Автор: ОЛЬГА ЕГОРОВА

БАЙРОН РОССИИ

ЧЁРНЫЙ ГРАНД-КОННЕТАБЛЬ

С начала той войны, которую называют грузино-абхазским конфликтом, прошло тридцать лет. Примерно каждый четвёртый, павший в боях за свободу Апсны, — не абхаз. Но все они, без сомнений, «ахаца» — герои, освобождавшие «Страну души» от врагов.

Что двигало ими? Редкое человеческое качество — сопереживание чужой боли, несправедливости по отношению к другому народу. Александра Бардодыма, московского поэта и журналиста, абхазы выделяют особо, называя «афырхаца» — «герой из героев».

Потомственный интеллигент, по отцовской линии из запорожских казачьих атаманов, он родился и вырос в Москве, однако было в его непредсказуемом южнорусском характере нечто такое, что не вмещало его в рамки столицы.

В формате газеты невозможно дать полную картину его жизни, как невозможно втиснуть в нее смех или звонкие стихи нашего друга. Мне трудно писать о Саше, страшно, что не смогу найти тех слов, которые бы хотелось сказать, — тех слов, которые мы, его друзья, каждый год 9 сентября, в день его гибели, говорим друг другу. «Просто он уехал раньше, в ту страну, где благодать…» Много прекрасных русских поэтов ушло из жизни рано. Но двадцать пять Сашкиных лет — это даже не возраст Лермонтова.

ЯВЛЕНИЕ КОННЕТАБЛЯ

Саша был настоящим, большим поэтом, и неслучайно за год до трагической гибели его приняли в маленькую поэтическую державу или, если угодно, Большую Игру — Орден куртуазных маньеристов.

В общество также входили Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, Андрей Добрынин, Константэн Григорьев. Каждый как-то именовался. Саша, например, был Черным Гранд-Коннетаблем. Все вместе поэты снялись в телефильме «За брызгами алмазных струй» Юрия Гольдина и «Снах Коннетабля» Ольги Дубровской.

Эпитет «Чёрный» Сашка получил позднее, когда удивление при виде его полувоенной чёрной одежды преобразовалось в убеждение, что только так и следует одеваться такому человеку, как Бардодым. На самом же деле Саша носил комбинезон бронетанковых войск, который привёз с армейской службы. Стройный, затянутый в ремень и портупею, в надраенных до блеска сапогах — он выглядел очень авантажно.

Помню, как нам впервые представили Сашку, как он вошёл чеканным шагом, щёлкнул каблуками неизменных сапог, отвесил короткий полупоклон, улыбнулся и представился: «Чёрный Гранд-Коннетабль».

Мы — Александра, Инга и я — верные подруги и музы рыцарей, а по совместительству «послушницы Ордена», — ревниво и настороженно отнеслись к нему, пока не услышали его стихи. А уж когда он рассмеялся — расположились к нему окончательно. Общее мнение было единодушным: «настоящий Принц и отличный собеседник» (согласно Сэлинджеру).

«В Ордене он был мотором, — вспоминал Константин Елгешин, — который заводится с пол-оборота и делает жизнь окружающих его людей радостным калейдоскопом, состоящим из бесконечного потока встреч, кутежей, галантных приключений и погонь — то за судьбой, то от нее».

С его появлением окончательно сложилась тёплая, душевная компания. Сашка принадлежал к той породе людей, которые самой своей жизнью вносят праздник в череду дней. Готовый, как нам казалось, на любую авантюру романтик, щедрый и весёлый, он ничего не делал наполовину.

Один приятель рассказывал, что просто физически ощущал, как вокруг Бардодыма буквально всё оживало и перекатывалось волнами с одной квартиры на другую, и везде вокруг него закручивался буйный водоворот жизни. Казалось, что не Сашка появлялся в момент событий, а события появлялись, когда он возникал на горизонте. Девушки, вино, стихи, громкий смех и благородные поступки — всё это лилось нескончаемой шумной рекой, источником которой был наш друг.

…А если я смеяться перестану,

Начну грустить, нести унылый бред,

Тогда скорее чёрную сутану

Накиньте на роскошный эполет!

Он внёс в палитру маньеризма неповторимую яркость своего дара. Силою таланта Саша создал уникального лирического героя — воина-казака, гусара и джигита, для которого поле битвы, горская вендетта и светский салон, или даже кресло у камина — одинаково близки. Помнится, публика заходилась от восторга, когда он читал стихотворение «Мой image».

