Автор: ИРИНА ГУРИЕВА

КОГДА ШЁЛ ДОЖДЬ

СЕРДЦЕ СПЕЦНАЗА РОССИИ БЬЁТСЯ В БЕСЛАНЕ

В тот роковой день, 1 сентября 2004 года Ира Гуриева пришла вместе с мамой Надеждой в школу № 1 пораньше, потому что была дочерью учителя. Ей предстояло пойти во второй класс. Вместе с другими детьми она стояла во дворе, когда послышались первые выстрелы.

Брат Борик с сестрой Верочкой, которые должны были танцевать на торжественной линейке бальный танец, — в Городе Ангелов… И в Соборе новомучеников Беслана — со всеми другими, кто погиб 1-3 сентября 2004 года.

Надежда Ильинична работает в новом здании школы № 1 имени Героев Спецназа. Она — учитель истории. Руководит школьным музейным центром — его создали в новой школе на улице Коминтерна. Основная экспозиция — зал памяти.

Ира с отличием окончила Московский городской педагогический университет в 2018 году. Летом 2020 года получила диплом магистра.

Вместе с мамой они были среди почетных гостей, приглашенных на 25-летие Международной Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа», и выступали со сцены Государственного Кремлёвского Дворца.

Сегодня мы предлагаем читателям газеты «Спецназ России» и журнала «Разведчикъ» ее рассказ о тех событиях, а также жизни после теракта.

1 СЕНТЯБРЯ

Вновь настал этот день. Шестнадцать лет назад мне было семь. В школе я была со своей мамой, братом и сестрами. Я шла во 2-й «Б», моя двоюродная сестра Аня — в 5-й, сестра Вера в 6-й класс, а брат Боря в 9-й.

В этот день рано утром мы собирались в школу, нас поднял Борик. Мы позавтракали, оделись и пошли. Зашли к маме в класс, Вера переоделась в платье для выступления, потом разошлись по своим классам.

Да, перед захватом мне приснился сон. К сожалению, я его не восприняла всерьез и вспомнила о нем только после теракта. Сон был такой: мой дедушка, который умер 1 сентября 2002 года, лежал в гробу, но был при этом живым. Ему было очень холодно, и он попросил Веру и Бориса прийти и лечь рядом с ним, чтобы согреть. И они пошли к гробу…

Через некоторое время я со своим классом вышла на школьный двор строиться на торжественную линейку. Я стояла позади и не видела, что происходило на площадке. Мы болтали, веселились — и тут включилась музыка.

Прозвучало несколько мотивов и вдруг музыка прекращается — начинается непонятный грохот. «Что это?», «Что происходит?», «Почему все кричат?», «Куда все бегут?», «Где мама?» Все эти вопросы вертелись в голове, и я вместе с толпой бегу.

Мы бежали в сторону школы. Прибежали к двери, которая вела в раздевалки спортзала — дверь закрыта, началась давка… Они кричат, стреляют. Страшно и больно.

Через некоторое время открывается дверь, мы попадаем в здание школы и разбегаемся кто куда. Я бегу по коридору, плачу и ищу маму. Спрашиваю у знакомых ребят, не видели ли они мою маму. Никто не знает.

Я бегу за всеми. Забегаю в кабинет — люди сидят под партами, дети, взрослые. Я тоже залезла. Женщина плачет и кричит: «Отпустите нас!» Все кричат, а я не понимаю, что происходит. Я хочу к маме!

Заходит террорист и кричит, чтобы мы вышли и шли в спортзал. Он злой и страшный, у него оружие, он в маске.

Мы вышли и бежим в спортзал. Там я встретила свою сестру Аню, и мы пошли с ней искать маму.

Маму нашли, она успокаивала людей. Потом мы пошли искать себе место. Сели под баскетбольным кольцом. Сидим. Я ничего не понимаю. Пытаемся в толпе найти Борика и Веру. Они, наверное, сами нас нашли и поочередно пришли к нам и сели с нами.

Боре было плохо — была температура. Вера была в бальном платье и террористы приказали ей прикрыться. Сидим. Жарко. Хочется пить. В центре зала лежит мужчина, истекший кровью, — его убили. С краю сидел один мужчина. Когда двери еще не закрыли, он встал и побежал. Его сразу застрелили.

Зал начали минировать. Возле ног Бори поставили большую бомбу, из-за нее он не мог выпрямить ноги. Рядом с нами стоял стул, а на нем лежали батарейки и к ним были примотаны все провода. Бомбы — везде, сверху, по бокам. Очень много.

Рядом на кнопке сидит террорист.

Сидим. Жарко. Люди не могли успокоиться и террористы стреляли в потолок, чтобы все замолчали.

Дети очень хорошо себя вели. Если что-то было не то, учителя, взрослые сразу как-то их в чувство приводили. Когда у меня начиналась истерика, мама меня по щекам била, чтобы я в себя пришла.

