Автор: МАТВЕЙ СОТНИКОВ

ИГУМЕН И СВЯТОЙ

«ВРЕМЯ АНТИХРИСТОВО ПЕРЕЖИВЕТЕ»

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО в № 5,6 

«До антихриста не доживете, но время антихристово переживете». Так преподобный Серафим Саровский говорил о смуте, которая будет терзать Дивеево после его смерти. Причиной тому будет лже-ученик Иван Толстошеев, ставший монахом и схимником.

К моменту кончины старца Дивеево представляло собой две разнохарактерные общины, расположенные на расстоянии 100-150 саженей друг от друга.

Казанская община, основанная полковницей Александрой Мельгуновой (ныне прославлена в лике святых), держалась старого Саровского устава. Она управлялась начальницей, избираемой сестрами, — в то время главной у них была старица Ксения Михайловна Кочеулова, отличавшаяся строгостью и суровостью. О ней Божья Матерь сказала старцу: «Ксению с ее сестрами оставь».

В Казанскую общину поступали по выбору начальницы старые и малые, вдовы и девицы. В семнадцати кельях обители жили сто тринадцать сестер.

Вторая община, Мельничная, занимала землю, пожертвованную генеральшей Постниковой, на которой стояло девятнадцать келий. Общине принадлежало шестьдесят десятин огородной и пахотной земли, купленной и пожертвованной последователями батюшки Серафима — М. В. Мантуровым и Н. А. Мотовиловым.

По заповеди Богородицы, данной батюшке Серафиму, в Мельничную общину принимались только девицы, и придерживались более легкого устава, нежели «казанские» сестры.

В 1833 году «на Мельнице» подвизалось до ста двадцати пяти девиц, в числе которых была Прасковья Степановна — старица, исправлявшая должность начальницы после смерти единственной дворянки среди сестер Елены Мантуровой, родной сестры Михаила Мантурова (ныне она канонизирована).

«Убожество, бедность, плохая пища и глубокое горе в потере своего отца, великого прозорливца, собеседника Царицы Небесной, составляли теперь отличительные черты обители, — пишет святитель Серафим (Чичагов) в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря. — Одним утешением была молитва перед образом Божией Матери «Радость всех радостей» о. Серафима, присланным Саровским игуменом Нифонтом, и взаимная любовь между сестрами обители. Жизнь их походила на апостольские времена; все было общее и взаимное; ничто не запиралось и не пряталось. Убитые горем сестры прилепились теперь еще больше к своему духовнику о. Василию Садовскому, который, как истинный пастырь и ученик Серафимов, сам жил любовью ко Христу, Царице Небесной и точным, сердечным исполнением заветов дивного старца».

По словам святителя Серафима, невидимое присутствие батюшки чувствовалось во всем. Сестры мысленно спрашивали благословения у него и стремились как можно чаще бывать на его могиле в Сарове, где в слезах передавали ему, как живому, свое горе, недоумение и невзгоды.

Вечерами, садясь в кружок за общую работу, при свете лучины — на свечи, по нищете, не было денег, — сестры вспоминали счастливые годы жизни с батюшкой Серафимом, его ласку, наставления, заповеди и случаи прозорливости.

«Под вышним покровительством Божией Матери община начинала сиять, как церковь, совершенная, как живой свет Христов среди тьмы. В этом и была цель создания новой общины», — отмечает религиозный писатель и отставной генерал Пётр Иванов (1876-1956), участник русско-турецкой войны и герой Плевны.

По кончине старца рясофорный послушник, канонарх Иван Толстошеев («живописец»), не удостоенный игуменом сана, решил заняться обустройством Дивеева по своему разумению. Он, как пишет святитель Серафим (Чичагов), «не только не бросил своей мысли и цели — быть покровителем и распорядителем в Серафимо-Дивеевской обители, но, забыв все наставления и приказания старца, решился настойчиво требовать подчинения себе общин, завещанных ему и оставленных будто на его попечение самим великим старцем».

Властной рукой игумен Нифонт мог бы пресечь эти притязания, но не сделал этого по двум причинам. Во-первых, он знал цену «живописцу» и был рад избавиться от строптивого послушника. Во-вторых, был холоден к Мельничной общине, попечение которой при жизни батюшки Серафима ставилось ему в вину.

По сути, Иван Толстошеев — это порождение того духа, что насаждал в Сарове «рачительный хозяин» Нифонт.

Об этом сказано в Апокалипсисе: «Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг. Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть».

Впрочем, пока игумен Нифонт был жив, пусть уже в преклонных годах, Иван Толстошеев опасался сурового наместника, который хорошо знал ему цену, а потому не рукополагал в сан иеродиакона и иеромонаха. С его же смертью весной 1842 года исчезло последнее препятствие для активных действий.

