Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

АГЕНТ ПЛЕВИЦКАЯ

ИЛИ КУРСКИЙ СОЛОВЕЙ ЛУБЯНКИ

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО В № 8,9,10 2020 г.

Дерзкая операция по устранению генерала Миллера увенчалась успехом и, возможно, на освободившееся место председателя РОВСа советской разведке удалось бы «усадить» своего агента генерала Скоблина («Фермера»), однако предусмотрительный Евгений Карлович оставил записку о встрече со Скоблиным, которую тот и инициировал.

Следствие сочло записку доказательством причастности Николая Скоблина к преступлению. Собственно и записку-то Миллер оставил на всякий случай — после истории с бесследным исчезновением здесь же, в Париже, его предшественника на посту председателя РОВСа генерала Александра Павловича Кутепова в 1930 году.

…Московские газеты буквально на следующий день после похищения сообщили своим читателям об исчезновении руководителя РОВСа и потом регулярно информировали их о ходе поисков.

Парижский корреспондент ТАСС цитировал некоторые французские газеты (в частности, левую «Попюлер»), которые писали, что «заставить исчезнуть генерала Миллера с тем, чтобы поставить во главе белой эмиграции более подходящего для Гитлера человека, несомненно, в интересах той части белой эмиграции, которая связана с фашистской Германией».

«Известия» зло иронизировали: «Фашистские газеты объявили: «Миллер похищен представителем Советского Союза Скоблиным. Его погрузили на советский пароход и повезли в Ленинград». Действительно, как могут обойтись жители Ленинграда без генерала Миллера? Второе, удешевленное, издание дела Кутепова состряпано…»

Ясное дело, что «Известия» были не в курсе, что на самом деле все обстояло именно так, как писали «фашистские газеты». А спецкор «Известий» в Париже с удовольствием цитировал «белоэмигранта Владимира Бурцева, бывшего народовольца и известного охотника за провокаторами царской охранки» (к примеру, разоблачил Евно Азефа), который сыграл на руку Советам: «Генерал Скоблин — это новый Азеф. Я являюсь ярым врагом большевиков, но СССР не имеет никакого отношения к этому делу. Похищение было совершено немцами. Правительственные круги Германии желали избавиться от генерала Миллера, который хотя бы и не был франкофилом, но все же был нейтральным.

Что же касается Скоблина, то он находился в тесной связи с русскими белогвардейцами в Берлине и организовал отправку большого числа авантюристов на помощь генералу Франко».

Следствие по делу исчезновения генерала разрабатывало три версии — Миллер похищен агентами ОГПУ, Гестапо или каудильо Франко.

Первая версия буквально всем казалась наиболее перспективной.

ТРАГЕДИЯ ГЕНЕРАЛА СКОБЛИНА

На все полицейские посты Франции, Бельгии и Швейцарии было передано распоряжение об аресте генерала Скоблина и сообщались его приметы. Но поиски ни к чему не привели. Он как в воду канул, исчез, испарился. Плевицкая не знала, что и думать, где он — представления не имела. «Раз он мог бросить меня, значит, правда, случилось что-то невероятное», — говорила она потом на суде.

Некоторые исследователи считают, что Скоблин вернулся в Москву и вскоре был там расстрелян. Другие предполагают, что не исключено, — он бежал из Парижа в Испанию на самолете (якобы специально заказанном для него сотрудниками советской разведки) — где и погиб во время воздушного налета франкистской авиации на Барселону.

Об этом сообщает легендарный Павел Судоплатов. «…Похищение наделало в то время много шума. То, что генерала удалось обезвредить, привело к развалу всей организации бывших царских офицеров, сорвав планы их сотрудничества с немцами в войне против нас.

Скоблин бежал из Парижа в Испанию на самолете, заказанном для него Орловым (когда Орлов в 1938 году бежал, он сохранил золотое кольцо Скоблина в качестве доказательства своей причастности к этому делу). Сам Скоблин погиб во время воздушного налета на Барселону в период гражданской войны в Испании…»

«Склонен считать, — пишет Армен Гаспарян в интереснейшем исследовании «ОГПУ против РОВС. Тайная война в Париже. 1924-1939 гг.», — что его (Скоблина) убили сотрудники НКВД… и тайно похоронили, как и в случае с генералом Кутеповым. Таинственно исчезнувший Скоблин должен был стать главным действующим лицом в «Русской войне в Париже», оставив истинных виновников трагедии за кулисами. Все дальнейшее превзошло самые смелые надежды Москвы. РОВС погрузился в череду скандалов и к активной работе вернулся только 22 июня 1941 года».

