Автор: ПОЛКОВНИК СЕРГЕЙ ГОЛОВ

КРЕПЧЕ СТАЛИ

ПРИКАЖУТ УМЕРЕТЬ — УМРЁШЬ, НО ЕЩЁ НУЖНО ПОБЕДИТЬ

Когда-то полковник Сергей Голов был младшим среди корифеев советской госбезопасности — Павла Анатольевича Судоплатова, Ильи Григорьевича Старинова, Юрия Ивановича Дроздова, Алексея Николаевича Ботяна… Но вот уже и ему исполнилось восемьдесят лет.

Герой штурм дворца Тадж-Бек в Кабуле принадлежит к тому набору, с которого началась Группа «А» КГБ СССР. Он был зачислен в нее еще летом 1974-го, в первой тройке: Роберт Ивон, Валерий Емышев и Сергей Голов.

За его плечами три высших образования: медицинский институт, Институт физкультуры и Высшая школа КГБ. Мастер спорта СССР. В органах госбезопасности — с 1969 года.

28 марта 1979 года два точных выстрела майора Голова, произведенных из бесшумного пистолета 6П9, завершили историю с захватом американского посольства в Москве. В тот день террорист Юрий Власенко, увешанный взрывчаткой, требовал незамедлительного выезда за рубеж.

Вечером 27 декабря 1979 года в составе нештатной группы «Гром» («Альфа») Сергей Голов штурмовал дворец диктатора Амина. Если точнее — целый укрепрайон, созданный в окрестностях афганской столицы.

Все, кто шли на захват «Объекта Верхней строки» (кодовое наименование Тадж-Бека), являлись, по сути, смертниками: без документов, без знаков различия и — в афганской форме.

Пятерка Виктора Карпухина прорвалась в Тадж-Бек… До этого туда пробились Валерий Емышев, ему осколком измочалило кисть, и военный переводчик Андрей Якушев, сраженный наповал.

В условиях хаоса, моря огня и первой растерянности вторую волну атаки организовал именно майор Голов. Встав во весь свой богатырский рост, он крикнул — «Е… вашу мать, вперед!» — и повел бойцов за собой в атаку.

Получив одно пулевое и семь осколочных ранений, Сергей Александрович до конца штурма продолжал вести бой, не чувствуя боли.

За проявленное мужество майор Голов был награжден орденом Ленина. Хотя, несомненно, был достоин Звезды Героя Советского Союза. Как и ряд других участников операций «Шторм-333» и «Байкал-79».

Все вместе — бойцы «Грома», «Зенита», «мусульманского» батальона ГРУ и десантники — спасли Советский Союз от тяжелейших последствий, останься Амин в живых. Причем последствий международного характера.

В дальнейшем Сергей Александрович являлся начальником отделения Группы «А».

А затем в 1983 году решением Председателя КГБ Юрия Андропова герой штурма Тадж-Бека назначается руководителем легендарных Курсов усовершенствования офицерского состава (КУОС), ставших кузницей кадров разведчиков-диверсантов и спецрезерва КГБ.

В оперативном отношении Курсы в Балашихе подчинялись отделу «В» (с 1976 года — 8-му отделу Управления «С») разведки госбезопасности.

Дело требовало большого опыта — надо было привить слушателям навыки выживания в любой обстановке, умение разрабатывать и проводить акции в любой точке земного шара. Для этого понадобился не только энтузиазм, но и собственные глубокие знания, умения и навыки Сергея Голова. Он не признавал кабинетной работы и всегда был рядом со слушателями на практических занятиях, тренировках, учениях и маневрах. В любое время года.

Здесь, в Балашихе, Сергей Александрович работал вместе с легендарным полковником Ильей Стариновым, «диверсантом века» и «личным врагом Гитлера», другими офицерами «главного калибра». В рамках поставленных задач они также помогали становлению спецподразделения «Вымпел», предназначенного для действий в тылу НАТО в «особый период».

В конце 1980-х годов полковник Голов выезжал в командировку в Лаос, являвшийся страной социалистической ориентации, для подготовки кадров специальных подразделений.

1993-й год. Горячая осень. Отказ «Альфы» и «Вымпела» штурмовать парламент страны, который расстреляли прямой наводкой из танков, — Дом Советов, он же Белый дом.