БРАТ И СЕСТРА

После Пасхи 1842 года Иван Толстошеев приступил к реализации своего дьявольского плана. В Казанской общине у него была родственница и под видом ее посещения «живописец» стал заводить знакомство среди сестер.

«Вкрадчивый, льстивый и несколько начитанный, он привлек некоторых на свою сторону, — сообщает святитель Серафим (Чигагов). — Этому способствовала старость и болезненность Ксении Михайловны, бесхарактерность ее дочери Ирины Прокофьевны и доверчивость некоторых сестер. Впрочем, Иван Тихонов (т. е. Тихонович — Авт.) в первое свидание производил удачное впечатление, и многие в нем сперва ошибались. Собственно к Серафимовой мельничной обители ему было труднее прикасаться, чем к Казанской общинке, сестры которой менее часто посещали о. Серафима и не знали его заветов».

Рассказы Толстошеева о старце, масса воспоминаний, которые он накопил, давали повод признавать в нем очень близкого к батюшке Серафиму человека, ученика. На пути его воровских намерений стоял помещик и отставной офицер М. В. Мантуров — «Мишенька», как его нежно называл старец, исцеливший от тяжкого недуга.

Мантуров служил в Лифляндии, но из-за тяжелой болезни ног, такой, что выпадали кусочки костей, ему пришлось оставить армию. Медицина не помогала, и он решился ехать к батюшке Серафиму. Он стал первым, кого исцелил чудотворец.

Трижды спросил его Старец: «Веруешь ли ты Богу?» И так же трижды получив в ответ горячее уверение в безусловной вере, батюшка Серафим сказал: «Если ты так веруешь, то верь же и в то, что верующему все возможно от Бога, а потому веруй, что и тебя исцелит Господь, а я, убогий Серафим, помолюсь».

Через несколько минут после того, как батюшка помазал его раны святым елеем, Михаил Васильевич почувствовал себя здоровым и крепким. Человек благодарного сердца и великой искренности, и будучи верен данному слову, он взял на себя подвиг самопроизвольной нищеты.

В 1822 году Мантуров продал имение в селе Нуча (сорок километров от Сарова), отпустил на свободу крепостных и переехал на жительство в Дивеево, купив пятнадцать десятин земли на указанном ему месте для будущей обители. Сейчас это место между колокольней и Троицким собором.

Отец Серафим любил своего ученика. Все, касающееся устройства Мельничной обители, поручал только ему. Именно «Мишеньке» батюшка Серафим велел вбить колышек в землю на месте, где была возведена Мельница, вокруг которой Богородица собрала первых сестер.

В последующие годы на вырученные от продажи имения средства Мантуров пристроил к паперти приходского Казанского храма в Дивееве две церкви — во имя Рождества Христова и во имя Рождества Богородицы, а также приобрел земельный участок под Троицкий собор будущего монастыря, где ныне почивают мощи Серафима Саровского.

Михаил Васильевич был бездетен, но имел на попечении сестру девятью годами младше себя, обладавшую мирским складом ума. В 1822 году она была помолвлена, и Мантуров радовался возможности в скором будущем свободно отдаться делу всей жизни.

Однако в сознании Елены Васильевны произошел религиозный перелом, и старец принял ее в Дивеевскую общину. Не столько по духовным качествам, сколько по уровню культуры она оказалась как раз такой настоятельницей, какую он искал, ибо все остальные девушки были неграмотными крестьянками. Отобрав первых семерых, он поставил над ними Елену Мантурову.

По весне 1832 года Михаил Васильевич тяжко занемог, смерть стояла уже на пороге. И тогда батюшка Серафим призвал его сестру:

— Ты всегда меня слушала, радость моя, — обратился он к ней, — и вот теперь хочу попросить тебя еще об одном. Вот, видишь ли, матушка, братец-то твой болен у нас, и пришло ему время умирать. Умереть ему надо, матушка, а мне он еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то. Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!

— Благословите! — смиренно ответила Елена Васильевна, и, когда старец благословил ее, то они еще долго беседовали о вечной жизни и радости в ней.

Вернувшись в келью, она слегла, твердо зная, что больше не встанет. В последние дни дивные видения открывались духовному взору подвижницы. Однажды она восторженно воскликнула: «Святая Игуменья! Матушка, обитель нашу не оставь!»

Перед самым ее уходом Ксения, преданная послушница, решилась спросить, видела ли она Господа. Уступив мольбам, та отвечала: «Видела, как неизреченный огнь. А Царицу и ангелов видела просто».