Рассказывают и такое: Наум Эйтингон и Александр Орлов (псевдоним резидента советской разведки в Испании Льва Фельдбина) выбросили Скоблина из легкомоторного самолета над Средиземным морем.

Невозвращенец Вальтер Кривицкий утверждал: «…Генерал Скоблин — центральная фигура заговора ОГПУ против Тухачевского и других генералов Красной Армии. Скоблин играл тройную роль в этой трагедии макиавеллиевского масштаба и был главным действующим лицом, работавшим по всем трем направлениям. В качестве секретаря кружка Гучкова он был агентом гестапо. В качестве советника генерала Миллера он был лидером монархистского движения за рубежом. Эти две роли выполнялись им с ведома третьего, главного хозяина — ОГПУ… Удалось выяснить, что Скоблин был непосредственно связан с загадочным похищением в начале 1930 года генерала Кутепова — предшественника генерала Миллера на посту главы Федерации ветеранов царской армии».

Таким образом, если верить Кривицкому, генерал Скоблин работал даже не на две, а на три разведки! Именно поэтому, дескать, его ликвидировали как ненужного свидетеля.

Курировал операцию начальник ИНО Абрам Слуцкий. В литературе приводится шифровка, отправленная из Москвы в резидентуру НКВД: «Париж. Шведу и Яше. Лично. Ваш план принимается. Хозяин просит, чтобы все прошло чисто, а у жены «Тринадцатого» создалось впечатление, что с ним все в порядке и он дома»…

В качестве доказательства выполнения операции Орлов должен был направить в Центр обручальное кольцо Скоблина. Уже потом, на всякий случай, в Иностранном отделе НКВД был распущен слух, что «Фермер» благополучно прибыл в Испанию, но потом погиб во время бомбардировок Барселоны. Возникает, впрочем, вопрос: зачем было «городить огород», если при желании генерала можно было ликвидировать еще во Франции?..

Существует еще одна версия: Скоблина успешно доставили в Советский Союз. Он жил под негласным надзором на ведомственной даче НКВД в Болшево и мечтал начать жизнь с чистого листа, принося «пользу Родине». Далее его следы теряются…

Так или иначе, судьба генерала Николая Скоблина — одна из главных загадок белой эмиграции тридцатых годов.

ЗАТАИВ ДЫХАНИЕ

В итоге, вместо обвиняемого Скоблина, который бесследно исчез, на скамью подсудимых села его жена — знаменитая певица Надежда Плевицкая.

Колония русских эмигрантов в Европе следила за развитием событий, что называется, затаив дыхание. Некоторые откровенно злорадствовали. Высказывания были циничны и нелицеприятны.

«Ее арестовали рано утром. Во время дознания она ни разу не отступила от своей роли пораженной горем невинности. Французская полиция распутывала возможные путеводные нити дела на удивление вяло, словно бы считая исчезновение русских генералов каким-то курьезным туземным обычаем, восточным феноменом, как бы растворением в воздухе, чему, положим, случаться и не полагается, но чего предотвратить все равно невозможно…

По забавному совпадению и немецкое телеграфное агентство, и советское сообщили, что два белогвардейских генерала в Париже сбежали с казной Белой Армии» (В. Набоков. «Помощник режиссера»).

Не имея возможности наказать мужа, французские власти предъявили обвинение «в соучастии в похищении» его жене. И хотя явных доказательств ее вины не было найдено, многие были убеждены в ее причастности к преступлению. Например, в доме при обыске была обнаружена крупная сумма денег. Но это не доказательство и не улика. Если только косвенная.

…14 октября 1937 года Надежда Васильевна в последний раз посетила свой дом в Озуар-ла-Феррьере. Как говорится, воленс-ноленс. Судебный следователь хотел получить точные данные о том, насколько расходы супругов превышали их доходы — по словам Плевицкой, в доме имелась расходная книга. За ней и поехали.

За три недели пребывания в тюрьме Плевицкая заметно похудела и казалась совершенно безучастной. Пройдя через осенний садик, она молча села в кресло и наблюдала за действиями следователей, которые вели обыск. О ее ноги терлись кошки — брошенные любимицы счастливых лет.

