Автор: ЕГОР ХОЛМОГОРОВ

СТРАТЕГИЯ ПОБЕДЫ

Война — высшая форма существования человеческого общества. Это не означает, что люди трудятся, творят и рожают детей только ради войны, и что война «лучше» мира. Просто война была и остается мерой всех человеческих вещей, она всему устанавливает подлинную цену и все проверяет на прочность.

Россия никогда войн не боялась. Ни один народ в мире не воевал, наверное, так много и мучительно тяжело, как русские. Никому победы не давались столь дорогой ценой. Зато и сомнений в подлинности у нас не было.

Однако, бывают просто войны — и Войны. Обычные сражения — и исторического значения битвы, из горнила которых выходят новые государства, империи и цивилизации. Таких Войн с большой буквы в нашей истории тоже было немало, но все их как бы заслонила одна Война. Даже если произносить это слово без уточнений вроде «Великая Отечественная», все равно все поймут, о какой именно войне речь. Этой войной созданы наши цивилизация, культура, нация. Созданы такими, как мы их сейчас знаем. В историческом масштабе эта война была точкой высшего самопознания нашего народа.

Это самопознание все еще остается скорее интуитивным. Мы чувствуем, что Войной и Победой задан смысл нашей исторической (да и индивидуальной) жизни. Но в словесном оформлении, в понимании, если угодно, «философии» той войны мы все еще остаемся погребенными тем слоем мусора и грязи, которые навалили на нее «бойцы ташкентского фронта» и «герои прописки». Смысл Войны в целом, ее отдельных событий и этапов до сих пор остается непроговоренным. И лишь сейчас мы делаем первые попытки его выразить на сколько-нибудь четком языке.

1939. ЗАЧЕМ СТАЛИН «НАЧАЛ» ВТОРУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ?

Вторая мировая война была запрограммирована итогами Первой мировой.

Более того, можно сказать, что с исторической точки зрения было бы правильно объединить обе эти войны в одну, а двадцать лет мира между ними считать перемирием, каковые случались и в «Столетней войне», и в «Тридцатилетней», и во многих других.

В результате Первой мировой западным «демократиям», Англии, Франции и США, удалось разрушить сразу четыре противостоявшие им империи — Германскую, Австрийскую, Османскую и Российскую, причем последнюю — несмотря на то, что она находилась с «демократиями» в союзе.

Правда, Россия преподнесла неприятный сюрприз, — вместо «российской демократии» в распавшейся империи возникла единая большевистская идеократия, восстановившая большую часть имперского пространства, да еще и с претензией на «мировую революцию».

Созданная после войны Версальская система была построена на двух принципах: унижении Германии, которая была объявлена единоличным виновником войны в Европе, и изоляции Советской России от «цивилизованного мира» с помощью созданных на ее западной границе лимитрофов, в основном из бывших российских окраин — Финляндии, стран Прибалтики и Польши. Польша была своеобразным надзирателем этого «санитарного кордона», одновременно изолировавшим и СССР, и Германию.

Окончательное оформление Версальской системы произошло не в 1919 году в Версале, а в 1921 году в Риге, когда после поражения в войне с Польшей Россия вынуждена была подписать мир, по которому от нас отторгались западнорусские земли.

Вполне естественно, что две униженных европейских нации начали искать сотрудничества друг с другом. Ленинская политика, закрепленная договором в Рапалло, была на этом направлении исключительно прагматичной, Германия и Россия в 1920-х поддерживали друг друга, совместно добиваясь благоприятных изменений в международной обстановке — и это соответствовало интересам обеих стран.

Именно возможность русско-германского союза, неоднократно решавшего все дела Европы в прошлом, была настоящим кошмаром архитекторов Версальской системы. Им нужна была совсем другая Германия, ручная на Западе, зато агрессивная на Востоке, не потенциальная союзница России, а еще одна «санитарка», а то и завоевательница.