Елена Васильевна велела еще живую «собрать» себя для гроба — одеть и оправить, говоря, что иначе, когда она умрет, в этом помешают.

Скончалась она 28 мая 1832 года, накануне Троицына дня, прожив двадцать семь лет.

АПОСТОЛ ДИВЕЕВА

Живя со своей супругой в добровольной бедности, Михаил Васильевич помогал батюшке Серафиму в деле Мельницы. Приобретенную землю старец приказал передать Дивееву лишь после смерти Михаила Васильевича, а до того беречь как зеницу ока.

В наше время, к удивлению, находятся православные авторы, пытающиеся обелить Ивана Толстошеева и утвердить в качестве любимого ученика Серафима Саровского — и это после всего беззакония, учиненного носителем духа Антихриста.

На страницах «Летописи…» ее автор не оставляет сомнений относительно намерений Ивана Толстошеева: «…Личное присутствие Мантурова на этих 15-ти десятинах, пока земля в его руках, парализовало бы все планы Ивана Тихонова, так как каждый знал, что Михаил Васильевич был единственный близкий и доверенный ученик о. Серафима, который никогда бы не признал Ивана Тихонова учеником великого старца и завещанным попечителем Дивеева».

Как особо отмечает и напоминает святитель Серафим (Чичагов), старец запретил Мантурову видеться и беседовать с «живописцем», прозревая его планы, от которых тот не оступится.

В биографии М. В. Мантурова, составленной Николаем Мотовиловым и священником Василием Садовским, говорится: «В 1833-м году, еще в пребывании Михаила Васильевича в Симбирской глуши у генерала Куприянова, 2-го января скончался батюшка Серафим, а по его кончине вторгся насильственно в Дивеев, по предречению святого, некто просто мещанин города Тамбова Иван Тихонов Толстошеев, также называемый живописец, послушник Саровской пустыни. Видя, зная и вполне сознавая, какое имеет значение Михаил Васильевич для Серафимовой Мельнично-девической общинки, он понял, что в задуманных им планах своего честолюбия главной помехой всему и всегда будет Мантуров…»

Мантуров был управляющим в имении генерала Куприянова. Когда тот приехал в Саров, чтобы поклониться могиле старца, к нему обратился Иван Толстошеев, выдавая себя за любимого его ученика, которому тот, дескать, поручил попечение Дивеева. Он оболгал Мантурова, выставив чуть ли не грабителем, и молил именем великого подвижника уговорить отдать или продать вожделенную землю.

Куприянов мог навести справки в Саровской обители, и все бы разъяснилось. Но то ли генерал этого не сделал, то ли игумен Нифонт не посчитал нужным внести ясность, однако, введенный в заблуждение, Куприянов стал не благодетелем, а гонителем и разорителем.

Вернувшись в свое имение, генерал Куприянов принялся уговаривать Мантурова, чтобы тот отступился от земли, но Михаил Васильевич, свято помня завет батюшки Серафима, не поддался на уговоры и не прельстился деньгами.

Тогда Куприянов прибег к прямым угрозам.

— Да знаешь ли ты, что также просто, как выпить стакан воды, я выпью всю твою кровь за такое упрямство?

Мантуров смело отвечал:

— Хотя и совсем убьете вы меня, но я также просто не отдам вам ни за что и ни за какие деньги эту землю, которую сам лично и наистрожайше, предвидя это, вероятно по прозорливости своей, заповедал мне хранить до смерти сам батюшка Серафим. И никогда, и никому, ни под каким видом, ни за что не отдавать ее и не продавать! Ничем не принудите меня нарушить этот завет святого старца! Что хотите, то и делайте со мной!

Взбешенный Куприянов, подстрекаемый письмами Толстошеева, с позором выгнал Мантурова и его жену Анну, предварительно обобрав до нитки. И пошли они пешком в Дивеево, прося милостыню по дороге.

Добравшись до Москвы, Мантуровы вынуждены были оставаться в древней столице Московской Руси. «В виду совершеннейшей уже невозможности следовать далее, за буквальным неимением даже куска насущного хлеба, Михаил Васильевич упал было духом, — рассказывает святитель Серафим (Чигагов). — Жена его мучилась голодом и почти умирающая от истощения невольно роптала и тем еще более увеличивала нравственные муки Михаила Васильевича. В этом положении Мантуров стоял у Иверской часовни и пред чудотворным образом изливал свою скорбь Матери Божией, ради славы Которой он самопроизвольно обнищал и отдал Ей все свое земное благосостояние».