Анализ расходной книги показал, что Скоблин и Плевицкая жили не по средствам, начиная с 1931 года.

(Откуда тогда задержки с уплатой взносов за купленный в рассрочку дом в Озуаре? Во время суда над Плевицкой в качестве одного из документов фигурировала экспертиза финансового ревизора А. Фурнье, где говорилось о том, что в 1935 году супруги уплатили лишь за три, в 1936-м — за пять и в 1937-м — за четыре месяца. Впрочем, в этом деле странностей и нестыковок — немало).

Книга оказалась не единственной добычей следователя. В доме изъяли значительное число писем и документов, свидетельствовавших о «теневой» стороне жизни генерала Скоблина — доклады о деятельности русских эмигрантских организаций, оценки работы агентов НКВД в эмигрантской среде Парижа — буквально все говорило о том, что Скоблина интересовали данные агентурного характера.

Однако каких бы то ни было улик, изобличавших его работу на НКВД, не обнаружилось. Все обвинение, таким образом, строилось на косвенных уликах.

Придя к выводу о причастности Скоблина к похищению генерала Миллера, следствие оказалось бессильным доказать, что это похищение было заказано Лубянкой. Даже во время суда всплывали другие, самые невероятные варианты похищения генерала.

«ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ СТАХ!»

До последнего своего дня Скоблин беспокоился о жене. По версии публициста Леонида Млечина, Николай Скоблин после «своего внезапного исчезновения» все еще находился в Париже, о чем никто якобы не подозревал.

«Его скрывала советская разведка. Надо понимать, в здании полпредства. Он томился от скуки. Переживал за жену. Думал, как ей помочь. Вникал в советскую жизнь. Читал московские газеты и журналы. Ему эта литература была в диковинку. Но он быстро осваивал ритуальные фразы и обороты.

Рассекречен извлеченный из архива документ, подписанный Скоблиным. Надо понимать, последний в его жизни. Это его письмо, адресованное в Москву. Датировано оно 11 ноября 1937 года:

«Дорогой товарищ Стах! Пользуясь случаем, посылаю вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза.

Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь, в целом, принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября искусственно создана. Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе…

Не успел оглянуться, как снова прошло две недели со дня Вашего отъезда. Ничего нового в моей личной жизни не произошло.

От безделья и скуки изучаю испанский язык, но полная неосведомленность о моем «Васеньке» (речь о Плевицкой) не дает мне целиком отдаться этому делу…

Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая почти 2-х месячное пребывание в заключении и необходимость ободрить, а главное, успокоить» (Л. Млечин. «Плевицкая»).

Правда ли это, неизвестно, но каков слог! А помощь Дёжке действительно была жизненно необходима. Ей предъявили обвинение в «соучастии в похищении генерала Миллера и насилии над ним», а также в шпионаже в пользу СССР. Совершенно ясно, что Плевицкая пострадала и из-за того, что была иностранкой, на нее пала ответственность за преступление, совершенное при участии эмигранта.

««Надо положить этому конец!» — внушал присяжным прокурор. Для него это было яснее, чем всякие другие гипотезы относительно виновников. «Надо показать пример!»» — записал по горячим следам эмигрантский журнал «Русские записки». В те времена европейские прокуроры были менее лояльны к иностранцам, чем сегодня.

Даже яростно не любивший ее Набоков отмечал, что разбирательство получилось путанным и недоказательным, «свидетели отнюдь не блистали, а окончательный приговор, вынесенный по обвинению в насильственном похищении, был юридически очень спорным».

Однако, «французская полиция достаточно точно установила, — пишет Леонид Млечин в своей книге «Алиби для великой певицы», — что именно 22 сентября, в день похищения Миллера, делали Скоблин и Плевицкая. В тот самый день с самого утра они начали устраивать свое алиби». А вот здесь надо сделать одно важное отступление.

АЛИБИ

Впервые о советском агенте «Фермере» широкой общественности рассказали в 1989 году, после публикации статьи в газете «Неделя». «После этого известный журналист Леонид Млечин, получив документы, написал книгу. С тех самых пор на нее ссылаются абсолютно все авторы, которые пишут о похищении генерала Миллера. Как российские, так и зарубежные. Но необходимо признать, что некоторые факты, введенные в исторический оборот Млечиным, нуждаются в дополнительной проверке. Слишком уж много в них содержится ошибок.

