждал мельничных сестер: «До антихриста не доживете, а времена антихристовы переживете».

Окончание в следующем номере.

 

Площадки газеты "Спецназ России" и журнала "Разведчик" в социальных сетях:

Вконтакте: https://vk.com/specnazalpha

Фейсбук: https://www.facebook.com/AlphaSpecnaz/

Твиттер: https://twitter.com/alphaspecnaz

Инстаграм: https://www.instagram.com/specnazrossii/

Одноклассники: https://ok.ru/group/55431337410586

Телеграм: https://t.me/specnazAlpha

Свыше 150 000 подписчиков. Присоединяйтесь к нам, друзья!