Мстительная передача Ельциным Группы «Вымпел» в систему МВД привела к фактической гибели уникального подразделения. В том же году был ликвидирован и КУОС. В угоду Западу. Параллельно с приватизацией страны.

Таким образом, Россия в канун войны на Северном Кавказе потеряла элитное подразделение разведчиков-диверсантов, способное защищать ее интересы как внутри, так и за пределами страны — чем сейчас занимаются (и то лишь — отчасти!) Силы специальных операций МО в Сирии.

Ни аналога старого «Вымпела», ни КУОСа в нынешней России не существует.

Выйдя в отставку, полковник Голов являлся главой службы безопасности крупного предприятия «Российская электроника». С того же времени он принимает активное участие в жизни ветеранских организаций спецназа госбезопасности, в том числе «Альфы» и «Вымпела».

Предлагаем читателям «Спецназа России» рассказ полковника Голова о его детстве, юности и становлении на пути советского офицера. Публикуется впервые.

ТЕРПЕНИЕ И СТОЙКОСТЬ

Через день или два нас бросят штурмовать Тадж-Бек — красивый дворец на крутом холме, светящийся огнями. Холод, мороз! Мы не знаем часа «Х», но, собственно ради этого мы сюда и присланы. Ни ради экскурсии, ни ради прогулки.

Впереди бой, жестокий бой.

Прикажут умереть — умрешь, но еще нужно победить. Иначе нас не перебросили бы в Кабул… как «последний довод короля». Значит, есть шансы на успех. И все, что умеем, чему нас научили за эти пять лет в Группе «А», мы тут должны выложить сполна.

Невольно вспоминается жизнь, прожитая за неполные сорок лет… Все ли было так, как нужно? Да нет, по большому счету мне не в чем себя упрекнуть: служил честно. Как и мои товарищи — иначе бы мы все тут не оказались. В Кабул все поехали добровольно. Кто остался в Москве, для того это личная трагедия.

Вспоминаю родные лица. Увижу ли вновь? Некоторых, впрочем, уже не увижу никогда — своего отца-фронтовика… Завтра уже будет не до того, а пока что можно подвести некий итог тому, что прожито и сделано.

…Наш род пошел от «голытьбы». Фамилия восходит к нарицательному «голь, голынь» — «беднота, нищета». Посему формировать себя нам приходилось самим.

Кто знает, может быть, эта самая фамильная черта — «хоть голышом, да выживать» — дает нам силы к развитию, к формированию себя, как личности.

Отец мой, Голов Александр Петрович, родился в 1917 году на Кокшанском заводе Бондюжного района (ныне район Елабуги) Татарской АССР. На свет появился в казарме.

Его отец (мой дед), Пётр Яковлевич Голов, в гражданскую войну партизанил, воевал с Колчаком.

В двенадцать лет отец остался сиротой, родители умерли от тифа, который свирепствовал по всей стране, погрузившейся в хаос гражданской войны. Воспитывала его тетка.

Когда отцу было четырнадцать, он уезжает в подмосковный город Мытищи. Учится в фабрично-заводском училище. Получает профессию слесаря, работает на вагоностроительном заводе.

Затем служба в Пограничных войсках НКВД. И оттуда — направление в Саратовское пограничное училище. В 1939 году отца оставляют курсовым офицером: командовал взводом, ротой, преподавал тактику.

Во время Великой Отечественной отец воевал на Южном фронте, в том числе сражался под Моздоком. По линии НКВД, как кадровый пограничник, участвовал в выполнении ряда операций и заданий. Был награжден орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги» и «За победу над фашистской Германией».

После войны поступил в Военный институт МГБ СССР, что располагался возле Белорусского вокзала. После был оставлен преподавать общую тактику.

В дальнейшем отец защитил кандидатскую диссертацию в адъюнктуре Военной академии имени М. В. Фрунзе и был направлен в Алма-Атинское высшее пограничное командное училище на должность заместителя начальника учебного отдела.

В середине 1960-х отца перевели в Москву, где он посвятил себя научно-преподавательской работе в системе Министерства обороны СССР. Приступил к докторской, которую не успел завершить… Смерть в пятьдесят четыре года оборвала его жизнь.

Отец был знаком со многими офицерами, которые сыграли большую роль в создании спецназа госбезопасности. Его однокашником по Военному институту МГБ был знаменитый Анатолий Исаакович Цветков, тоже фронтовик, встретивший войну 22 июня на западной границе, — они выпускались вместе.