Нужно учитывать и то обстоятельство, что после Млечина никто из историков, занимающихся историей РОВСа или советской разведки, с документами этими не работал. Поэтому проверить Леонида Михайловича не представляется возможным» (Армен Гаспарян. «Генерал Скоблин. Легенда советской разведки. Из агентурного дела Николая Скоблина»).

Интересно, что через несколько лет после первой публикации в «Неделе» в Москву приехали родственники Николая Владимировича Скоблина. «Попросили с ними встретиться. Долго расспрашивали меня, — писал Л. Млечин. — Слушали внимательно. Вели себя очень любезно. Но было очевидно, что они не готовы поверить в то, что белый генерал Скоблин, командир Корниловского полка, много лет был агентом советской разведки».

Впрочем, продолжим. Итак — алиби!

В тот день 22 сентября, разделивший, как говорится, жизнь на «до» и «после», Скоблин и Плевицкая поехали в русский ресторан «У Сердечного». Там пробыли около получаса, причем все служащие — от швейцара до посудомойки, — хорошо знавшие своих постоянных клиентов, отметили, что генерал и его жена, видимо, торопились, так как сели не за столик, а закусывали у стойки бара.

Затем генерал отвез жену в модный магазин «Каролина» на авеню Виктора Гюго, хозяин которой, господин Эпштейн, оказался весьма наблюдательным человеком.

Мадам Плевицкая, как показал Эпштейн, действительно заказала два платья стоимостью 2700 франков (отдав в качестве аванса 900), находясь в салоне около полутора-двух часов. При этом она всячески подчеркивала, что на улице, в машине, ее ждет муж. Эпштейн предложил Плевицкой позвать генерала в салон, на что она ответила весьма, по его словам, уклончиво.

На самом же деле никакой машины на улице не было и в помине, — любопытный Эпштейн непонятно зачем специально выглядывал в окно (по другим сведениям, в дверь на улицу). Впрочем, вероятно, он желал быть лояльным к тому господину (или месье), от которого зависело процветание его модного детища.

Варианта с магазином Эпштейна придерживался советский писатель Анатолий Рыбаков, другой же писатель, американский, Владимир Набоков, «отправлял» супругов к портнихе-армянке. Общее одно — выбор нарядов, алиби.

«…Генерал Голубков (т. е. Скоблин) привел жену к ее портнихе, посидел там с номером «Пари-Суар», а потом был послан домой за одним из платьев, которое она хотела сделать посвободней, да забыла взять с собой. Через подходящие промежутки времени она разыгрывала более или менее убедительные инсценировки телефонных переговоров, с великими подробностями руководя его поисками.

Армянка-портниха и белошвейка, маленькая княгиня Туманова, очень потешались разнообразием ее простонародных ругательств (которые приходили на подмогу ее иссякающему воображению, не справлявшемуся с ролью в одиночку).

Это протертое до дыр алиби не предназначалось для латания прошедших времен, если что-нибудь сорвется — ведь сорваться ничего не могло; его придумали просто для того, чтобы снабдить человека, которого никоим образом никто не мог заподозрить, перечнем заурядных поступков, когда пожелают выяснить, кто видел генерала Федченко (т. е. Миллера) последним.

После того как изрядное количество воображаемых шкапов было обшарено, Голубков явился с платьем (разумеется, загодя положенным в автомобиль). Он опять взялся за газету, в то время как его жена продолжала примерять туалеты», — писал убежденный в вине Плевицкой Набоков в рассказе «Помощник режиссера», где она выступала под фамилией «Славская».

Таким образом, пока Надежда Васильевна заказывала платья, Скоблин встретился с генералом Миллером на углу улиц Раффе и Жасмен. Здесь же к ним присоединился какой-то человек плотного сложения. Втроем они пошли к калитке дома на бульваре Монморанси, который был снят в 1936 году полпредом Владимиром Потёмкиным в качестве школы для детей советских сотрудников.

ЧЕСТНОЕ СЛОВО ГЕНЕРАЛА МИЛЛЕРА

Место для похищения было выбрано весьма удачно — окраина Парижа, пустынное место возле Булонского леса, куда редко забредали прохожие. Школа в это время года пустовала.