Появление Гитлера именно по этой причине было на руку Англии и США. Маниакальный антикоммунист Гитлер придерживался совсем иных приоритетов в политике, чем германские националисты. Он был окружен фанатиками «восточной политики», выросшими в Восточной Пруссии, а то и вовсе «остзейскими немцами» вроде идеолога «арийского расизма» Розенберга.

Приход к власти нацистов привел к мгновенному сворачиванию «рапалльской» политики: было свернуто военно-техническое сотрудничество СССР и Германии, испорчены отношения. А Россия, потеряв внешнеполитическую почву, начала метаться и искать у западных стран поддержки против фашистской угрозы, — СССР вступил в Лигу Наций, заключил военный пакт с Францией, попытался наладить хорошие отношения даже с Польшей и другими лимитрофами.

Другими словами, опасность гитлеровского «крестового похода на большевизм» вынудила СССР из противника Версальской системы превратиться в ее сторонника. Причем сторонника, который иной раз действовал себе в ущерб.

Весь период между приходом Гитлера к власти и началом Второй Мировой был заполнен разговорами в европейских салонах о контурах будущей войны против СССР. Несомненным казалось, что Германия и Польша после аншлюса Австрии и разгрома Чехословакии вместе нападут на Россию, разделят между собой Украину, Белоруссию и Прибалтику, а поддержку им будет оказывать… английский флот да ударившая в тыл СССР Япония. Из участников войны на советской стороне предполагали, с долей скептицизма, Францию, — только и всего.

До лета 1939 развитие событий в Европе соответствовало этим прогнозам. Гитлер при подчеркнутой лояльности западных держав «собирал немецкие земли» — Австрию, Судеты, Клайпеду-Мемель. Мюнхенская политика прокладывала ему путь на Восток, с единственной оговоркой: не трогать любимое детище Антанты — Польшу.

И именно здесь открылась возможность той дипломатической комбинации, которая превратила намечающийся «крестовый поход против большевизма» во Вторую Мировую войну.

Германия в целом все-таки хотела не столько завоеваний на Востоке, сколько реванша на Западе. Не столько победы над большевиками, сколько возвращения отобранного в Версале. И Польша, которой были прирезаны значительные германские земли, выглядела в глазах немецкого националиста оскорблением. На этом и сыграл Сталин, подхватив и развив германскую инициативу по разделу Польши.

«Крестоносца» Гитлера удалось вернуть на «рапалльские» рельсы, на путь восстановления обеими державами положения до Первой мировой войны. Именно в этом, а не в какой-то специфической агрессии, состояла идея знаменитого «Пакта Молотова-Риббентропа»: каждая из сторон возвращала по нему свое. Причем с выгодой для Германии, получившей польские земли, которые до 1917 года принадлежали России. В остальном же был принят фактический принцип восстановления доверсальских восточных границ.

При этом роль «ледокола» — о чем любит писать популярный ныне Суворов-Резун — Сталин действительно предоставил Гитлеру. Но только это была роль не «ледокола Революции», а ледокола, ломающего лед Версальской системы.

Сбылись опасения двадцатых — Германия принялась сперва за Польшу, затем за Францию. При этом западные державы попались в расставленную им ловушку, — когда они давали гарантии безопасности Польше, то совсем не планировали воевать с Германией, они хотели заставить Германию не трогать поляков. Вместо этого пришлось воевать.

За Польшей последовали Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия и, наконец, Франция. А тем временем СССР, «превратив войну гражданскую в войну империалистическую», спокойно восстанавливал свои довоенные границы с минимально возможным применением военной силы.

Заключив договор с Гитлером в 1939 году, Сталин провел одну из самых блестящих внешнеполитических операций в мировой истории. Заставил своих потенциальных противников воевать друг с другом, получил практически без войны огромные территории, которые иначе бы стоили миллионов жизни, да еще и отодвинул вступление СССР в войну на максимальный срок.

Вокруг «пакта» потому и сосредоточено столько ненависти и истерии и на Западе, и в Прибалтике, что Запад был вчистую переигран во внешнеполитической игре, а Прибалтике было указано на ее подлинное место — внешнеполитической разменной карты, каковой она и остается по сей день.