Другой его знакомый, Григорий Иванович Бояринов, возглавил КУОС, — он погибнет при штурме дворца Тадж-Бек, посмертно ему будет присвоено звание Героя Советского Союза.

Причем, когда решался вопрос, кто возглавит спецкурс, Голов-старший был «конкурентом» Бояринова. Однако у Григория Ивановича по профилю подходила кандидатская диссертация — тактика партизанских действий в современной войне, в то время как отец писал работу по защите населенных пунктов от ядерного нападения.

Моя мама, Совенко Нина Александровна, рожденная в поселке Баланда Саратовской области, ведет свой род от переселенцев времен императрицы Екатерины II.

Отец ее, мой дед, был разнорабочим, бабушка — домохозяйкой. Очевидно, тоже не «барских кровей». Сколько мама себя помнила, жили они небогато.

Что было характерной чертой моих близких? Пожалуй, терпение, стойкость и работоспособность. Они много трудились. А труда и трудностей хватало. Ну, а война никого не сделала ни сильнее, ни богаче.

«КАК ТЕРПЕЛИВЫ БЫЛИ НАШИ МАМЫ»

Сам я родился 6 июля 1941 года, в Саратове — в самом начале Великой Отечественной войны. Из раннего детства запомнилось то, что постоянно хотелось кушать. Это ощущение еще усилил голод 1946 года, черным пеплом покрывший Поволжье.

Мой отчий дом и сейчас стоит на пересечении улицы Радищева с улицей Сакко и Ванцетти, напротив стадиона «Динамо». И, как прежде, в кирпичном пятиэтажном доме без лифта, здесь живут люди в коммунальных квартирах с одной кухней на пять-шесть семей.

А тогда восьмиметровая комната в нашей коммуналке считалась нормой: так жили все.

Когда рассказывают о послевоенном голоде, представляются пустые полки магазинов, длинные очереди за хлебом… Все было совсем иначе. В чем-то — благополучнее, а в чем-то — страшнее.

Мы, дети, заходили в магазин, как в музей. В витринах за стеклом красовались до двенадцати сортов сыра, разнообразная рыба, колбасы. Только хлеба было не менее шести видов, начиная от французской булки — мечты любого мальчишки — черный, белый хлеб, всевозможные булочки, крендели…

Красная, черная, паюсная икра торжественно возлежала на витринах… невостребованная. Говорили, что ее иногда приходится выбрасывать, так как покупать сей дорогой продукт просто некому. Потому что спрос, в основном, был на толстые, длинные, темные макароны и чечевицу.

Основной нашей едой была так называемая «тюря»: жиденькая смесь кипяченой воды, подсолнечного масла, лука, черного хлеба и соли. Если один раз в неделю в семье варили мясо, считалось, что жизнь улучшается.

На праздники мама пекла пироги с требухой (сердце, легкие, желудки), с яйцами и зеленым луком. А еще у нее было фирменное блюдо — так называемый «кух» — пирог из дрожжевого теста, посыпанный сахаром, смешанным с подсолнечным маслом.

Однажды муж маминой сестры, дядя Гриша, привез нам из Винницкой области мешок грецких орехов. В тот период орехи стали основной нашей пищей. Мне, ребенку, не ставили ограничений в этой маленькой радости. И я ел, ел, ел…

После этого случая не мог смотреть на грецкие орехи. Даже сейчас, спустя много лет, при виде полезного лакомства у меня идет какое-то отторжение.

Трудное детство… сейчас, спустя много лет, оно видится мне трудным. А тогда мир воспринимался таким, каким могли его видеть распахнутые мальчишеские глаза: загадочным и удивительным.

В детском саду мы готовили подарки для фронтовиков: кто рисунок нарисует, кто скромную вышивку сделает. Однажды всерьез снаряжали куклу на фронт — в помощь нашим бойцам. Как могли, старались помогать дома старшим. Правда, иногда эта помощь превращалась в трагедию.

С подружкой Людочкой Елфимовой мы иногда наблюдали, как наши мамы пекут пироги. Однажды решили поиграть в «куличики». Взяли муку, яйца. Все тщательно перемешали…

Мамы нас не ругали. Только предательские слезинки, запомнившиеся мне почему-то на всю жизнь, дрожали в их глазах: продукты были последними крохами, которые хотелось растянуть на неделю…

Мам было жалко. Наверное, они очень, очень устали… Мы видели, как они мыли бутылки из-под молока мелко порванными на кусочки газетами. Газет мы не нашли. Зато нашли какие-то талончики и использовали их в качестве газет. Потом мы узнали, что это были продуктовые карточки…

Лишь спустя много лет, я научился видеть, сколь терпеливы были наши мамы.

