Автор: ЕГОР ХОЛМОГОРОВ

СТРАТЕГИЯ ПОБЕДЫ - 2

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО.

1941. КРАХ «БЛИЦКРИГА»

Мистический ореол вокруг 22 июня 1941 явно не соответствует реальной степени таинственности происшедшего. Нет никаких причин удивляться неудачам Красной Армии в первые месяцы войны.

И те, кто их ищут, исходят из странного предположения, что Красная Армия в 1941 году была чуть ли не лучшей армией в мире, которая могла стремительно разгромить вермахт и нужны были какие-то специальные действия, вроде ошибок Сталина, пресловутой «подготовки к освободительному походу» в фантазиях предателя Резуна, и т. д., чтобы эта лучшая в мире армия отступила до самой Москвы.

Между тем, Красная Армия была обычной европейской армией 1930-х. Большой, но за счет этого организационно несвязанной, старающейся учесть опыт уже идущей войны, но не обладающей достаточным боевым опытом, который был у вермахта. Задачей той армии, которая была у СССР на 22 июня, и вовсе было продержаться до тех пор, пока не будет проведена полная мобилизация (Германия провела мобилизацию на два года раньше), никаких более масштабных задач она выполнить не могла.

Поэтому режиссура первого этапа войны была полностью немецкой. Германия выбирала время нападения, направления главных ударов, контрольные сроки операций и так далее. СССР мог осуществлять лишь скрытую мобилизацию и предпринимать все усилия для того, чтобы не оказаться втянутым в войну раньше времени.

Именно нежелание спровоцировать войну и объясняет так называемую «слепоту» Сталина, который «верил Гитлеру». Вся «вера» сводилась к предположению, что Германия не нападет совсем уж внезапно, без предварительного политического давления и выдвижения ультиматумов. А попусту провоцировать Германию для СССР было бы глупо, поскольку результат был бы ровно тот же, что был 22 июня.

Успех Гитлера был успехом шахматиста, играющего белыми и имеющего возможность сделать не один, а четыре-пять «первых ходов». Причем в обеспечение внезапности нападения Германией были вложены огромные усилия. Все, кто с немецкой стороны находился на границе 21 июня 1941 года, отмечают, что о войне до последнего момента не знал почти никто, и солдаты на полном серьезе обсуждали такие экзотические версии, как марш через территорию СССР в Персию и Индию.

Советский Союз находился в самой неудобной позиции человека, который ожидает неминуемого удара, но не знает, когда именно он последует, и не может совершать резких движений. Подготовиться к отражению нападения СССР мог лишь одним способом — затягивая время, поскольку никакие распоряжения «привести в боевую готовность» не создадут из неотмобилизованных дивизий отмобилизованные, и не передвинут эшелоны с войсками с Сызранского моста сразу же к Львову и Бресту. Сталин готовился к войне как мог и подготовился неплохо, но времени ему не хватило, что, конечно же, было не в его воле.

Сказки про разбомбленные аэродромы, про массовые отпуска, из-за которых в войсках в воскресенье никого не было, создавались уже после войны для того, чтобы объяснить поражения «чудо-армии». Тогда же Красная Армия была в боевых порядках уже через несколько часов после начала войны и готова к сопротивлению была куда лучше, чем уже несколько месяцев воюющая французская армия в 1940-м, которую застало врасплох «неожиданное» немецкое наступление.

22 ИЮНЯ. НАШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ

В смертельной схватке сошлись две нации, две идеологии, две цивилизации. С гитлеровской стороны нашествие с первых дней носило варварский, звериный характер, утверждения, что немцы, якобы, озверели потом, — это ложь.

Вот история из воспоминаний солдата об июне 1941 года: «У моста встретился провокатор — немец в советской форме. Он остановил нас и сказал, что отряду поручено уничтожить семьи советских офицеров, чтобы они не попали к немцам. Провокатора застрелили. В Паневежисе было все разграблено. Там побывали немцы. На высоком заборе, на остром штыре висела жена одного нашего командира. Железный прут впился ей в шею, низ был оголен. На трупах русских женщин было написано, что это жены командиров и что впредь с ними будут так обращаться».

Крайняя и нескрываемая ненависть немцев не только к «комиссарам», но и к командирам была вполне понятной, — они шли уничтожать не просто Россию, но созданную в ней советскую цивилизацию, цивилизацию пятилеток, ликбезов и метростроя. И те, кто символизировал эту новую цивилизацию, новая советская элита, вызывали особую их ненависть.