Когда Сашка в сапогах и своей форме а-ля Бардодым появлялся на вечеринках и поэтических концертах, ни у кого не возникало сомнений — вошёл Поэт. Он очень походил на блистательных персонажей прошлого и позапрошлого веков. Немного заикался, но когда начинал читать — этот недостаток таинственным образом исчезал и слушатели наслаждались каждой минутой его выступления…

Возможно кому-то, не посвящённому в старые тайны «новейшего, сладостного стиля», то время покажется менее всего подходящим для проявления изысканности. Недоброжелатели предостерегали, что у куртуазных маньеристов нет ничего святого, их принцип, дескать, в игнорировании злободневности. Один Бардодым чего стоит, вот он, например, пишет: «Причитанья о талоне, хлебе, / Недостойны истинных мужчин! / Спи, моя изысканная бэби!…» К чему он призывает? Да и остальные: веселятся, поют, пляшут — а дальше-то что?!

А дальше, господа, — бессмертие! Чтобы ни было сейчас, творчество куртуазных маньеристов навсегда останется в русской литературе начала 1990-х.

…Орден, как и любая слишком красивая идея, не выдержал испытания временем. Лучшие стихи — в прошлом. В вечности — Саша и Костя (Константэн Григорьев). Что же стало легендой? Ею стал Чёрный Гранд-Коннетабль. Москвич. Вчерашний студент. Поэт, переводчик. Настоящий Принц.

Душа компании и верный товарищ, — он всегда мечтал о Поступке. И поэтому счёл своим долгом ехать защищать «свою маленькую Родину». И быть убитым, как грустно выразился «канцлер-инквизитор» Ордена Александр Севастьянов, «как Байрон в Греции».

Кое-кто из друзей не понял Сашкиного поступка — отправился воевать за чужую страну! Тогда, в августе 1992-го, он зашёл попрощаться, сказал, что уезжает на войну и вернётся, «когда разгонят бандитов Шеварднадзе». Объяснил нам, неразумным, что абхазы — не нацменьшинство, проживающее в Грузии, а Абхазия — страна, в силу определённых исторических обстоятельств, оказавшаяся в составе Грузии. В радости и в горе он будет вместе с ней.

Мы знали, что он любит Абхазию всем сердцем и речь её народа давно понятная для него и родная, но… смотрели на него как на инопланетянина, потому что эта война была от нас так далеко, а для него, оказывается, близко.

Помнится, мы были почему-то свято уверены, что и на войне, в Абхазии, под пулями, он останется невредим. Никогда не простим себе, что не удержали его от этого шага. Хотя — разве это было возможно?! Но в тысячу раз виноваты те, кто развязал эту войну.

«Александр Бардодым, — герой нашего времени, — писал Денис Чачхалиа, руководитель Сашиного творческого семинара по переводу абхазской поэзии и прозы в Литинституте. — Человек был не только редкого дарования, но и редкого понимания долга и чести. Когда в 1992 году в Абхазии началась война, он был в московской богемной компании. Друзья, коллеги, сверстники, поклонницы… Их связывало многое. Но Абхазия была его личным уделом. И он ушёл один. Как искупительный и спасительный Агнец, один — к алтарю».

Так сложилось, что наш друг оказался в группе Шамиля Басаева — знал бы он, какой кровавый след оставит после себя этот «чеченский Робин Гуд»! Саша бы, конечно, не написал тогда «Песни команды Шамиля Басаева»:

Над Грозным-городом раскаты,

Гуляет буря между скал.

Мы заряжаем автоматы,

И переходим перевал…

В страну, где зверствуют бандиты,

Горит свободная земля,

Приходят мстители-джигиты

Тропой Мансура, Шамиля…

Александр Викторович Бардодым похоронен на Новом Афоне. Посмертно награждён высшей наградой Абхазии — орденом Леона. Своей смертью он ещё раз доказал, что в России настоящая поэзия и честь — едины. Его гибель мистическим образом соединила поэта и рыцаря.

ПОСВЯЩЕНИЕ В РЫЦАРИ

Свой выбор он сделал давно. В 1984 году Саша поступил в Литературный институт. Хотел было на немецкое отделение перевода стихов и прозы — он отлично знал язык и делал потрясающие переводы из Шиллера и Гёте. Но туда, как известно, со школьной скамьи не принимали, зато можно было поступить на факультет переводчиков.

В Литинституте тогда существовала так называемая разнарядка, — каждый год по две республики (на выбор), в то время — Таджикистан и Абхазия. Саша выбрал Абхазию — море, солнце, горы. Или они — выбрали его.

Бардодым и сам, наверное, не заметил, как неуловимо переменился он сам, да и вся его жизнь, с тех пор, как он начал учить язык Апсны. Денис Чачхалиа ещё на первом курсе объяснил ему, что изучать язык и историю Абхазии, сидя в Москве, недостаточно, да и неправильно, и посоветовал использовать пусть даже всего лишь выходные, чтобы видеть всё своими глазами и впитать абхазский дух.

