Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

АГЕНТ ПЛЕВИЦКАЯ

ИЛИ КУРСКИЙ СОЛОВЕЙ ЛУБЯНКИ

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО В № 8, 2020 Г.

Какие слова могут точно передать Божью искру, благодаря которой Плевицкая покоряла слушателей разных сословий? Как рассказать о маленькой хористке из хора г-жи Липкиной, которая стала душой русской эмиграции?

«Истоки ее творчества — в народном предании…, — удивительно точно писал театральный критик начала ХХ века Пётр Пильский. — Плевицкая — настоящая большая актриса, в ее искусстве нет искусственности. Как всякий большой художник, Плевицкая идет по пути не подражания, а преображения».

В 1910 году были записаны первые граммофонные пластинки с голосом Надежды Васильевны, которые разлетелись большими тиражами по всей стране — на десятилетия вперед «узаконив» манеру пения русских песен на эстраде.

Следующий, 1911 год принес артистке заключение выгодного контракта на сорок концертов по России. Огромные гонорары (до 50 тысяч рублей в год) дали возможность купить большой участок земли, «Мороскин лес, по краю родного села, куда в детстве бегала под березку заплетать венки», и начать строительство особняка в Винниково, а главное — заказать колокола для родной церкви.

Душой Дёжка была щедра, не отказывала в помощи никому, а когда в 1914 году село сильно пострадало от пожара, помогла заново отстроить дома погорельцев. А ее постоянные благотворительные концерты! В пользу семей погибших, в пользу сирот, педагогов и даже «Общества деятелей периодической печати»… Это дорогого стоит.

В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

Невероятному успеху предшествовало приглашение выступить в Царском селе.

Обратимся снова к мемуарам Плевицкой, которые заслуживают восхищения не меньше, чем ее песни. Образность, как в сказах Бажова, интереснейшие детали, яркая картина переживаний — словно распахнутая дверь перед внимательным читателем.

«…И вот я оказалась перед Государем…Только стол, прекрасно убранный бледно-розовыми тюльпанами, отделял меня от Государя. Я поклонилась низко и посмотрела прямо Ему в лицо и встретила тихий свет лучистых глаз. Государь будто догадывался о моем волнении, приветил меня своим взглядом. Словно чудо случилось, страх мой прошел, я вдруг успокоилась.

Он рукоплескал первый и горячо, и последний хлопок всегда был Его. Я пела много. Государь был слушатель внимательный и чуткий. Выбор песен был предоставлен мне, и я пела то, что было мне по душе. Спела я и песню революционную про мужика-горемыку, который попал в Сибирь за недоимки. Никто замечания мне не сделал.

Он слушал меня, и я видела в царских глазах свет печальный. Когда Государя уже провожали, Он ступил ко мне и крепко, и просто пожал мою руку:

— Спасибо вам, Надежда Васильевна. Я слушал вас сегодня с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такою, какая вы есть. Я много слышал ученых соловьев, но они пели для уха, а вы поете для сердца. Самая простая песня в вашей передаче становится значительной и проникает вот сюда. Государь слегка улыбнулся и прижал руку к сердцу».

Плевицкая на всю жизнь запомнила тот вечер, когда она вместе с родителями, преклонив колени, молилась за Государя.

Дёжка была еще девочкой. Однажды отец вернулся домой встревоженный: «Зажигай, мать, лампаду, помолимся Господу о спасении царской семьи». На сходе стало известно, что в Борках произошло крушение поезда, в котором ехал император Александр III с семьей. А потом мать все гладила суровой ладонью портрет царской семьи, который висел у них в избе…

Уже в эмиграции Надежда Васильевна, пережив трагедию гибели царской семьи, вспоминала, как когда-то в концертах и собраниях офицеры окружали Государя, внимали каждому его слову, как офицерская молодежь бежала за ним по улице, без шапок, в одних мундирах. «Где же вы — те, кто любил Его, где те, кто бежал в зимнюю стужу за царскими санями по белой улице Царского Села?

Иль вы все сложили свои молодые головы на полях тяжких сражений за Отечество? Иначе не оставили бы Государя одного в те дни грозной грозы… с неповинными царевнами и царевичем. Вы точно любили его от всего молодого сердца».

Царская семья была чрезвычайно расположена к певице, отличая ее, и часто приглашая во дворец. Как рассказывали очевидцы, слушая Плевицкую, император, «мой хозяин и батюшка», как она его называла, низко опускал голову и плакал.