А с другой стороны, все те, кто вырос в этой атмосфере новой цивилизации, с первых же дней поднялись на борьбу — курсанты и студенты, новая советская интеллигенция, городские рабочие. А по мере проникновения войны вглубь страны с этим советским патриотическим подъемом все больше синтезировался подъем национального, русского патриотизма, замешанного на вере и истории.

Две стихии, стихия новой цивилизации и стихия исторической жизни, до того находившиеся в болезненном противоречии, которое сглаживалось очень медленно, сплелись воедино. Если в 1940 году еще многие могли бы найти в словах «За Родину, за Сталина!» противоречие, то в 1941-м не чувствовали этого единства только отщепенцы, которые были заклеймены в истории именем «власовцев».

Расколотая Россия в огне войны обрела свою целостность. Ее историческая моральная сила соединилась с силой огня, стали и организации, принесенной советской властью.

Сталинские «братья и сестры», «народная война», «Отечественная война» знаменовали собой это соединение и оно, в свою очередь, рождало необычайное моральное упорство, которого так не хватало сталкивавшимся с Гитлером европейцам.

Типичной картиной первых месяцев войны были бредущие поодиночке и небольшими отрядами солдаты, оказавшиеся в глубоком тылу немецких танковых клиньев. Они выходят из окружения, стреляют по дороге по немцам, гибнут окруженные в болотах, дерутся до последнего. До последнего патрона, до последнего человека, до последнего дыхания.

Конечно, были и те, кто сдавался в плен и их было очень и очень много. Это не было, конечно, изменой Родине и считать их всех скопом предателями никто не считал, и уж тем более — Сталин. Но подсознательный упрек в предательстве они заслуживали в сравнении с теми, кто сражался до последнего. Поскольку именно эти безнадежно сражавшиеся совершили главный подвиг всей Войны, сломали машину Блицкрига.

Особенностью немецкого военного планирования была его механистичность, особенно в плане стратегии. Немцы имели четкий, хорошо продуманный план, расписанный по часам. Если он выполнялся, то они одерживали безусловную победу, — так это было в 1940 году во Франции. Если же в нем происходил сбой, если немцы теряли темп, то разваливалась вся немецкая стратегия, а не только отдельная операция, так произошло во Франции в 1914-м, когда «сбой» плана Шлиффена привел к полной потере смысла войны, затянувшейся на четыре года непонятных обеим сторонам позиционных боев.

План «Барбаросса» тоже был просчитан по дням. На сороковой день операции он предполагал уже удар на Москву, и окончить кампанию планировалось за три месяца. Легко иронизировать над тем, что немцы забыли о русских дорогах и расстояниях, однако когда сопротивление было на уровне предполагавшегося ими, они продвигались по русским дорогам как раз запланированными темпами. Иными словами, будь на месте русских французы образца 1940 года, операция была бы проведена почти в срок.

Карты спутало иррациональное сопротивление окруженных и разгромленных войск, полное нежелание советских солдат и офицеров признавать войну «в целом проигранной». В 1941 году в приказе «ни шагу назад» смысла не было бы, войска бывали окружены и разбиты, отступали под ударами, но не бежали.

Мало того, несмотря на занятие огромных территорий, удар вермахта оказался, в значительной степени, ударом в пустоту, — четко спланированная и проведенная эвакуация (вот что значит тренировка — в управлении экономическими процессами, в отличие от военных, у советских руководителей был первоклассный опыт) сделала план «Барбаросса» стратегически бессмысленным: экономический потенциал СССР не пропадал даже в случае взятия Москвы и Ленинграда, а значит, и война продолжалась. А на оперативном уровне выполнение этой стратегически обессмысленной операции тормозило упорное сопротивление наших солдат.

Сорванную первую операцию уже ничто не могло заменить. Проводимое совсем в другие сроки и другими силами наступление на Москву, несмотря в очередной раз продемонстрированную немцами блестящую тактику, было уже трепыханием птички, у которой коготок увяз. Это трепыхание стоило моря крови и ужасных разрушений, но стратегической угрозой СССР оно уже не было.

Советский Союз встретил войну так же, как человек с хорошей физической подготовкой встречает нападение профессионального киллера. У того преимущество в выборе времени и места, отточенный профессионализм, но если первый удар был не смертельным, то шансы бойцов начинают стремительно уравниваться и в конечном счете берет верх тот, кто сильнее и выносливей.

Мобилизационный потенциал СССР был выше мобилизационного потенциала Германии, и чем дольше длилась война, тем больше он работал в нашу пользу. Чтобы выиграть войну, нашей армии нужно было выстоять первые месяцы, и она выстояла, — это и был бессмертный ее подвиг.