«А лучшая дверь в Страну души — добавил он, таинственно понизив голос, — это Гиви Смыр. Поезжай к нему, он всё покажет». Но даже Денис Киршалович не предполагал, что после того, как Смыр окунул московского мальчика на некоем шнуре в первую же пещеру, в которую ещё никто не спускался, он вытащил оттуда… рыцаря! Так состоялось мистическое посвящение Бардодыма.

С тех самых первых каникул Саша стал здесь желанным гостем, да что там — просто своим. Люди в Абхазии гостеприимные, обласканные солнцем и, может быть, оттого сами солнечные и сердечные. Он полюбил абхазов, а они — его. Он был рядом с ними на свадьбах и поминаньях. Стоял с ними рядом на митингах и под пулями на берегу Галидзги в 1989 году. Он не был праздным отдыхающим, и не просто изучал историю Абхазии и язык, — а как бы знакомился с ними после долгого-долгого перерыва.

При любой возможности Бардодым летел сюда, — к своим друзьям, к пещерам, морю, селам, Сухуму, Новоафонскому монастырю — духовному центру края, и небольшому, божественно красивому приморскому городку в центре Абхазии, который сразу стал его любимым местом.

…Ты спускаешься. Вечер синий.

Тени тонки, как балерины.

И закружится тонкий иней

На густых листах мандарина.

Море свежее, в даль открыто…

На причале замри и слушай,

Как волна, словно хищник сытый,

Осторожно коснется суши.

И крадется на пышных лапах…

Ты почувствуешь — это свобода.

Мандарина оранжевый запах —

Запах нового года…

Ему не хватало каникул, а после и отпусков. Они тратились на Апсны. Всё ему было по душе — и сухумские кофейни, и морские прогулки, и поэтические встречи, устраиваемые буквально везде. Здесь он наполнялся духом старинных легенд и преданий, которые буквально пронизывали его стихи и баллады.

«…Сразу после экзаменов, — писал Саша в одном из писем друзьям, — меня направили проходить практику в Абхазию, корреспондентом одной из абхазских газет. К тому же я был приписан к местному Союзу писателей и изредка, вместе с абхазскими поэтами, выезжал на концерты. Жил я в Сухуме… Вставал в двенадцать, в час шёл обедать в Союз писателей, заодно проходил по всем кабинетам, узнавал последние сухумские новости и шёл на море, но на пляж попадал редко — по дороге меня обычно перехватывал какой-нибудь знакомый писатель или художник и вел в кафе выпить с ним пару чашечек кофе. Потом перехватывал ещё один, потом ещё один, а потом я мог уже совсем не выходить из кафе, так как все равно бы не пролез в дверь — a la Винни-пух.

Через некоторое время я решил ненадолго уехать из Сухума и отправился в Новый Афон к абхазскому художнику и первооткрывателю знаменитых Новоафонских пещер Гиви Смыру. Там снарядили небольшую экспедицию в ещё малоисследованную пещеру абхазских гор — Акую.

Где-то несколько миллионов лет назад там жили люди и пещерные медведи, но в результате мощного землетрясения вход был завален и единственный путь в Акую — через трещину в куполе, выходящую на поверхность. Так что спуск получился вертикальный, на глубину около ста метров. Стены скользкие, все в плесени, пальцы всё время скользят.

Один раз сорвался без страховки, это уже на подъёме, решил не пристегиваться — экономил время, — и пролетел довольно-таки не слабо, слава Богу, реакция сработала — успел намотать трос вокруг правой руки и затормозил, ногами упершись в стену. А так, вообще, всё прошло all rite.

Пещера огромная, с гигантскими сталактитами на стенах, потолками «лунного молока». Среди гигантских обломков и глыб величиной с двухэтажный дом, кое-где рассыпан «пещерный жемчуг» (это окаменевшие моллюски). Очень красивые «яичницы». Это всё спелеологические термины, они на нормальный язык не переводятся, так что пусть себе живут, как хотят. Но самое потрясающее — это в глубине пещеры — гигантское кладбище пещерных медведей.

Перемолотые землетрясением кости торчат из скал, многие уже окаменели и грудой рассыпаны на поверхности. Это кладбище по типу кладбища мамонтов в Сибири и динозавров в Монголии. Также загадочно и необъяснимо, как и то, — каким образом такое большое количество «мишек» (ростом около трёх метров) попали в эту пещеру, когда они, насколько известно науке, стаями не жили и, наверное, не собирались…»

«ПЕЩЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Всю красоту подземного мира Саше открыл «Смыр, пещерный человек» — как он сам себя в шутку рекомендовал.