В знак благодарности Николай II подарил Дёжке драгоценный перстень со своей руки (по другим сведениям, бриллиантовую брошь в виде двуглавого орла). А императрица Александра Фёдоровна за вдохновенное пение презентовала ей золотую брошь с бриллиантами в виде жука:

— Примите от меня вот эту брошь. Мне будет приятно, что она будет украшать такую одаренную певицу.

Как сама Плевицкая с сожалением писала впоследствии: «Мне нынче кажется, что я не жила, а все радовалась».

Как-то Надежду Васильевну пригласили на званый вечер Великой княгини Ольги Александровны Романовой на Сергиевскую. По воскресеньям к ней приезжали из Царского Села дочери Государя — Великая княгиня устраивала племянницам маленькие развлечения.

Плевицкая пела, потом начались игры в жмурки, прятки, жгуты — всем известные милые сердцу забавы. Тогда же ей представили поручика Лейб-Гвардии Кирасирского Ее Величества полка Владимира Антоновича Шангина.

Шангин происходил из родовитой семьи. Имел солдатский «Георгий» за Японскую кампанию, куда пошел добровольцем. За плечами имел Императорский Санкт-Петербургский университет и Императорский Археологический институт — необычное сочетание для военного!

После небольшого концерта и обеда в петлице поручика оказался самый красивый цветок из тех, которыми Плевицкую осыпал очарованный ее пением принц Пётр Ольденбургский.

«Мне памятен этот день во дворце, эти цветы: в тот день я впервые встретила там того, чью петлицу украсил один из этих цветов, того, кто стал скоро моим женихом».

Крупнейший импресарио Василий Николаевич Афанасьев (его предыдущая профессия — слесарь паровозного депо), красноречиво писал: «Плевицкая стала женой маленького офицера-дворянина, полюбив его со всей силой своей глубокой натуры. Он отвечал ей таким же сильным, но безмолвным и сжигавшим его чувством. Будучи ее помощником и другом, я часто видал, как Надежда Васильевна подолгу смотрела на него с каким-то особенно мягким блеском своих неугасимо-прекрасных глаз».

Счастья им было отмерено мало.

«На эстраде я пьянела от песен, от рукоплесканий, — вспоминала она уже в эмиграции, — и могла ли я думать тогда, что за спиной у каждого из нас стоит призрак ужасный, что надвигается дикая гроза, которая согнет наши спины и выжжет слезами глаза, как огнем».

ЛЕКАРСТВО ПЕСНЕЙ

Известие о начале войны настигло влюбленных на берегах Невшательского озера. В Сараево молодой террорист Гаврила Принцип, за которым стояли военно-политические круги Сербии, убил эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника австро-венгерского престола, и его супругу Софию.

«Сараевское убийство, — вспоминала Плевицкая, — застало меня в Швейцарии. Утром ко мне зашел В. А. Шангин, прочел мне газету и сказал:

— Укладывайте вещи, завтра надо ехать в Россию.

Я ничего не понимала в политике и удивилась, какое отношение имеют мои вещи к убийству чужого принца где-то в Сербии? И не знала я, что надвигается на нас горе великое. Вот оно — грянуло, и содрогнулась земля, и полилась кровь. Слава вам, русские женщины, слава вам, страдалицы! Вы отдали все дорогое отечеству. Россия закипела в жертвенной работе, все сплотилось воедино, никто не спрашивал, — како веруешь, — все были дети матушки-России».

После срочного возвращения на Родину поручик Шангин (в том же году окончивший Николаевскую академию Генерального штаба), отправился на фронт. В ноябре он получил назначение в штаб 73-й пехотной дивизии, дислоцированной в Ковно.

Дёжка поехала за любимым, поменяв шелка и бархат на серое ситцевое платье, и белую косынку. Работала сиделкой «от восьми утра до восьми вечера» в палате на восемь коек в военном госпитале в Ковно (ныне Каунас) в Николаевской общине, а затем в полевом лазарете 73-й пехотной дивизии.

Вот что сообщала по этому поводу газета «Раннее утро» 6 сентября 1914 года: «Певица Плевицкая поступила в сестры милосердия и отправилась в Ковно, на передовые позиции, давая попутно концерты в пользу раненных (Наш. корр.)».

Изредка она участвовала в благотворительных концертах в офицерском отделении: «за неимением платьев я концертировала в голубеньком сестринском наряде». Хотя и находилась вроде бы рядом с женихом, но встречались они редко — война. Однажды она даже заснула, не дождавшись его.