Иверская часовня, Воскресенские ворота… Дорога в горку на Красную площадь, к Никольской и Спасской башням Кремля.

В 1929 году часовня и ворота будут варварски разрушены богоборческими властями. Но у Бога ничего невозможного нет, в первой половине девяностых годов они будут воссозданы по инициативе Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и мэра Москвы Юрия Лужкова.

В Иверском монастыре на Афоне был сделан новый список Иверской иконы. Ежедневно раз в два часа с восьми часов утра до восьми вечера в часовне совершаются молебны с чтением акафиста Пресвятой Богородице, и все московское духовенство служит тут поочередно.

К слову, у самой часовни вмонтирован в брусчатку знак «нулевой километр» и теперь на этом напоминающим канализационный люк бронзовом круге гости столицы, совместно с непомнящими московских традиций местными, совершают натуральный магический обряд: забавники встают на него к Тверской передом, к Иверской — задом и с силою швыряют за спину звонкую монету. Это считается «на счастье».

Глядя на часовню и ворота, добрым словом помянем Михаила Васильевича Мантурова, совершавшего свой духовный подвиг на этом месте.

И Богородица не оставила своего верного послушника. Как-то Мантуров запнулся о кошелек с мелкими деньгами. В другой раз к нему подошел незнакомец и, даже не взглянув на него, сунул в руку крупную ассигнацию. В несказанной радости Михаил Васильевич вернулся к месту ночлега и рассказал жене о чуде. Они возблагодарили Бога и тут же собрались в дорогу — в Дивеево.

История не сохранила их трогательной, волнительной встречи дома, как их обнял и расцеловал отец Василий Садовский. Но зато известно, что он отдал им все свои деньги, который откладывал на черный день, — семьдесят пять рублей ассигнациями. Это ему незадолго до своей кончины отец Серафим надел свои поручи и наказал: «Блюди же обитель мою, тебе поручаю и молю: послужи всю жизнь свою».

«Купив на эти деньги маленький срубок и построив домик, Мантуров поселился таким образом на столь дорого ему доставшейся и заповеданной батюшкой Серафимом земле, вместе с женой своей Анной Михайловной, и жили они тут в крайней бедности, питаясь от труда рук своих», — повествует святитель Серафим (Чичагов).

Почему и для чего ему это было ниспослано? Ответ очевиден: чтобы оказаться в мире ином в тех высоких сферах, где был определен для последующих трудов батюшка Серафим, его земному другу «Мишеньке» Мантурову нужно было пройти этот тернистый путь, ведущий в горний Иерусалим.

БИТВА ЗА МЕЛЬНИЦУ

До 1842 года обе женские общины Дивеева, Казанская и Мельничная, нисколько не мешая друг другу, жили каждая своей жизнью.

Со смертью отца Серафима Иван Толстошеев почти переехал в Казанскую общину, под предлогом заботы и попечения Серафимовых сиротах, и постепенно завладел ею, прибрав к рукам все дела.

Игумен Нифонт только что почил, а иночество Сарова не интересовалось делами Дивеева. Да и как иначе мог быть допущен послушник мужского монастыря распоряжаться и жить в женской обители, как ни при полном попустительстве начальства саровской братии?

Иван Толстошеев задумал, как свидетельствует «Летопись…», поставить себя вместо святого Серафима и преданные ему сестры Дивеева звались уже не Серафимовыми, а Иоанновыми.

«Аскетическая строгость в Казанской общине заставляла все запирать и прятать, дабы кто-нибудь от голода (ели один раз в день) не взял самовольно лишний кусочек из продовольственного шкафа, — пишет Пётр Иванов. — Мы помним, как св. Серафим, вызвав к себе экономку Казанской общины, гневно выговаривал ей, что она морит голодом его сирот, а та ссылалась на строгость начальницы. Излишний аскетизм порождает различные ненормальные состояния: превозношение, и в то же время озлобляет: люди, заглушая в себе голод, питаются бредовыми идеями. Им нравится представлять себе будущие мучения грешников, то есть не таких постников, как они сами. Это их как бы награждает за их всегдашнюю физическую неудовлетворенность.

Община не только не возрастает в любви, а, напротив, возрастает в зависти и неприязни друг к другу, ибо основанием духовной жизни братии делается соревнование: кто лучше постится, кто больше поклонов делает, кто дольше молится. Они приняли Толстошеева, ибо в план злой силы, которой необходим был Толстошеев, входило именно, прежде всего, приятие его Казанской общиной, и насельницы ее не имели никаких сил противостоять злу.