— Мамочка! Посмотри, какую я скатерть красивую сделал! (мелко нарезанная «бахрома» новой клеенчатой скатерти, выменянная мамой у старьевщика, казалась мне верхом совершенства).

А еще были валенки, натянутые на ботиночки, которые почему-то пришлось разрезать. Были проколотые на морозе лыжными палками развешенные на веревках и затвердевшие на морозе соседские простыни, за которые ответ держать приходилось опять же маме… Детство как детство. Обычное. По-своему счастливое. Нищету могли ощущать взрослые. А мы просто жили.

«ХЛЕБ ОТ ЗАЙЧИКА»

Каждое лето я проводил у бабушки в Саратовской области — в рабочем поселке Баланда (ударение на последнем слоге), основанном донскими казаками и переселенцами из Малороссии. Ныне это город Калининск.

Там, «на подножном корму», проще было ребенку выжить. Яркими вспышками мелькают эпизоды детства.

Степь. Огромная, бескрайняя. Сияющее солнце. Златогривые кони на зеленой траве. Мне пять лет. С изгороди забираюсь на лошадь, и она несет меня далеко-далеко…

Ветер свистит в ушах. Я крепко прижимаюсь к теплой лошадиной шее, цепляюсь ногами за худые бока.

Страх? Нет, страха не было. Деревенские дети (а летом я таковым становился), мне кажется, вообще лишены страха. Потому что воспринимают жизнь и природу такой, какая она есть. Бесконечной. И своя коротенькая жизнь кажется вечной.

Мы с двоюродным братишкой Сашкой надолго запомнили тот день, потому что долго катались. И впервые почувствовали настоящую боль: не то, что бегать, но и стоять, а тем более сидеть, было больно.

Как все дети, мечтали об игрушках. В то время по деревням (да и по городам тоже) часто ездили старьевщики, меняющие кости, тряпки, старый хлам на простенькие игрушки.

Однажды мне так захотелось получить вожделенную игрушку «уди-уди», что я, недолго думая, схватил гири для безмена и отнес их старьевщику. Тот… взял. Деду с трудом удалось вернуть в дом эти гири — вещь в хозяйстве просто необходимую, попутно упрекнув старьевщика в том, что он обманывает детей.

Постоянно хотелось кушать. Колоски в поле собирать запрещалось: все до последнего зернышка должно было идти в «закрома Родины». Закрома эти были столь велики, что маленькие дети вынуждены были веничками сметать зерно на дороге и нести его домой. А там, тщательно промыв его, мама могла приготовить вожделенную кашу.

Помню, дед Александр Лаврентьевич (в деревне его почему-то уважительно звали «Лаврентич»), возвращаясь с сенокоса, привозил нам «хлеб от зайчика» — полузасохший, но какой же он был вкусный! Ничего вкуснее я не ел никогда.

На самом деле дед не доедал свою и без того мизерную порцию, а привозил нам, мальчишкам. Он прожил суровую жизнь, мой дед по материнской линии. Воевал в Первую мировую войну, из германского плена привез привычку ходить, заложив руки за спину. В его семье было тринадцать детей: да сына и одиннадцать дочерей.

Дед знал, что такое терять детей — многие умерли маленькими. Сын Миша пропал без вести во время Великой Отечественной войны. Второй сын, Борис, работал на заводе, серьезно занимался штангой.

К 1958 году, когда мы общались с ним, дед уже был тяжело болен: рак крови вел его к медленному угасанию. Болезнь давила на него, а он… смеялся.

Смеялся над собой, над болезнью, над нами, несмышленышами. «Ну, кто на столб за яйцом полезет?» — хитро прищурившись, спрашивал он, выдув предварительно яйцо и наполнив его водой. Мы наперегонки пытались залезть на столб. Это были наши первые спортивные соревнования.

Мы много играли. Игрушек практически не было, а потому играли «на пуговицы», в «бабки» (кости), русскую лапту, отбивая палкой тряпичный мяч.