1942. ТРИУМФ БОЛЬШОЙ СТРАТЕГИИ

Второй год Войны оказался самым тяжелым ее годом. Так произошло, как ни странно, именно потому, что первый год Красная Армия выстояла успешно и после разгрома немцев под Москвой установилось хрупкое равновесие. Обе армии были примерно в одном положении и начинали сравниваться по весовым категориям. И тут начали работать те факторы, — организационная слабость, неотработанная структура вооруженных сил, недостатки тактики, — которые не имели значения в 1941 году, когда главной задачей было сопротивляться и держать вермахт мертвой хваткой.

Сложившееся положение вещей опасно было тем, что СССР не имел в этот момент ясной стратегии продолжения войны. Понятно было, что необходимо разгромить немцев, прогнать их и дойти до Берлина, но как конкретно это сделать? И советские удары первой половины 1942 года, даже при оперативных успехах, оказывались не более чем «прощупыванием» слабых сторон немцев.

У противника этих слабых сторон оказалось не так много и большинство наступлений кончилось горькими неудачами, часто ухудшавшими положение наших войск и, в конечном счете, дело дошло до катастрофы под Харьковом.

Немцы тоже переосмысливали свою стратегию, мобилизовали ресурсы (в 1942 году Германия была более боеспособна, чем даже в 1941-м), и, в конечном счете, был найден новый путь к торжеству Рейха. Вместо «политической победы» со взятием Москвы и Ленинграда, ставшей уже нереальной и бессмысленной, предполагалась экономическая победа — удар на южном направлении, выход на Кавказ и блокада Волги.

План «Блау», в котором была выработана эта новая стратегия, был более логичен, чем «Барбаросса», еще и потому, что предполагал вместо удара по России, которая не захотела освобождаться от гнета «комиссаров», удар по территориям с большим количеством иноэтнического населения, где желающие освободиться от «имперского гнета» находились (хотя и не в той степени, в которой на это рассчитывали немцы).

Новая стратегия Германии привела к первоначальному успеху.

После Харькова Красная Армия побежала. В этом бегстве был свой смысл, — если в 1941 году в «котлах» гибли целые фронты, то теперь генералами и офицерами овладела боязнь окружения — лучше отойти, чем быть окруженным. Так думали все и, в результате, за короткий срок вермахту удалось занять огромные территории — немцы наносили удар, и в случае его успеха им открывали дорогу отведенные советские части.

Поскольку Москвы за спиной у Красной Армии не было, а война шла в «скифских степях», то отступления давались легко. И чтобы изменить ситуацию понадобился грозный сталинский приказ № 227 «Ни шагу назад!»

Приказ состоял не столько из распоряжения ввести заградотряды, сколько из подробных, четких разъяснений, почему скифская тактика теперь играет на руку врагу. Теперь Германия заинтересована прежде всего в экономическом потенциале, и отступления дают Гитлеру без боя как раз то, чего он хочет.

В итоге немецкая стратегия была разрушена чудом под Сталинградом. Причем чудом было не столько окончание битвы, сколько ее начало.

Вермахт втянулся в масштабные бои за город, который первостепенно стратегического значения не имел. Главной целью немцев было овладение Кавказом, а на Сталинград был направлен вспомогательный, обеспечивающий удар.

Конечно, Гитлеру было лестно взять город имени Сталина, город, который Сталин лично защищал в Гражданскую войну, однако втягивание немцев в многомесячные уличные бои, ослабление флангов, ради того, чтобы выбить Красную Армию с узкой полоски земли, оставшейся в ее руках, иначе как стратегической слепотой не назовешь.

Нашему командованию удалось навязать немцам свою волю, заставить их сражаться там, где это было выгодно нам, и сделать из фланговой операции «рубеж чести» для обеих сторон.

Подвиг Сталинграда принципиально изменил всю стратегическую обстановку на Восточном фронте. Германское командование вновь потеряло стратегический смысл своих действий, а нам оставалось грамотно использовать сложившуюся ситуацию: окружение армии Паулюса обрушило весь южный участок немецкого фронта. И все, для чего можно было использовать таланты немецких генералов вроде Манштейна, это контрудары, которые задерживали русское наступление.

Стратегически война была Германией проиграна, а СССР пришел к весне 1943 года с сильной, опытной армией и полностью развернутой оборонной промышленностью, наши долгосрочные преимущества заработали на полную мощность — Победа становилась уже вопросом времени.

ОКОНЧАНИЕ.