Диавол, хотя и пользуется своими клевретами, но не упускает случая и подсмеяться над их ничтожеством. Как образ, увенчивающий строгий аскетизм Казанской обители, картинно рисуется Толстошеев, отбирающий по кельям самовары и бьющий чайную посуду», — отмечает Пётр Иванов («Тайна святых. Введение в Апокалипсис». Paris, YMCA-PRESS (1949).

Утвердившись в Казанской общине, где его начали почитать как «второго Серафима» (за немногими исключениями), лже-ученик сделал следующий шаг — попытался прибрать к рукам уже саму Мельницу Пресвятой Богородицы. Но сестры, живо помня заветы батюшки Серафима и его строгое указание не допускать чужого к управлению общиной, единогласно дали татю от ворот поворот. «Вручаю вас, — говорил батюшка Серафим перед кончиной, — Самой Царице Небесной, Она Сама будет у вас игуменией, а начальницы только Ее наместницы».

К тому времени Иван Толстошеев склонил на свою сторону почти всех — начиная с Тамбовского архиерея и заканчивая светскими почитателями батюшки Серафима, обманывался даже, правда до времени, Николай Мотовилов.

И тогда «чуждопосетитель» решился сломить сплотившихся сестер. В один из дней он заявился «на Мельницу» в сопровождении своего друга, саровского монаха Анастасия, и приказал в келье начальницы поставить аналой с Евангелием и Крестом. Затем пригласил духовника обеих общин отца Василия Садовского, которого он больше не боялся и не стеснялся, и заставил всех под присягой и клятвой сказать, что и кому говорил старец о нем, «любимом ученике» старца.

Сестры единогласно отвечали, что батюшка Серафим никогда и никому не говорил, что видел в нем своего ученика. Тогда захватчик потребовал одиночных показаний.

Первым подвели бывшую начальницу Мельничной общины и уволенную по старости Прасковью Степановну. Поцеловав Евангелие и Крест, старица строго взглянула на Ивана Толстошеева и сказала:

— Батюшка Серафим мне говорил, как им же поставленной в то время старшей над своей новорожденной общиной: «Иван Тихонович вас у меня просит, да я ему не даю, потому что хотя и вызывается он послужить вам, но всю жизнь свою холоден будет к вам. И хотя начнет хлопотать будто бы из-за вас, но на вас же весь мир воздвигнет, и мирских, и духовных, и ничего вам доброго не сделает!

(Описание Дивеевского монастыря, составленного по указу преосвященного Модеста, хранившегося в Нижегородской консистории, 1888 год).

Следующей к аналою подошла старица Евдокия Ефремовна, удостоенная присутствия в келье батюшки Серафима во время явления Богородицы в 1831 году.

— Не говорил вам что обо мне батюшка Серафим? — спросил ее допросчик.

Старица отвечала:

— Батюшка велел тебе сказать, что бы ты в наши дела не входил и обители не мешал! Раз батюшка мне сказал в келье: «Радость моя, я вас духовно породил и во всех телесных нуждах не оставлю. А о. Иоанн (Иван Толстошеев — Авт.) просит, чтобы я вас после своей смерти отдал ему. Нет, не отдам! Он и его преданные будут сердцем холодны к вам. Он говорит: «Ты, батюшка, стар, отдай мне своих девушек», а сам просит с холодным сердцем! Скажи ему, матушка, моим именем, что ему до вас дела нет!

Сбросив овечью шкуру, Иоанн Толстошеев стал угрожать, что-де видел ее в аду, и потребовал замолчать.

После этого сестры вторично и единогласно отказались от притязаний лже-ученика батюшки Серафима. Тогда, озлобившись, он воскликнул, стоя перед аналоем:

— Клянусь после этого, что моей ноги не будет здесь и что не почию до тех пор, пока не истреблю до конца и не сотру с лица земли даже память о существовании Мельничной общины! Змеей сделаюсь, а вползу.

Началось для Дивеева то время, о котором великий старец говорил сестрам в прощальной беседе: «До антихриста не доживете, но время антихриста переживете!»

ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Понимая свою безнаказанность, лже-ученик стал действовать. Вот что об этом пишет святитель Серафим (Чичагов): «После того, как Иван Тихонов обещал сделаться змеей и всюду вползти, не могло быть сомнения, что он этого достигнет. Тотчас он написал тайно в Петербург к лицам, относившимся с особой любовью к старцу Серафиму, о положении дел в Дивееве и просил о присоединении девичьей общины к обители матери Александры, под начальством Ирины Прокофьевны, болезненной и слабой начальницы Казанской общинки».