«Пронизывающий ветер дул в окна, в углу оплывала свеча. Горячий чай в никелевой кружке казался мне драгоценным напитком, а солома, постланная на полу, чудесным пуховиком. После моего первого боевого дня я спала так крепко.

И не слыхала я, что поздней ночью был в штабе тот, кто был мне дороже жизни, что стоял надо мной и сна моего не потревожил. А только после его смерти прочла я в его дневнике запись, помеченную тем днем, той ночью: «Чуть не заплакал над спящим бедным моим Дю, свернувшимся в комочек на соломе, среди чужих людей»», — вспоминала она впоследствии.

Особых знаний, чтобы помочь раненым, Плевицкая не имела, но «понесла воину-страдальцу одну любовь».

А иногда ее песни требовались как лекарство. «Помню, сестра пришла однажды ко мне в палату из офицерского отделения и просила помочь ей успокоить тяжелораненого, которому даже морфий не помогает. Сидя у его постели, я тихо мурлыкала песни, и под них он затих и уснул. Я долго-долго сидела, не шевелясь, так как он крепко держал мою руку…»

Потрясающе, но уже в эмиграции, в Берлине, она случайно встретила своего ковенского пациента: он пришел к ней за кулисы совершенно здоровый, чем приятно поразил Плевицкую. Он ведь был ранен в позвончник, лежал без движения, и сестры думали, что пострадавший навсегда останется калекой.

Замечу, она — не врач, не профессиональная медсестра, не шоффер (как тогда писали), не член «женского батальона». Просто санитарка, как сказали бы сейчас.

Но как были нужны ее руки там, где рук не хватало! Как нужны были ее песни тем, кто не чаял увидеть свой дом и родных, тем, кто был с ней «одной крови». Десятки таких солдат пришлось встретить Надежде Плевицкой.

Она, сама дочь солдата, выхаживала раненых. Но самым действенным эликсиром была для них ее песня — родная русская песня… «И откуда ты, сестрица, наши песни знаешь? Неужто сама деревенская?», — удивлялись солдаты.

Песни эти они сызмальства знали и слышали в своих селах и деревнях, в которые, возможно, никогда больше не вернулись, поименованные в суровых формулярах войны: «убитъ» или «безъ вести пропалъ».

«Идут, идут колонны, идут туда, где ад кипит, под дождь стальной, идут в огонь. Упасть бы на землю, — писала Плевицкая в мемуарах «Мой путь с песней», — поклониться бы им всем. Поклониться смелым за храбрость, за удаль, кротким за кротость, за послушание. Вы все мои братья, все дорогие, родимые…

Все ближе рвутся снаряды. Сумерки. Дивизия вступила в бой. Вержболово горело, страшно освещая красным полымем небо. Грохотали орудия. В поле стал штаб дивизии. Дивизионный лазарет развертывался в двух верстах от штаба. Раненых еще не было, мы ждали их, сидя на соломе в душной и тесной избе.

В два часа ночи раненых привезли. Санитар обносил их огромным чайником с кипятком, а я поила. На залитых кровью людей невыносимо было глядеть. Все силы напрягла, чтобы быть спокойной. Мученические глаза — вовеки их не забуду!..

Миновала ночь. Начальник дивизии генерал Левицкий предложил мне место в автомобиле, чтобы довезти до новой стоянки лазарета. За Эйдкуненом шел бой. У пограничного моста автомобиль начальника дивизии встретил отступающую артиллерию.

Генерал Левицкий остановил автомобиль и крикнул:

— Кто приказал отступать? Командира сюда!

Бледный командир на сером коне, выслушав крепкое приказание, повернул обратно на позицию.

Через несколько минут загрохотала наша артиллерия.

У взорванного пограничного моста начальник дивизии и поручик Шангин пошли пешком на ту сторону реки. Я осталась у автомобиля с полным чемоданом перевязочных средств. Мимо меня проходили раненые, которые могли двигаться сами».

Те бинты, которые были у Плевицкой в распоряжении, скоро закончились — раненых было очень много. Ведь в одном 289-ом Коротоякском пехотном полку было выбито в тот день две тысячи человек.

«Я знала, — продолжает рассказ Надежда Васильевна, — что лазарет стоит неразвернутым в поле, и, нарушив приказание не двигаться, пошла в Эйдкунен, где развевался флаг с красным крестом. Там, стало быть, полковой околоток.

По дороге, в маленькой будке, я увидела начальника дивизии и поручика Шангина, который, не отрываясь от аппарата, передавал изнемогающему Коротоякскому полку:

— Держитесь еще несколько минут! К вам идет на помощь Валуйский полк.