Начав Вторую Мировую, Сталин отодвинул на два года начало Великой Отечественной и, мало того, предопределил победу в ней. Сделать больше, «изменить» заложенную в Гитлера и нацизм изначальную программу «На Восток» он не мог — как не мог и отменить логику войны, которая требовала от Гитлера напасть на СССР, чтобы лишить Англию надежды на победу.

Однако стартовые условия СССР совершенно не были похожи на условия 1939 года. Вместо «единого антибольшевистского фронта» — схватка в Европе, вместо границы у Минска — граница в Бресте. Ни одному другому руководителю того времени подобным образом подготовиться не удалось.

1940. КАК СССР СОЗДАВАЛ ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ АРМИЮ

Можно долго пытаться «оправдать» финскую войну ссылками на то, что в итоге ее цели были достигнуты, что она велась в экстремальных условиях, но все равно невозможно пройти мимо того факта, что само советское руководство сочло ход войны мало обнадеживающим. Были сняты со своих постов многие высшие руководители, включая бессменного Ворошилова, наказаны многие военачальники, предприняты серьезные внутриармейские реформы. Короче говоря, слабая подготовленность к войне Красной Армии была всем очевидна.

В Европе ее, правда, сильно преувеличивали, и именно это подтолкнуло Гитлера начать войну с той самонадеянностью, с которой он ее начал.

Неудачи финской войны объясняют, прежде всего, репрессиями против командного состава советской армии. Хотя бои на Халхин-Голе, проходившие на полгода раньше, сразу после репрессий, назвать неудачными все-таки никто не может, а противостояла нам там куда более мощная армия, чем финская.

Вообще на репрессии 1937-1938 гг. принято списывать значительную часть наших неудач первых лет войны. В каком-то отношении это справедливо: все, кто работал в атмосфере второй половины 1930-х, отмечают организационный хаос, который создавали многочисленные аресты и замещение освободившихся мест зачастую случайными людьми. В армии, где от иерархии и четкости организации зависит все, эти последствия чувствовались особенно остро.

Дело было не в личных качествах расстрелянных военачальников. Те, кто пришел им на смену, оказались ничем не хуже. Просто одновременная замена слишком многих элементов системы приводит к ее нестабильности, вызывает хаос, который уляжется далеко не сразу.

Однако сказанное не означает, что репрессивная политика была необоснованна и бессмысленна, что она привела лишь к гибели талантливых военачальников, вроде ставшего фетишем маршала Тухачевского, и к ослаблению армии. Из нанесенного репрессиями организационного урона отнюдь не следует их бессмысленность.

Для сравнения можно взять германский вермахт. В нем репрессий практически не было, «талантливые военачальники» остались на месте. И в 1944 году такие незаурядные военачальники, как Бек, Клюге, Вицлебен, Гёпнер, Вейхс, исключительно талантливые Роммель и Манштейн, шеф Абвера Канарис и еще десятки генералов и сотни офицеров оказались в той или иной степени втянуты в заговор против Гитлера.

Заговор, впрочем, не удавшийся то ли по случайности, то ли по воле Провидения (в этом случае Провидение, кстати, оказалось явно на нашей стороне — погибни тогда Гитлер, и Германия быстро бы договорилась с Западом, так что Берлина нам было бы не видать и вообще события повернулись бы не в нашу пользу).

А заметим, что к тому времени, когда военные попытались совершить переворот в Германии, советские войска стояли не у Берлина, а лишь на Висле, а союзники только что высадились в Нормандии. Трудно сказать, до какой степени нелояльность военных сказывалась на ходе боевых действий, но наверняка тоже не лучшим образом.

В СССР 1941 года ничего похожего на заговор против Гитлера быть не могло. Никому из высших военных не пришло бы в голову обвинить во всех неудачах Сталина и предъявить претензии на власть. Советское военно-политическое руководство представляло собой сплоченную и дисциплинированную группу единомышленников, спаянную, в том числе, и личной преданностью Сталину, и страхом перед повторением судьбы Тухачевского.