Многие из этих лиц, отмечает автор «Летописи…», имели родных при Высочайшем дворе. Неудивительно, что их просьбы увенчались быстрым успехом. 27 июля 1842 года был получен указ Священного Синода о принудительном соединении двух разнородных общин, согласно Высочайшему произволению императора Николая I, в одну Серафимо-Дивеевскую с полным, абсолютным подчинением начальнице Казанской общины, иначе говоря — Ивану Толстошееву.

На следующий день, 28 июля указ был прочитан по окончании литургии.

Так светская и церковная власти, сами того не ведая, санкционировали беззаконие, восстав против Царицы Небесной. Об этом нужно знать и всегда помнить, пытаясь совершать благие, как нам кажется дела, без тщательного изучения вопроса и Божьего произволения.

Выходит, Крымскую войну (1853-1856) император Николай Павлович проиграл в Дивеево, когда санкционировал беззаконие против Четвертого удела Пресвятой Богородицы. При этом он, конечно же, руководствовался благими намерениями, как он их понимал, будучи «рыцарем самодержавия».

Д. А. Милютин, будущий военный министр в царствование Александра II, сообщает в своих записках: «…Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке, о дисциплине, гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантичным соблюдением бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух».

В полной мере это относится и к положению дел в духовно-церковной сфере. Мельничная обитель десять лет жила в любви, возрастала в возраст Христов, чтобы, по словам Петра Иванова, «явить в Русской Церкви во спасение ее, как солнце, сияющий образ Церкви совершенной, обитель Христовой любви. Но такого благовремения не настало».

Руками Ивана Толстошеева — при прямом попустительстве церковных и светских лиц, давших ему карт-бланш, — Мельница была сломана. Почтение к святой Канавке, по которой прошли стопочки Пресвятой Богородицы, утратилось, через нее стали переходить и даже ездить на экипажах. Новые монастырские постройки создавались за границей святой Канавки. Так что это была катастрофа поистине всей Русской цивилизации, и грозные, разрушительные и одновременно очистительные последствия не замедлили быть.

Поскольку в Сарове отказывались рукополагать Толстошеева в сан, он покинет обитель и уйдет на сторону. Разоритель Дивеева станет монахом Серафимом, потом примет схиму под именем Иоасаф и даже будет наместником монастыря. Нужно ли задаваться вопросом, почему погибла та Россiя?..

Многие авторы пытались отыскать причины катастрофы, постигшей Россiю в начале XX столетия — оскудение Веры, кризис власти и государства, неудачные войны, революции… Но если рассматривать проблему с духовной точки зрения, то точка невозврата была пройдена летом 1842 года. Промысел Божий относительно Россiи был искажен правителями и церковными иерархами, закрывшими путь к спасению Российской империи.

О том, что Россiя была не готова вмесить в себя Мельничную общину — как она была задумана, и тем спастись, — почувствовала художница и писательница Маргарита Сабашникова (Волошина), посетившая обитель в 1912 году:

«В Дивееве, близ Старой Казанской церкви, под деревом три могилы. Посреди покоится первоначальница Дивеева, мать Александра Мельгунова, по правую руку от нее Елена Васильевна, по левую — Мария.

Вот он храм, на который так радовался старец, дивный храм над Дивеевым. Не построил ли он его в душах Елены и Марии? Эти души, рано оторванные от земли, великие силы, рано сорванные и отданные высшим силам для борьбы со злом на земле, как золотые мечи в руках ангелов, — вот он оплот.

Маленькая Мария, повязывавшая свой платок так, чтобы не видеть ничего иного, кроме дороги в Саров до кончиков своих ног, унесшая в душе лишь образ Серафима, не станет ли рядом с ним стражем над грядущей Россией?

Что знаем мы о сокровище тех душ, которые собрал Серафим в Дивеево, — души горячего и несчастного Мантурова, безумного и нелепого в проявлениях своей веры Мотовилова, просто, еле грамотных мельничных сестер или блаженных и юродивых Дивеева? Это за пределами нашего разумения. Серафим знал их силу, провидел будущее.

Россия молчит. Дух ее еще не снизошел в ее тело, он над ней, он больше ее. Поэтому все, что здесь на земле, — только тень иного. Только знак, подобие. Такое подобие «Канавка», которая во времена антихриста до неба встанет, и «сухарики» Серафима, и мельница с его двенадцатью девушками».

…Последующие события — восстановление земной справедливости в Дивеево и расцвет обители, канонизация преподобного Серафима, Саровского и вся Руси Чудотворца, предпринятая в 1903 году государем императором Николаем Александровичем вопреки позиции Священного Синода, — все это уже было фундаментом для другой России, нынешней. Той, в которой, как предсказано старцем, Дивеево станет лаврой — единственной женской лаврой в христианском мире.