Начальнику дивизии, по-видимому, некогда было на меня сердиться за ослушание. Постояв около будки, я пошла в околоток.

В эту минуту орудия смолкли, и наступила жуткая тишина.

Я остановилась и послушала тишину, и вдруг там, где изнемогал Коротоякский полк, зловещей частой дробью застучали пулеметы. А когда пулеметы замолкли, грянуло ура, наше русское ура. Валуйцы пошли в атаку. О Господи правый, сколько в этот миг пролито крови. Какую жатву собрала смерть?.. Шталлупенен в наших руках, но стоил он тысячи жизней».

ПОДВИГ БАТЮШКИ

Ничего не бывает случайного в жизни, тем более в жизни на войне — время, спрессованное в сутки сражений, выдает встречи «скороговоркой», телеграфно коротко, емко, — и отнюдь не без причины, в которой порой и не подозреваешь закономерность.

В полковом околотке, куда пришла санитарка Плевицкая, врачи выбивались из сил, их руки были в крови — не было даже времени их помыть. Полковой священник, седой иеромонах, медленно и удивительно спокойно, как показалось Надежде Васильевне, резал марлю для бинтов.

— А ты откуда тут взялся? — обратился он к ней. — И не разберешь, не то ты солдат, не то ты сестра? Это хорошо, что ты пришла. Ты быстрее меня режешь марлю.

И дальше батюшка стал рассказывать неузнанной им знаменитой Плевицкой, что он, до того как стать полковым священником, служил иеромонахом Богородицкой Площанской пустыни, что в Брянском уезде Орловской губернии, а когда разразилась Первая мировая война, добровольно направился в армию и был назначен полковым священником в только что сформированный 289-й Коротоякский полк 73-й пехотной дивизии. Да еще попросту пожаловался, как ему трудно в походе привыкать к скоромному.

«Мне показалось, — признавалась впоследствии Плевицкая, — что он умышленно завел такой неподходящий разговор. «А может, он придурковатый?» — мелькнуло у меня, но, встретив взгляд иеромонаха, я поняла, что лучисто-синие глаза его таят мудрость. Руки мои уже не дрожали и уверенно резали марлю, спокойствие передалось от монаха и мне…»

В воспоминаниях Надежды Плевицкой о так поразившем ее батюшке, речь идет о полковом священнике Евтихии (Тулупове).

Дата и место рождения его неизвестны. Сколько ему было лет, никто не знал — но предполагали, что немало. К 1914 году он был уже убеленным сединами человеком. Он не обладал ни большим ростом, ни особой физической силой, но отличался удивительной добротой и постоянной милосердной заботой о своей пастве — воинах.

«На фронте отец Евтихий ежедневно подвергал свою жизнь опасности, посещая окопы, — пишет современный биограф полкового священника протоиерей Николай Агафонов. — Здесь он не только молился вместе с солдатами, но и беседовал с ними, и эти беседы простого русского и самобытного человека были понятны и дороги людям, постоянно находящимся на гране жизни и смерти.

Во время сражений, под пулями противника, бесстрашный монах прямо на поле боя исповедовал и причащал тяжелораненых, а после боя отпевал и хоронил убитых. Трудился отец Евтихий и в госпитале, помогая сестрам милосердия ухаживать за ранеными».

9 июля 1915 года он погиб в бою под деревней Можейканы. «Когда пробивался окруженный неприятелем полк, иеромонах в облачении, с крестом шел впереди. Его ранили в ноги. Он приказал вести себя под руки. Он пал смертью храбрых», — вспоминала об отце Евтихии Плевицкая.

Популярная в то время петроградская газета «Новое время» сообщала о героической кончине священника 289-го пехотного Коротоякского полка и благочинного дивизии, иеромонаха Евтихия: «Отряд, в котором служил о. Евтихий, был окружен неприятелем и контратакой пробивал себе путь к русским позициям. Маленький, с большой седой бородой, с лицом детской доброты и веры, о. Евтихий вышел с ротами из опушки леса, держа крест над головой, прошел под ожесточенным огнем неприятельской цепи и пошел… вперед, пока не упал навзничь, лицом к тому небу, в глубине которого, он верил, живет Бог и все Его святые».

Полк тогда только что отбил яростные атаки немцев, наседавших с разных сторон, с целью окружить наши части, которые задерживали, насколько было возможно, врага; на месте отброшенной цепи противника появлялись все новые силы.