Репрессивная волна 1937-го очистила армию не только от людей с достаточно низкой лояльностью, вроде Тухачевского или бывших соратников Троцкого, но и от тех, кто был с ними тесно связан. Именно отсюда пристрастие НКВД к установлению связей и выстраиванию схем «заговоров».

В большинстве случаев ни о каких реальных «заговорах» речи не было, скорее, речь шла о приятельстве, неформальных взаимных обязательствах и разговорах на скользкие темы в тесной компании. Реальные «заговоры» разворачиваются в критических случаях именно из такой неформальной системы отношений, когда друзья просят друзей немного пособить.

Существовал ли «заговор маршалов», до сих пор сказать однозначно довольно сложно. В пользу его существования говорят те явно преувеличенные сожаления, которые высказывались в адрес Тухачевского в Англии и Германии. Маршал явно вписался в международную политическую элиту, и она принимала его (в отличие от большинства других советских лидеров) как «своего». Но вот от «потенциального» заговора военную среду зачистить удалось, система связей военной элиты была обрушена, и новая создалась в полной мере только к концу войны.

Оправдать многие из этих репрессий с гуманистической точки зрения нельзя, уже к 1939 сам же Сталин признал творившееся тогда «ежовщиной», то есть неизбирательными и несправедливыми расправами. Но в технологичности репрессиям не откажешь — именно они обеспечили Красной Армии ту внутреннюю прочность, которая позволила ей пережить тяжелейшие испытания 1941 года.

Главным отрицательным результатом репрессий был, как уже отмечено, организационный хаос, который так в полной мере и не преодоленный до начала войны. Новые люди осваивались на новых местах, входили в курс незнакомого им дела, проходили месяцы, прежде чем они успевали узнать все, что им положено было знать, а рассказать часто было некому.

В этот период не только солдаты, но и офицеры, а зачастую и генералы оказывались «призывниками новобранцами» по уровню своей компетентности. Но в кадровых перестановках был и свой положительный момент, сыгравший роль в дальнейшем. Красная Армия приобрела социальную однородность, в ней почти не осталось ни бывших царских офицеров, ни красных партизан. Ее костяк составили красные офицеры, которых призвала, направила и обучила советская власть, которые были ей обязаны всем и которые, с другой стороны, руководствовались не «революционным сознанием», а представлением о том, что «есть такая профессия — Родину защищать».

СССР вообще вынужден был создавать новую армию, причем армию без опыта побед. Как-то забывается, что с 1878 года Россия не выиграла ни одной внешней войны: Русско-Японская была проиграна, Первая Мировая закончилась для нас (даже если считать окончанием февраль 1917) оккупацией нашей территории, советско-польская — тяжелым Рижским миром. Единственными успехами Красной Армии были успехи в гражданской войне, что все-таки было несколько не то. И давшиеся непросто победы в столкновениях с Японией и Финская война были первыми успешными войнами более чем за полстолетия.

Военный кризис России был связан с переходом от профессиональной рекрутской армии Петра Великого к армии массовой, призывной. Красная Армия этот кризис русской армии унаследовала, хотя после изгнания Троцкого с поста наркомвоенмора шла работа по профессионализации армии хотя бы в ее офицерском звене, в уровне военного искусства и боевой подготовки.

По сути, требовалось создать массовую призывную армию, которая была бы столь же боеспособна, как армия профессиональная. Франция в этом не преуспела и войну проиграла, Германия и Япония преуспели благодаря тому, что превратила свою армию, по сути, в «орду», в вооруженный народ, который только и делает, что воюет.

Немцы готовились к этому еще до войны, а к 1941 году у них за плечами были уже два года практики. Первое полноценное военное тестирование Красной Армии пришлось именно на финскую кампанию — и она прошла его. На «тройку», но прошла. Последовавшие полтора года были потрачены на устранение недостатков, и именно благодаря этому «тройка» 1940 года не превратилась в «двойку» 1941-го.