ПОДВИГ МАНТУРОВА

В кратком официальном описании Дивеевского монастыря, хранившегося в Нижегородской консистории, говорится следующее: «Горестное, никем неожидаемое событие это, доставив ликование Ивану Тихонову с избранницами его, прочих обеих общинок сестер повергло в глубокую скорбь, печаль и сетование. Серафимовы сироты ужасались тому, что заветы великого старца, основателя их, попраны и отданы они в руки страшнейшего врага их. Старицы же матери Александры сокрушались, глядя на нововведения, которыми нарушался их исконно заведенный порядок и принятый устав из Сарова. Но поправить дело было уже немыслимо и поздно. Таким образом прежде царивший мир и покой Божьего Дивеева навсегда уже был нарушен, и только плач и рыдания, попущением Божиим, многие десятки лет раздавались во святом месте избранного жребия Богоматери».

Вслед за объединением общин Иван Толстошеев выхлопотал книжку для сбора пожертвований на постройки, затеянными им в Дивеево, и отправил с ней в столицу сестру обители Е. А. Татаринову, безгранично преданную ему. Первыми жертвователями оказались государыня императрица, наследник престола, цесаревна, великие князья и княгини.

Как справедливо замечает святитель Серафим (Чичагов), это свидетельствует, с одной стороны, как чтили память батюшки Серафима в то время, с другой — насколько сильны были покровители Хлестакова из Саровской пустыни. А кроме того, император и его двор не задавались вопросом: мог ли батюшка Серафим поручить целую обитель руководству не старца, а простого послушника? И почему Священный Синод не внес ясность в это дело, покрыв творящееся беззаконие и развязав руки интригану и лжецу.

А что же Мантуров? Он, нищий и оболганный, терпел нравственные муки. Отец Василий Садовский и Николай Мотовилов сообщают, что «Мишенька» ничем не мог помещать захватчику, понимая свое незавидное положение. «Тихо жил Мантуров, терпя все, ради непоколебимой, твердой веры в Бога, стараясь лишь, где было возможно, встречать Ивана Тихонова и действовать на него хоть словами страха Божия; но все было напрасно, ибо честолюбие заглушило совесть его!»

Однако, это было не просто честолюбие, но дух антихриста, заставлявший «живописца» идти по пути богоборчества, чего он, ослепленный гордыней, не осознавал, уверившись, что он и есть действительно любимый ученик чудотворца Серафима Саровского. При этом на всех перекрестках он выставлял себя за страдальца.

Впрочем, Мантуров не сидел тихо за печкой, как может показаться, а был «хозяину Дивеева» внешней совестью, поскольку свою совесть тот утратил безвозвратно.

«Он безбоязненно мешал с неудержимой энергией этому чуждопосетителю во всех его посягательствах на уничтожение заповеданного Дивееву святым старцем. Вскоре Михаил Васильевич поплатился за это пожаром; его скромный домишко подожгли. С помощью добрых людей Мантуров выстроил себе другой, гораздо лучший, на принадлежащей ему земле, вне общины, против Казанской церкви, в котором и жил до самой своей смерти» (Жизнеописание Мантурова, о. Василий Садовский и Н. А. Мотовилов).

«Я ПРИДУ ЗА ТОБОЙ СКОРО»

«Когда дела обители пришли в полный упадок, — сообщает в «Летописи…» святитель Серафим (Чичагов), — Михаил Васильевич Мантуров совершенно пал духом и как бы внутренно упрекал батюшку Серафима, что он допускает это дерзкое и пагубное самоволие».

Как говорится в жизнеописании Мантурова, за несколько дней до смерти своей он видел знаменательный сон. Ему представилось, что он с женой идет саровским лесом и показывает ей то место, где часто с ним беседовал святой старец. Вдруг его глазам открылась прекрасная зеленеющая поляна, на которой было много крестьян, собиравших мох.

Один из сборщиков говорит ему: «Вы ведь Серафима ищете!» Помня во сне, что батюшка уже умер, Михаил Васильевич в удивлении спросил: «Да где же он?» — «Да разве вы не видите его? — переспросил крестьянин. — Вон, смотрите туда, видите: дымок белеется и выходит из его пещеры; это он ее топит!»

Пораженный этими словами, Мантуров разглядел белый дымок, направился к нему и действительно нашел пещеру. Вошли они и видят батюшку Серафима, который сперва скрылся от них, но немного погодя вышел, неся в руках два только что испеченных горячих белых хлеба.