К полудню бой достиг своего апогея — введены были все резервы, чтобы противостоять втрое превосходившему по численности врагу. В решительный момент боя командир полка, полковник Леонид Линденбаум, собрал последние шесть рот и повел их в контратаку. Чувствовалось, что настал кризис.

«И в эту решительную минуту, — добавлял подробности боя журнал «Огонёк», — впереди рот, рядом с командиром полка, как из-под земли выросла фигура полкового батюшки отца Евтихия Тулупова.

В епитрахили, с крестом в руках, о. Евтихий шел впереди цепи и старался поспеть за командиром полка, широким шагом мерившим поле… Впереди показалась неприятельская цепь. Раздался первый залп. И пролилась первая кровь, — батюшка был ранен в ногу.

Рана не охладила его порыва. Наскоро перевязав ногу, он снова вышел впереди цепей и пошел хромая рядом с командиром полка. Потом — беспорядочный ружейный огонь, трещание нескольких пулеметов и дружный удар в штыки… И когда уже немцы отхлынули назад и наши, утомленные боем, окончили преследование разбитого врага, тогда только разыскали на поле тело с грудью, пронзенной целым снопом пулеметных пуль… Ночью отца Евтихия трогательно хоронили».

— Он не считался с опасностью и нисколько не боялся смерти. А когда пришел час его, то он как пастырь добрый совершенно спокойно положил душу свою за овцы своя. Вечная память тебе, дорогой собрат наш! — тепло сказал, прощаясь с батюшкой, командир 289-го полка Линденбаум.

За стойкость и мужество, проявленные в боях на территории Восточной Пруссии, отец Евтихий уже был награжден орденом Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, а посмертно, в 1916 году, высшей военной наградой, — орденом Св. Георгия 4-й степени, став одним из дюжины пастырей Русской Церкви, заслуживших эту высокую воинскую награду за время Первой мировой войны.

«Случайная» же помощница батюшки Евтихия, Надежда Плевицкая, была награждена за самоотверженную работу на фронте орденом святой Анны 4-й степени. Ею награждались только за военные заслуги.

«У МЕНЯ ОДНО КРЫЛО, ДА И ТО РАНЕНО»

Прошлая мирная жизнь казалось Плевицкой удивительно далекой, «да была ли она?», а каждый новый день приносил, прежде всего, душевные страдания за убитых, раненых, за любимого.

Лазарет развертывался в поле. Раненых было великое множество, и врачи выбивались из сил. Однажды ночью Плевицкая поила тяжелораненых коньяком, который украла у доктора. А утром…

«Утром солнце осветило наше неуютное убежище, и мы увидели, что спали среди мертвецов. В сарае, в закоулках, около дома, в придорожной канаве, в саду, в поле — кругом лежали павшие воины. Лежали в синих мундирах враги и в серых шинелях наши. Страшный сон наяву!

Да и в страшном сне я не видела столько мертвецов: куда ни глянь, лежат синие и серые бугорки; в лощинах больше. Они ползли туда, быть может, уже раненые, от смерти, но смерть настигала их, и теперь в лощинах неподвижные бугорки.

Предо мной лежал русский солдат в опрятной и хорошей шинели. Спокойно лежал. Будто лег отдохнуть. Только череп его, снесенный снарядом, как шапка, был отброшен к плечу, точно чаша, наполненная кровью.

Чаша страдания, чаша жертвы великой.

— Пийте от нея вcи, сия есть кровь Моя, я же за вы и за многия изливаемая.

Тот, Кто сказал это, наверное, ходил между павших и плакал.

Из походного ранца солдата виднеется уголок чистого полотенца, а на нем вышито крестиком «Ваня».

Ах, Ваня, Ваня, кто вышил это ласковое слово? Не жена ли молодая, любящая? Не любящая ли рука матери вязала твои рябые, теплые чулки? Что нынешнюю ночь снилось тем, кто так заботливо собирал тебя в поход? Холодное солнце дрожит в чаше, наполненной твоей кровью. Я одна над тобой. Как бы обняли тебя, Ваня, любящие руки, провожая в невозвратный путь».

Как будто о себе писала.

Ей тоже не было суждено обнять своего суженого. В январе 1915 года она узнала, что поручик В. А. Шангин погиб: «22 января на полях сражений в Восточной Пруссии пал мой жених смертью храбрых… Свершилось самое страшное. Упала завеса железная, и свет погас в глазах». Тот год был крайне тяжелым для Плевицкой — в том же году умерла ее горячо любимая мать, Акулина Фроловна.