Порой игры были достаточно жесткими. Взять, к примеру, прыжки через колючую проволоку. Перепрыгнешь — герой. Зацепишься — можно на всю жизнь со шрамами остаться. Однажды я повис на этой проволоке. Боль, кровь, слезы — такие были игры.

«НЕ БОЙСЯ, МАЛЫШ, МЁРТВЫХ, БОЙСЯ ЖИВЫХ…»

Так сложилось, что даже в детстве, любимый всеми своими близкими, я постоянно балансировал на грани жизни и смерти. Быть может, год моего рождения — год начала Великой Отечественной войны — «подарил» мне сию «удачу».

Вообще-то в детстве моем автомобилей было немного. Тем не менее, перебегая однажды улицу по какой-то своей детской надобности, я оказался между колес большого грузовика. К счастью, все закончилось благополучно. Это была моя первая «гибель».

«Вторая гибель» чуть не произошла из-за моего неумения плавать. «Моя деревня» — рабочий поселок Баланда — стояла на одноименной реке, притоке Медведицы, где все мы, мальчишки, любили купаться.

Старшие ребята плавали далеко — до «ледокола» (устройство для колки льда в период весеннего половодья). Я не хотел отставать от них и включался в игру, хотя плавал только «по-собачьи». Они прыгали с «ледокола», с первой и второй железки — и я за ними.

Однажды, зацепившись за что-то, я потерял… трусы. В пять лет стыдно было возвращаться домой без столь важного предмета мужского туалета. Спасибо друзьям, выловили. Так я учился плавать, абсолютно не соизмеряя свои желания с возможностями.

В другой раз, переплывая глубокую заводь, я попал в омут. Начал тонуть. Спасибо взрослым — спасли.

Вообще-то «на селе» можно было выжить. Тем более на реке, где водилось много рыбы. У нас были куры. А еще корова Маня, которая любила пастись на кладбище.

Нередко в нашем доме звучал диалог:

— Серёжа, загони корову!

— Деда, страшно на кладбище! — канючил я, — там темно, кресты…

— Не бойся, малыш, мертвых, бойся живых…

И я брел по черному ночному кладбищу, шарахаясь молчаливых кустов, замирая от ночных звуков. Чтобы как-то подавить страх, по возможности громко звал корову:

— Маня, Маня!

Это продолжалось до тех пор, пока я не слышал долгожданного «Му-у-у!» Тогда уже, не разбирая дороги, несся на звук, обнимал корову за теплую шею и, прижавшись к ней, брел домой. И так-то хорошо мне было!

У деда с бабушкой был добротный дом и несколько соток земли, на которой сажали морковь, капусту. В саду росли груши, которые мы называли «дули», яблони, вишни. А еще мы в детстве очень любили паслен — мелкую черную кисло-сладкую ягодку. Ели клей с вишни. Вообще ели все, что можно было есть. И росли.

Зимой дед насыпал к воротам снег и строил для нас снежную горку. Отмороженные носы, темные кружочки на щеках — нормальное зимнее явление: домой-то можно было нас затащить только покушать.

«Покушать» было не всегда. Впрочем, наша семья, считалось, еще хорошо жила. У соседей за зиму снимали полкрыши соломы, чтобы прокормить корову (она — кормилица!). Как я уже говорил, в деревне можно было выжить.

К зиме всегда готовились основательно. Саратовская область — степной регион, а посему, чтобы зимой не замерзнуть, летом надо было поработать. В лес нас не пускали — боялись пожаров. В небольших лесочках, которые выращивали для защиты от суховеев, берегли каждое дерево.

Взрослые собирали желуди (тогда правительство объявило кампанию лесопосадок). Екатерина Георгиевна Петрова, мама моей будущей жены Марины Петровны, как раз занималась разработкой экологических проектов. Нам же доверяли лишь собирать по кромке леса шишки для самоваров.

Каждую осень вместе со взрослыми дети ездили «на заготовки» — собирали ветки и хворост для растопки печей. Меня посадили на подводу с хворостом, предупредив: «Держись крепче!» Это оказалось достаточно сложно: древесная масса пружинила подобно батуту.

В основном же печи топили «кизяком» — сухими лепешками из смеси соломы и навоза. Чтобы выжить, приходилось использовать продукты жизнедеятельности. Солому было жечь накладно: она шла на корм скоту.

ПРОДОЛЖЕНИЕ.