Многие моменты не помню. Еще выпускали в туалет. Помню, что было тяжело сидеть, ноги затекали. Что происходило, я не понимала. Мы постоянно смотрели на окна и думали: «Что там происходит? Знает ли кто-нибудь, что мы здесь?» Ночью мы легли на ноги мамы и спали. Это было 1 сентября 2004 года.

Мы были все вместе!

2 СЕНТЯБРЯ

Ночь была ужасной. Хочется есть, пить, шумно. Горит свет. Жара невыносимая, я сняла свое платье.

Помню, террористы заставляли взрослых поднимать руки за голову, говорили: «Сейчас мы поиграем в зайчиков — все руки за голову». Я маленькая была, не все понимала, не все осознавала, что происходит.

По залу прошел слух, что детей до шести лет отпустят. Одна из учительниц ходила по залу и записывала детей.

Мама мне сказала, что если что, мне шесть. А я маме говорила, что я без них никуда не пойду! Но так никого и не отпустили.

В туалет не выпускали, пить не давали. Помню маленького мальчика, который писал в бутылку и потом пил мочу. Так сильно хотелось в туалет, но мы терпели.

Труп того мужчины, который лежал в центре зала, унесли, лужи крови, оставшиеся после него, вытирали белыми фартуками старшеклассники.

Вера нашла чей-то крестик, взяла в руки и стала молиться. Мы надеялись, что нас спасут. Мама говорила, что придет спецназ и нас спасут.

Пришел Руслан Аушев — ему удалось спасти мам и их маленьких детишек.

(Герой Советского Союза, генерал-лейтенант. Президент Ингушетии в 1993-2001 годах. С 1992-го по 2014 год возглавлял Комитет по делам воинов-интернационалистов при Совете глав правительств государств-участников СНГ. Сумел вывести из здания школы двадцать пять заложников, включая детей.)

Террористы продолжали стрелять в воздух и бить прикладами в пол, чтобы мы успокоились. Но люди уже не реагировали. Они говорили, что мы никому не нужны. Было одно желание: чтобы мы вышли отсюда. Живыми, мертвыми — лишь бы это закончилось.

Один из террористов, который сидел рядом с нами, достал бутылку с водой, помыл руки, ноги, лицо и стал совершать намаз. Когда закончил, сел на Коран. Они лежали рядом, у них были сникерсы. Как же хотелось пить и есть.

Я вспомнила, что у меня есть мармелад. Перед началом линейки, мой одноклассник мне купил мармеладку с клубничным вкусом. Я ее достала, поделила на нас всех. Это было очень вкусно!

Боре было очень плохо. Температура поднималась все выше. Мы с Верой и Аней обмахивали маму и себя. Мама нам что-то рассказывала.

Пить хотелось все сильнее и сильнее. Тем, кому удавалось выйти в туалет, отдавали одежду, чтобы ее намочить, а потом высасывали из этой одежды воду. Мы сидели и считали бомбы, рассматривали их. Они были самодельные, обмотаны коричневым скотчем, а внутри было видно разные болтики, иглы и гвозди.

Рядом с нами сидела мама с маленьким мальчиком — он умер. Там же, недалеко, девочка умерла. Люди плакали, а тела оставались лежать рядом с живыми.

Всех мужчин вывели из зала, еще в первый день, когда нам удалось выйти в туалет, я увидела, что они сидят на полу и руки их подняты.

Вечером террористы подняли нас и еще человек пятнадцать и погнали в тренажерный зал. Там нам удалось сходить в туалет, а террорист смотрел на нас, чтобы мы не выпили воды.

В том зале было прохладно и так стало хорошо… Мы сели на пол, было даже холодно.

В ту ночь шел дождь. Мы все облепили маму, и я уснула. Это был второй день. Мы были вместе!

3 СЕНТЯБРЯ

Рано утром нас подняли и повели опять в спортзал. Наши места были заняты, мы шли и искали себе место. Нашли в центре зала. Сели. Над нами висела бомба, она провисала.

Места было совсем мало. Я уснула. Проснулась от жуткого грохота. Встала, смотрю — все лежат, какая-то дымка и мальчик выбегает через дверь. Не понимаю, что случилось.

Началась стрельба, я сижу, заткнув уши пальцами, потому что было очень громко. Сидела так, все лежат, тут поднялась мама и я ей говорю: «Мам, все убежали, я тоже побегу». Я побежала, как мне казалось, мама потом сказала, что я еле шла шатаясь.

Подхожу к двери, а там сидит террорист, какая-то женщина меня дернула за руку и прижала к себе, и я лежала под ней.

Лежу. Вдруг увидела, как мама машет мне рукой, чтобы я подошла к ней. Я пытаюсь вылезти из-под женщины, ничего не получается — то ли она умерла, отяжелела, то ли просто меня сильно держала. Мама подошла сама и вытащила меня.

Боевики подняли всех живых, кто может идти, и погнали в столовую. Мы шли (мама, Аня и я), под ногами было мягко, странное ощущение.