«Под моим окном, в густой шелковице, поет птичка, заливается. Не привет ли это с родимой стороны? Не побывала ли она теплым летичком в лесу Мороскине? И не пела ли пташечка на сиреневом кусту у могилы моей матери? Спасибо, милая певунья. Кланяюсь тебе за песни. У тебя ведь крылья быстрые — куда вздумаешь, летишь. У меня одно крыло. Одно крыло, да и то ранено».

После гибели Шангина, Плевицкая с сильным нервным расстройством отправляется в Петербург, где по совету матери Шангина Елены Ивановны проходит лечение в водолечебнице Абрамова.

После кошмарных военных будней привыкнуть к мирной жизни в столице было невыносимо трудно. Здесь кипела светская жизнь, и вовсю бурлили городские сплетни. Ей невмоготу было слушать, как люди, не видавшие фронта и не нюхавшие пороха, критиковали всех и вся, легко передвигали войска, бросали полки туда и сюда, и как минимум, завоевывали Берлин.

«Даже дамы своими маленькими ручками командовали армиями и одерживали победы за чайным столом. Много говорилось пустого, много сеялось лжи…», — сокрушалась Плевицкая.

Немного придя в себя, весной 1915 года она приняла участие в концерте в пользу семей убитых воинов, который проходил в Михайловском театре Петрограда под покровительством Великой княгини Ольги Николаевны — это был достойный и подходящий повод, чтобы снова вернуться на сцену, тем более, что вне нее Плевицкая себе не мыслила.

Да и кому, как не Надежде Васильевне, бывшей на фронте и пережившей потерю близкого человека, рассказать об этом в песне, «выплакаться» — людям, которые хотят ее слушать, и которым она нужна.

Несмотря на тщательную подготовку и строгие внутренние установки, в первое мгновение у Плевицкой перехватило дыхание, и, казалось, в ответ затрепетали сердца тех, кто слушал новую, написанную специально для концерта песню.

И снова, как живые прошли перед ее глазами Владимир, отец Евтихий, раненые в госпитале, безвестный солдат, на полотенце которого чья-то любящая рука вышила родное имя…

Средь далеких полей на чужбине,

На холодной и мерзлой земле,

Русский раненый воин томился,

В предрассветной безрадостной мгле.

Знает он, не дождаться рассвета,

Вражьей насмерть сражен он рукой.

Тяжко раны болят, но не это

Затуманило очи слезой.

«Господи, с радостью я умираю

За великий народ, за Тебя,

Но болит мое бедное сердце

И душа неспокойна моя.

Там в далекой, любимой отчизне

Без приюта осталась семья…

Плевицкая пела изумительно, не голосом, но сердцем. Когда она кончила, стояла мертвая тишина, затем зал буквально взорвался овациями. Растроганные люди аплодировали ей со слезами на глазах и бросали в ковш, с которым певица обошла зал, щедрые пожертвования. После сбора пожертвований к ней в уборную зашел военный министр генерал В. А. Сухомлинов, сердечно благодаря за концерт, «как посильную помощь в пользу осиротевших семей».

К слову, известный тогда кинорежиссер Владимир Гардин увековечил усадьбу Плевицкой. В 1915-1916 годах он снял в Винникове два фильма — «Крик жизни» и «Власть земли». Главные роли в обоих исполнила сама хозяйка.

«В картине «Крик жизни», — писал рецензент журнала «Прожектор», — Плевицкая с большим мастерством нарисовала нам образ женщины-крестьянки».

Гардин отмечал исключительную талантливость Плевицкой, как киноактрисы. Это еще одна сверкнувшая грань ее многостороннего таланта.

ВЕНЧАЛЬНЫЕ КОЛОКОЛА

Сразу оговорюсь, что у меня здесь нет, и не было задачи описывать военные операции белых и красных, вдаваясь в военную полемику армий и сражений. Речь идет только о Плевицкой и ее судьбе, о людях, которые, так или иначе, имели непосредственное отношение к ее жизни.

Вот как повествует о жизни Дёжки в те «окаянные дни» ее двоюродная внучка, писательница Ирина Евгеньевна Ракша: «Она бывала на фронтах, в окопах и палатках. Старалась песней отвести дикое дыхание смерти. Работала сиделкой и санитаркой: «Часто мои песни требовались как лекарство!» Пела она и белым, и красным, словно хотела свести, примирить вдруг ставших враждебными друг другу братьев…»

Какое там! Примирить белых и красных могла только смерть. И обе стороны делали все, чтобы закопать друг друга, уничтожить. А Дёжке оставалось только одно: постараться уцелеть в этой кровавой каше.