Французское следствие найдет свидетеля последних минут парижской жизни генерала Миллера. Бывший офицер Добровольческой армии (как его фамилия — неизвестно, откуда он, так вовремя нарисовался, тоже непонятно) находился буквально в нескольких десятках метров от злополучного места на бульваре Монморанси. Он якобы видел, что у входа в «советский дом» остановились известные ему генералы в компании с каким-то человеком.

Скоблин в чем-то убеждал Миллера, тот колебался, что произошло потом, свидетель не знает. Лишь на следующий день, прочитав сенсационные заголовки, очевидец с хорошим зрением понял, чему, собственно, невольным наблюдателем он стал.

…Генерала Миллера втолкнули в дом, где его уже поджидали, усыпили, связали и через некоторое время от дома отъехал грузовик компании «Форд», приобретенный советским полпредством.

Когда генерала хватились, машина, увозившая его, была уже далеко от Парижа, — она отправилась прямиком в портовый город Гавр, где на разгрузке тюков с бараньими кожами стояло советское судно «Мария Ульянова». Капитан получил по радио приказ немедленно прервать разгрузку, принять ценный дипломатический груз и покинуть порт.

Таможенникам предъявили документы, из которых следовало, что в ящике, загруженном в столь спешном порядке, содержится дипломатическая переписка советского полномочного представительства во Франции, и, следовательно, досмотру не подлежит.

А 30 сентября Миллер был доставлен в Москву. После похищения и полутора лет заключения с допросами он был расстрелян 11 мая 1939 года под именем Иванова Петра Васильевича (заключенный номер 110) во внутренней тюрьме Главного управления государственной безопасности НКВД.

Совершенно случайно для истории! (но читать очень грустно) сохранились письма, которые Евгений Миллер писал из тюрьмы, по простоте душевной полагая, что их передадут по адресу. Жене, детям, наркому Ежову о готовности использовать свое влияние, чтобы способствовать возвращению эмигрантов в Советскую Россию, митрополиту Московскому Сергию о невозможности посещения церковных служб и просьбе прислать Евангелие на русском языке…

Стоит ли говорить, что до адресатов, как понятно, они так и не дошли.

«Свою честность, безупречную и жертвенную, он сохранил до последнего дня своей жизни, — писал о Миллере редактор эмигрантского издания «Часовой», военный и общественный деятель Василий Орехов. — Ясно, что предатель просил Евгения Карловича дать слово о сохранении «свидания» в секрете, негодяй знал, что слово генерала Миллера свято. И оказался прав. Генерал Миллер свое последнее честное слово сдержал, но какой ценой!..»

«ВСТАТЬ, СУД ИДЕТ!»

9 сентября 1938 года дело было передано в суд. «Спустя почти три месяца, 5 декабря, состоялось первое заседание, — писал Армен Гаспарян. — Плевицкая, в черном шелковом платье, с гладко зачесанными и стянутыми черным шелком волосами, в черных лайковых перчатках и в туфлях черной замши, с переброшенной на левую руку котиковой шубкой, совершенно спокойно смотрела на собравшихся. Она словно бы вышла на столь привычную ей эстраду, и казалось, если бы не декорации, она сейчас исполнит «И будет Россия опять»».

Ровно в 13.00 раздался гонг — встать, суд идет! Началось чтение обвинительного акта: «26 января 1930 года генерал Кутепов, председатель Русского Обще-Воинского Союза исчез при таинственных обстоятельствах. Бывший русский офицер стал жертвой похищения, все поиски обнаружить его след остались безрезультатными; виновники не были раскрыты. 22 сентября 1937 года, в свою очередь, исчез его преемник, председатель РОВСа генерал Миллер.

Полное согласие проявлялось между обоими обвиняемыми, как в повседневной совместной жизни, так и в действиях, которыми были отмечены подготовка и проведение покушения, жертвой которого стал генерал Миллер».

…Подсудимой Плевицкой были заданы первые формальные вопросы.

— Ваше имя?

— Надежда.

— Профессия?

— Певица. Замужем, детей нет. Под судом не состояла. До эвакуации с Белой армией всю жизнь провела в России, за границу не выезжала.

— Если вы были с Белыми армиями, как вы объясните афиши концертов в Курске «Наша красная матушка»?

— Это ложь. Я красной матерью никогда не была. Это могла быть жена Ленина или Троцкого. Я тогда была молодой женщиной, и никто не смел меня так называть. Я была при красных, как многие русские женщины, которые остались.

— Вы ничего не знали о подготовке покушения на генерала Миллера?

— Клянусь, ничего не знала!