По ошибке мы вошли не в ту дверь, и я оказалась в тренерской. Там первый раз было страшно, потому что были мертвые люди, все в крови, части тел…

Помню, что тогда мне было очень страшно, я закрывала глаза, чтобы этого не видеть. И около окна наш физрук, Иван Константинович Каниди с террористом дрался, выхватил у него автомат, и террорист его застрелил.

Мы вышли из тренерской и пошли уже в столовую. Стекла в окнах все были разбиты, мама шла босиком и эти осколки впивались ей в ноги.

Пришли мы в столовую, все в осколках, — повсюду грохот. Мы зашли в самую глубь и мама посадила нас с Аней на большой противень и сказала нам сидеть и ждать ее, а сама пошла за Борей.

Мы сидели и рассматривали друг друга, у кого откуда идет кровь, где что болит. В какой-то момент нашли печенье! Какое оно было вкусное!

Потом вспомнили про воду. Я прошла на кухню с каким-то мальчиком, а там сидит боевик. Мы боялись взять воды. Тогда боевик сказал, что вот, возьмите стаканы, указывая на стаканы из-под сметаны, и возьмите воды. Мы взяли эти стаканы и зачерпнули грязную воду из раковины. Мы пили без остановки!

Вернулась мама, одна. Мы сидели. Боевики сказали, чтобы дети встали на подоконники и кричали: «Не стреляйте, здесь дети!» Кто-то встал и кричал.

Спустя какое-то время решетка, что была на окнах, отстала. Тогда наш другой физрук, который живым остался, ее взял и снял. Работница кухни Сима сказала: «Я прыгну первая, если меня убьют, сидите». Она забралась на подоконник и прыгнула, и тут мы увидели в окне зеленую каску, поняли, что там наши и стали выбираться.

Мама меня поставила на печь, и я пошла к окну — подхожу, а там очень высоко. Стоит спецназовец, с голубыми глазами, щетиной, рукава закатаны и говорит: «Прыгай, я тебя поймаю!» Мама кричит: «Прыгай! Быстрее!» Я прыгнула к нему в руки, меня понесли в дом.

Когда мама стояла в окне, в тот момент в столовую забежал террорист и крикнул: «Не выпускайте заложников!» и стал стрелять. Мама выпала в окно, ее подняли и тоже повели в дом.

Дальше нас вели через курятник — помню, куры дохлые валялись, из него мы попали в жилой дом. В этом доме мебель была похожа на бабушкину. У меня, наверное, бзик какой-то был, я подумала, что я у бабушки, начала рыться по шкафам.

Внизу в шкафу я нашла компот, мой любимый вишневый компот. Открыть его было нечем, тогда спецназовец сделал в крышке дырки, и я стала разливать всем компот.

Нам вызвали «скорую», посадили и повезли. Потом нас разделили и посадили по разным машинам. Маму я потеряла. Аня осталась в столовой.

Меня привезли в полевой госпиталь, сделали укол в ногу. Положили на носилки, дали воды и печенья. Потом отнесли в машину и повезли. Надо мной сидел врач, а рядом со мной лежал человек. Тело его было полностью черно-красным, лицо было обращено прямо на меня и оно тоже было все в крови и почерневшим (обгоревшим).

Мне стало страшно на него смотреть, тогда врач достал свой платок и накрыл мне часть лица, чтобы я не видела этого человека.

Привезли в больницу во Владикавказе и положили в палату. Сняли всю одежду, я ковырялась в волосах и ушах, было много мусора. Рядом со мной всегда сидели медсестры или медбратья. Они даже дали мне жвачку…

В палате нас было несколько человек, я лежала возле окна и ждала, что придет мама и заберет. В какой-то момент появился фотограф и сделал мою фотографию. Оказалось, меня не могли найти! Меня спросили, как меня зовут и сколько мне лет, я сказала: «Ира Гуриева, шесть лет». Мама же сказала, что если что, то мне шесть, — я и запомнила.

Отчество я не знала, меня спросили, как зовут папу, я сказала что Славик — мне написали «Вячеславовна», а на самом деле папу зовут Стас и я Станиславовна, но я не знала об этом.

(Ребенку в Осетии чаще всего дают два имени. Первое — домашнее, которое используется исключительно внутри семьи. Второе — социальное, указываемое во всех официальных документах.)

Меня искали, поэтому сделали мое фото — оно висело на доске. Через некоторое время меня нашли! Ко мне пришли тетя и дядя! Принесли мне одежды, посидели и ушли.

Я лежала в больнице, 7 сентября ко мне пришли родные. Мама и много-много родственников — мама еле ходила и была вся в черном, я ее спросила, где Боря, она ответила: «Его нет».

Помню, как ругались врачи, что родных так много и что нельзя столько человек в палату запускать. Меня забрали, и я очень радовалась! В этот день был день рождения бабушки, и она рада была меня видеть! Что стало с Аней, я не знала. Борика и Веры больше нет…