Литература о Плевицкой не знает удержу в фантазиях, чему, впрочем, она, Дёжка, является причиной — утаила многое о своей жизни в годы гражданской войны. И вот уже авторы книг и статей сообщают детали и подробности, которая могла знать только сама певица, но никак не современные «былинники». То она оказывается в Одессе, где вступает в связь с видным чекистом Шульгой, то засылается в лагерь белых, с дальним прицелом, будучи агентом все той же ЧК.

…Февраль. Переворот в Петрограде. И шок для Плевицкой — отречение Николая II. Она не могла тогда знать, что император стал жертвой заговора группы политиков-думцев, высших военных чинов и крупных капиталистов. Изоляция Государя в Ставке. Фальшивый царский манифест внес сумятицу в умы. Один из современников по этому поводу заметил: «Отрекся, словно эскадрон сдал».

В стране разброд и шатание. Кумир Надежды Васильевны — Фёдор Шаляпин запел «Марсельезу», другой кумир — Собинов стал комиссаром Временного правительства.

Безумная эйфория вскоре сменилась предчувствием катастрофы. Двоевластие — Временное правительство и Советы. Развал армии и фронта. За считанные месяцы временщики — либералы и социалисты — довели страну до ручки.

Несмотря на кризис, Дёжка продолжала гастролировать. И вот в апреле бийская газета «Алтай» дает объявление: «Народный Дом. В среду 19 апреля 1917 г. состоится один концерт Н. В. Плевицкой при участии известного пианиста Макса Рабиновича и др. артистов столичных театров. Н. В. Плевицкая исполняет старые и н

овые излюбленные публикой романсы, а также, вновь записанныя на фронте военные песни».

Зал Народного Дома был полон, публика рукоплескала. Среди зрителей были офицеры и солдаты. Еще немного и гражданская война разведет многих по разные стороны баррикад: кто-то вступит в ряды Белой армии адмирала Колчака, а кто-то встанет по Красное знамя.

В октябре, когда власть «валялась» на мостовой, грянул Октябрь. Выстрел «Авроры» оповестил начало новой эпохи. Большевики и левые эсеры взяли власть в Петрограде. А после ожесточенных боев в Москве они утвердились в древней столице России.

Новая революция застала Дёжку на родине. Наступали страшные времена. Главным стал человек с ружьем или маузером. А Плевицкая была далека от политики и имела весьма смутное представление, кто такие большевики — «германские агенты», как писала пресса.

В Курске большевики не пользовались влиянием. Народ стоял за социалистов-революционеров (эсеров) и меньшевиков. Петроградский переворот 25 октября вызвал отрицательную реакцию даже среди части местных большевиков. Один из них, Александр Воробьёв, на заседании в городском доме выступил с речью: «…Я отрекаюсь от такого большевизма, который имеет дело с кровью и насилием».

Только к декабрю большевикам и левым эсерам удалось переломить ситуацию в свою пользу.

В Государственном архиве Курской области сохранилась церковно-приходская книга села Винниково. Из нее мы узнаем, что в ноябре 1917 года в Троицком храме состоялось венчание Надежды Плевицкой и поручика Юрия Левицкого.

О своем втором браке Дёжка ни слова не пишет в мемуарах, хотя находит особые слова о любви, с теплотой вспоминая первого мужа — Эдмунда Плевицкого, и своего любимого Владимира Шангина, павшего на полях Германской войны…

Разрешение на второй церковный брак дал отец Николай Платонов, хотя пытался отговорить невесту: все-таки большая разница в возрасте!

В метрической книге отец Николай делает запись «о браке Варшавской мещанки Надежды Васильевны Плевицкой по мужу, уроженки Винниково (разведенной после первого брака), с подпоручиком гренадерского полка Юрием Юрьевичем Левицким. Поручителями по жениху были псаломщик Виктор Михайлович Бойкуров и дворянин Лев Юрьевич Левицкий. По невесте: кронштадская мещанка Анна Петровна Чубукова и села Винниково крестьянин Яков Потапович Вишняков».

В мемуарах Надежда Васильевна пишет об отце Николае как о строгом и принципиальном священнике. Но венчание все-таки состоялось.

Бывая в родном селе, она, как и в детстве, пела на клиросе. Как благодетель, поддерживала Троицкий храм материально, купила и подарила новые с отличным звучанием колокола — и вот теперь они звучали ее честь… Знать бы, что будет с ней, со страной…

К слову, в Курске, вслед за Дёжкой, обосновался ее бывший муж. В 1917-1922 годах Эдмунд Плевицкий служил балетмейстером и танцовщиком в Курском городском театре имени Михаила Щепкина. Кроме того, преподавал пластику и физкультуру в Пролетарской студии и в Красноармейском клубе.