— Вам известны обстоятельства исчезновения генерала Миллера. Ради его жены, сына и брата, скажите, где он. Поймите, еще есть время. А после допроса будет поздно. Я уверен, что вы знаете, где Миллер и Скоблин.

— Суду французскому я могу смотреть в глаза с чистой совестью. Господь Бог — мой свидетель. Он видит, что я невиновна.

— Эксперты установили, что вы и ваш муж жили не по средствам. Значит, деньги поступали к вам из тайных источников?

— Я никогда счетами не занималась. Считать я не умела. Все хозяйственные дела вел муж.

— Вы получали деньги от господина Эйтингтона. Кто он такой?

— Очень хороший друг, ученый-психиатр. А его жена — бывшая артистка Московского Художественного театра (Плевицкая ссылалась на бескорыстную помощь своего давнего друга Марка Эйтингтона, богатого врача-психиатра, жившего в Палестине).

— Вы были в интимных отношениях с Эйтингтоном?

— Я никогда не продавалась. Подарки получала. А если муж одалживал деньги, то этого я не знаю.

— Как же так? Ведь вы сами говорили на допросах, что Эйтингтон одевал вас с головы до ног?

— Нет. Так я сказала случайно. Подарки от мадам Эйтингтон получали и другие, например, Жаров с женой.

— Русских нравов я не знаю, но все-таки странно, что жену генерала одевал человек со стороны.

— Своей женской чести я не марала и никогда не получала дары ни за какие интимные дела. Кто знает Эйтингтона, никогда не поверит, что тут были какие-то пикантные происшествия.

— Когда полковник Мацылев вернулся без вашего мужа, почему у вас возникла мысль, что его в чем-то заподозрили? Разве вы не говорили того, что, заподозренный, ваш муж мог не снести оскорбления, покончить с собой?

— Нет, я этого не говорила! Я не думала, что моего мужа могли в чем-то подозревать.

— Когда вы узнали об исчезновении генерала Миллера?

— Узнала от полковника Мацылева тогда, когда он приехал ночью спрашивать, не вернулся ли Николай Владимирович.

— Вспомните точно, что вы тогда сказали. Какими были ваши первые слова?

— Ну, как я могу вспомнить? Я страшно испугалась, начала спрашивать: «Где мой муж? Что вы сделали с ним?» Потом, когда полковник Мацылев сказал, что с ним приехали адмирал Кедров и генерал Кусонский и они ждут на улице, я высунулась в окно и крикнула, что Николай Владимирович, может быть, у Миллера или в Галлиполийском собрании. А они мне сказали: «Когда Николай Владимирович вернется, пришлите его в полицейский комиссариат. Мы все сейчас туда едем».

— Считаете ли вы вашего мужа виновным в похищении генерала Миллера?

— Не знаю. Раз он мог бросить меня, значит, правда, случилось что-то невероятное. Я не могу допустить, что он виноват, считала его порядочным, честным человеком. Нет, невозможно допустить. Но записка генерала Миллера и то, что он меня бросил, — против него.

— Умоляем вас, скажите правду!

— Не знаю. Я правду говорю. Я ничего, ровно ничего не знала.

«ОДНА ПРОТИВ ВСЕХ»

Надежда Плевицкая возбудила против себя ненависть почти всего эмигрантского Парижа. Тем более что «аристократическая Россiя», нашедшая приют во Франции, так или иначе, в большинстве своем считала брак Скоблина с Плевицкой мезальянсом.

Бывшие титулованные особы, ставшие в Париже моделями, таксистами, официантами и швейцарами, любили послушать ее пение, но в свой круг все-таки не допускали. А менее удачливые в чужой стране откровенно негодовали.

Вот что писала в своих мемуарах присутствовавшая на суде Нина Берберова, писательница, автор документально-биографических исследований и мемуаров («Курсив мой»): «И вот я опять сижу на тех же местах в этом зале и слушаю вранье Надежды Плевицкой, жены генерала Скоблина, похитившего председателя Общевоинского союза генерала Миллера. Она одета монашкой, она подпирает щеку кулаком и объясняет переводчику, что «охти мне, труднехонько ноныче да заприпомнить, что-то говорили об этом деле, только где уж мне, бабе, было понять-то их, образованных грамотеев».