Подавая один Михаилу Васильевичу, батюшка Серафим пояснил: «Вот этот хлебец тебе, кушай сколько угодно, а остальное раздай тем, кто нас знает!» «А этот хлеб тебе, матушка, — сказал отец Серафим Анне Михайловне, отдавая ей другой хлеб, — кушай сколько тебе нужно, что же останется — раздай!»

Затем отец Серафим скрылся, но вскоре опять вышел, неся в руках большую просфору, величиной с тарелку. Подойдя к Михаилу Васильевичу, он спросил: «Вот, радость моя, где мы найдем такого человека, который бы был совершенно боголюбив, а? Где мы его найдем, человека-то такого? Это надобно отдать ему!»

Помолчав, батюшка Серафим добавил грустно: «Нет, радость моя, оставим, не найдем уже мы ныне такого человека!» То был ответ Мантурову на его внутренний ропот, что старец не хочет найти человека, полезного для Дивеева, и изгнать Иоасафа (Ивана Толстошеева).

Поняв этот ответ, Михаил Васильевич не вытерпел и от всего сердца выразил, как возмущена его душа поступками Иоасафа. Молча выслушав его, отец Серафим ответил: «Так, батюшка! Теперь благовестят, ступай к обедне и жди меня; я приду за тобой скоро; ты меня там найдешь и возле меня станешь, мы помолимся с тобой!»

«А ты, матушка, — произнес старец, обратившись к Анне Михайловне, походи еще одна здесь!» Этими словами отец Серафим предсказал вдовство Анне Михайловне.

Михаил Васильевич вышел из пещеры удивленный, недоумевая, где церковь: он хорошо знал, что поблизости нет храма. Но действительно до его слуха долетел благовест, и он вскоре увидел в нескольких шагах прекрасную церковь, наподобие Троице-Сергиевой лавры.

Оставив жену, он вошел в церковь. На правом клиросе увидел батюшку Серафима. Остановился возле него, и они начали молиться.

По окончании службы, при разделе антидора, старец вдруг вынул из-за пазухи бумагу, прочел ее, глянул на Мантурова и молча ее спрятал. Так он поступил еще дважды и утешил: «Потерпим еще, батюшка, потерпим немного!» Тут Михаил Васильевич проснулся, хорошо понимая ответ отца Серафима.

Через несколько дней, накануне праздника в честь Казанской иконы Божией Матери, Михаил Васильевич заказал обедню в построенной им Рождественской церкви и приобщился Святых Тайн.

Возвратясь домой вместе со священником Петром Софийским, женатым на крестнице Мантурова, Михаил Васильевич напился с ним чаю и, поспешая с обедом, торопил жену: «Не успеешь, поскорее, после жалеть будешь, да уже поздно!»

Вместе с отцом Петром они вышли в сад, чтобы набрать лучших ягод и послать их настоятельнице обители Е. В. Ладыженской. Пройдя немного, Мантуров вдруг почувствовал необыкновенную усталость. Он сел на скамеечку и предал душу Богу.

Предполагая, что с ним дурно, отец Пётр прибежал к Анне Михайловне, — тотчас послали в обитель, откуда спешно явились Ладыженская и казначея, будущая настоятельница Елизавета Ушакова (при которой завершится «время антихристов»).

Мантурова уложили на кровать. Через час пришел врач и объявил, что Михаил Васильевич уже с час как скончался. Он умер шестидесяти лет и был похоронен 9 июля 1858 года с левой стороны Рождественской церкви, под самым окном.

«Молись, батюшка, — говорил ему отец Серафим, — чтобы тебе лечь с левой стороны Рождественской церкви! Здесь земля святая: тут стопочки Царицы Небесной прошли!»

«Мишеньку» погребли именно здесь, как и предсказал батюшка Серафим. В годы богоборчества могила Мантурова была предана осквернению и забвению, но прошли годы, и возрожденное Дивеево стало еще краше, чем было прежде. Отыскалось и захоронение Серафимова друга и ученика.

В 2009 году честные останки Михаила Васильевича были перезахоронены. Теперь они покоятся в склепе в алтаре северного придела церкви Рождества Богородицы, посвященного Архистратигу Михаилу — небесному покровителю Мантурова.

Окончание в следующем номере.

 

Площадки газеты "Спецназ России" и журнала "Разведчик" в социальных сетях:

Вконтакте: https://vk.com/specnazalpha

Фейсбук: https://www.facebook.com/AlphaSpecnaz/

Твиттер: https://twitter.com/alphaspecnaz

Инстаграм: https://www.instagram.com/specnazrossii/

Одноклассники: https://ok.ru/group/55431337410586

Телеграм: https://t.me/specnazAlpha

Свыше 150 000 подписчиков. Присоединяйтесь к нам, друзья!