Здесь, в Курске, Плевицкий отметил 25-летний юбилей своей сценической деятельности.

МЕЖДУ КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ

«Велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй, — такими строчками начинает свой роман «Белая Гвардия» Михаил Булгаков. — Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс».

Весной и летом 1918-го Надежда Васильевна еще в Курске. Она поет для бойцов Красной Армии в летнем театре Пушкинского сада.

В курском краеведческом музее сохранились афиши концертов Надежды Плевицкой для солдат Красной армии — были в репертуаре и «Марсельеза», и «Дубинушка», и «Варяг»…

В губернии, тем временем, объявлен Красный террор — начались аресты и расстрелы «представителей имущих классов». То, что многим представлялось поначалу кошмарной, нелепой ошибкой, случайностью, оказалось целенаправленной политикой русских якобинцев. На деле террор коснулся всех слоев населения.

Как и остальные фронтовики, Юрий Левицкий был мобилизован в Красную Армию. Сложный выбор стоял в те годы перед совестью каждого русского офицера — с кем идти, с белыми или красными. Остаться в стороне было невозможно, разве что чудом вырваться в Европу. Но время для этого прошло.

Поначалу Левицкий стал одним из командиров артиллерийского отряда, где обучали красноармейцев. В числе мобилизованных в Красную Армию оказался и Александр Ратиев — сосед Надежды Плевицкой по улице Золотой в Курске, где располагался ее дом, внук городского головы Г. А. Новосильцева.

В своих мемуарах, изданных в Болгарии, Ратиев пишет, что Левицкого и Плевицкую в Курске всегда видели вместе, даже подшучивали над похожестью фамилий новоявленных супругов.

Осенью 1919 года Белая армия, наступая с юга, захватила Харьков, Белгород и решительно двигалась к Курску — «красной крепости».

Участник гражданской войны, корниловец Михаил Левитов в издании «Корниловский ударный полк» (Париж, 1936 год) приводит две версии того, как днем 4 сентября Надежда Васильевна оказалась у белых.

«При переходе в Сафроновку, которую красные пытались оборонять, конной атакой команды батарейных разведчиков 2-й запасной батареи было захвачено одно орудие с запряжкой и несколько человек пленных. В селе ими же была освобождена известная исполнительница русских песен Н. В. Плевицкая».

Как мы видим, это сухая констатация события.

«Относительно освобождения Н. В. Плевицкой, — продолжает Михаил Николаевич, — я слышал другую версию, которую она, живя долгое время при штабе 2-го Корниловского Ударного полка вместе с своим мужем, капитаном Левицким, не пыталась опровергнуть».

Отметим по ходу, что красный командир Левицкий не был предан военному суду, а находился при штабе. Очевидно, что за это время им были даны исчерпывающие сведения, которым он располагал. А то, что эти сведения были обширны, следует из должности, которую он занимал у красных.

Подполковник Левитов рассказывает, что после ранения под городом Обоянь он вернулся в полк, располагавшийся в курском городе Фатеж. Замещавший его по должности поручик Песчаник-Кленовой доложил, «что при прорыве укрепленной полосы города Курска им были заняты землянки красных вместе с начальником управления связи артиллерии капитаном Левицким».

И далее: «Из той же землянки вышла артистка Плевицкая, которая представилась ему сама и представила своего мужа, капитана Левицкого. Поручик Песчаник-Кленовой, бывший сам артистом, хорошо знал Плевицкую и тут же отправил ее на коляске в штаб полка. 1-й Корниловский Ударный полк».

Согласно же воспоминаниям Александра Ратиева: «Ю. Левицкий сам напросился в разведку под деревню Медвенка, где прорвались белые, и взял с собой неразлучную с ним Надежду Васильевну. Ни он, ни она из разведки не вернулись, чем вызвали страшный переполох среди начальства».

Выходит, что Левицкий и его супруга сделали все, чтобы оказаться по ту линию фронта. Что касается истории о том, как ее отбил у врага полковник Скоблин, — это всего лишь красивая легенда.

Дальнейшая судьба Юрия Левицкая неизвестна. Но не вызывает сомнений одно, — что она трагична… Погиб в бою с красными или при иных обстоятельствах. Этого мы никогда не узнаем.

Продолжение в следующем номере.