На самом деле она вполне сносно говорит по-французски, но она играет роль, и адвокат ее тоже играет роль, когда старается вызволить ее… А где же сам Скоблин? Говорят, он давно расстрелян в России. И от того ужас и скука, как два камня, ложатся на меня…

В перерыве бегу вниз, в кафе. Репортер коммунистической газеты уверяет двух молодых адвокаток, что генерала Миллера вообще никто не похищал, что он просто сбежал от старой жены с молодой любовницей. Старый Русский журналист повторяет в десятый раз: «Во что она превратилась, Боже мой! Я помню ее в кокошнике, в сарафане, с бусами. Чаровница!.. «Как полосыньку я жала, золоты снопы вязала…»»

Собравшиеся в зале эмигранты увидели похудевшую, бледную, с выступающими скулами, с запавшими щеками всю в черном женщину… В зале считали, что Плевицкая избегает или не смеет смотреть на толпу русских людей, потому что чувствует их враждебность — и свое одиночество. Все против одной. Одна — против всех…

Через десять лет после смерти Плевицкой в тюрьме Рокетт — ее адвокат скажет мне, что она вызвала его перед смертью в тюрьму и призналась ему во всем, то есть что она в похищении Миллера была соучастницей мужа».

Интересно. Еще и адвокату? Был и священник с полицейским.

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВЕРДИКТ

На восьмой день суда все было кончено. Виновной она себя так и не признала.

Сам факт того, что Плевицкая ни в чем не призналась, свидетельствует о ее верности тому выбору, который они сделали вместе со Скоблиным. Будь иначе — она сдала бы всех и вся.

Речь прокурора была безжалостной по отношению к Плевицкой.

— Нет, мы не знаем, чьим агентом был генерал Скоблин — советским или немецким. Нет, мы не знаем, кто руководил преступными действиями Скоблина — НКВД, гестапо или он преследовал личные цели борьбы за власть в РОВС. Но генерал Миллер похищен, и причастие Скоблина и Плевицкой к этому преступлению доказано и не вызывает сомнений. В этом деле нет смягчающих обстоятельств.

Закрывая суд, он торжественно произнес: «Суд предостерегает этим приговором иностранцев, совершающих преступление на французской земле».

Она была обречена — двадцать лет каторжных работ и десять лет запрещения пребывания во Франции.

Дёжка улыбнулась своему адвокату бледными губами: «Все равно я скоро умру».

Фактически на ней отыгрались за Скоблина. Она платила за всех, кто был вне досягаемости суда.

«Русские записки» остро и точно прокомментировали приговор: «Находись на скамье подсудимых сам Скоблин, его жена могла бы сойти пароль свидетельницы — или, в худшем случае, соучастницы; самая возможность предания ее суду — а на суде возможность ее обвинения — подвергалась сомнению и была предметом оживленных споров.

Судили, в сущности, тех, кто стоял за Плевицкой, — и шансы осуждения довольно равномерно распределились между двумя противоположными направлениями. Выбор был поставлен резко обеими сторонами: советская власть или русская эмиграция?»

Французские присяжные не нашли для Плевицкой смягчающих обстоятельств, кассационный суд отказал в пересмотре дела, а президент Франции Лебрен отказался ее помиловать.

Неумолимый публицист Владимир Львович Бурцев жестко написал: «Плевицкой… предстоит вечная каторга, то есть медленная смерть. Суд… сделал справедливое дело. На суде прокурор был прав, когда в своей речи высказал сожаление, что по закону не может для Плевицкой требовать большего наказания, чем 20 лет каторжных работ. Пусть она гниет в каторжной тюрьме!»

Ее отправили в тюрьму для особо опасных уголовных преступников города Ренн. Ее навещали друзья, немногие, но все же. Привозили фрукты, сигареты, которые Плевицкая неожиданно стала курить. Друзья бегали по судам, хлопотали, обращались даже к министру юстиции, но — тщетно.

Окончание в следующем номере.

 

ЕГОРОВА Ольга Юрьевна, родилась в Калуге.  Выпускница факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В 1997 году была ответственным секретарём журнала «Профи».  На протяжении шести лет, с 1998‑го по 2003 год и с 2010-го по настоящее время является редактором отдела культуры в газете «Спецназ России». Опубликовала большой цикл статей, посвящённых женщинам в истории отечественной разведки. Автор книги «Золото Зарафшана».  «Серебряный» лауреат Всероссийского конкурса «Журналисты против террора» (2015 год).