…Сколько Гиви Шамелович себя помнит, он всегда «пробовал жизнь на зуб», лазая по пещерам. Удивительное это занятие, хотя в юности ещё и азарт — залезть в опасное место. «И если ты хоть раз испытаешь риск в жизни, — объясняет он, — то начинаешь ценить жизнь. Вылезаешь на поверхность из пещеры — и мир вокруг такой реальный, играет всеми красками. А просто так живёшь — и мир словно нарисованный, не чувствуешь его». Вот и Сашка был такой же. Нашли они, что называется, друг друга.

«Впервые привезла Сашу ко мне его сокурсница Мадина Тыркба, — вспоминает Гиви. — Мы быстро нашли общий язык, подружились. Много размышляли о горах, о природе. Сашу интересовало всё, и он мыслил очень интересно. Для меня он стал братом. И те, кто познакомился с ним в Новом Афоне, вскоре полюбили его. Людей привлекала чистота души Саши, тяга к человеку, иноверцам, у него была абсолютно искренней. Он умел быть другом настоящим, преданным.

Он был выше всех политических устремлений, но политика могла использовать его искренность, и я этого опасался. Ещё до войны многие запомнили Сашу как пламенного патриота Абхазии. Он здорово читал свои стихи на стихийных сходах Народного форума Абхазии, возглавившего в то время национально-освободительное движение абхазского народа. И сегодня я слышу, как вдохновенно читал Саша свой стих «Памяти «Киараза» и Нестора Лакобы», и все слушали его, затаив дыхание: он передавал своим чтением мировосприятие горца, его понимание войны и смерти».

Старый пройдоха с повадкой лисьей,

Здесь не поможет тебе Тбилиси!

Прячься, скрывайся, тебя здесь нету!

Слышишь, шаги к твоему кабинету?

Шпарь огородами до вокзала!

Дверь распахнулась. Пустая зала.

Нестор вошёл, молодой и строгий:

«Дайте воды. Я устал с дороги».

Поражает поэтическое предвидение Бардодыма. Стихотворение было написано в 1988 году. Шеварднадзе, которого будут называть «старым Лисом», ещё в силе. Вместе с Горбачёвым он, министр иностранных дел, ведёт к гибели Советский Союз.

Впереди возвращение в Грузию, агрессия против Абхазии, а затем милость Ельцина и позорное бегство из осаждённого Сухума. Как подходит к батоно Эдуарду хлёсткое определение: «Старый пройдоха с повадкой лисьей», словно о нём сказано!

…Саша был неудержимым, всегда хотел быть в центре событий, всё знать, всё видеть, спешил жить. В нём крепло чувство, что деградированное общество когда-нибудь вернётся к истокам. Возможно, этот процесс начнётся с малых народов. Саша это предвидел и потому встал рядом с людьми неординарными, готовыми сражаться за свои идеалы.

ЗВЕЗДОПАД

Вот каким помнит Сашу поэтесса Гунда Саканиа: «Когда Саша приезжал в Абхазию, мы часто устраивали поэтические вечера в кафе «Амра», «Адуней», театральном кафе. Помню, на «Амре» я впервые услышала его переводы стихов Баграта Шинкуба. Это кафе обычно шумное, но многоголосье смолкало, когда Саша читал свои стихи или переводы, ведь в этот момент на него невозможно было не обратить внимания, у него была особая, завораживающая слушателя, обладающая особым магнетизмом дикция».

Бардодым как бы создавал свой поэтический оазис. Так было и в Москве, так было и в Сухуме.

Предо мною сняли шапки

Все холмы и перелески.

Я на черной бессарабке

И в черкеске, и в черкеске…

«…Часто мы — Саша, Саида Делба («Родина»), Роин Агрба, Алина Ачба, Ира Завьялова — собирались у Гиви Смыр в Новом Афоне, — вспоминает Сашина однокурсница Лейла Пачулиа. — В доме у Гиви Саша чувствовал себя, как хозяин, любил ухаживать за нами, угощать нас. Вместе с Гиви мы поднимались и на «Орлиное гнездо», оставались на ночь в доме, пили чай. И здесь, в горах, читали свои стихи. Помню, как однажды Саида Делба предложила совершить ритуал изгнания злых духов, чтобы они не навредили нам. Мы отнеслись к этому несерьёзно, подсмеивались (все, кроме Саши), а она взяла совком угли из костра, пронесла его вокруг нас, читая молитву, совершила древний обряд.

Тогда нам казались предчувствия, видения Саиды чем-то нереальным, но впоследствии многое сбылось. Помню, небо было ясное, звёздное, звёзды висели над нами как крупные яблоки, и вдруг начался звездопад.

Саида сказала, что произойдет что-то плохое и много ярких людей погибнет, потому что яркие звезды падают с неба, не дай Бог, как бы, не началась война. И к этому мы тогда не отнеслись серьёзно, ибо война казалась чем-то таким далёким, нереальным. А вышло так, как было предсказано, и из нас, видевших этот звездопад, погибли двое: поэтесса Саида Делба и поэт Александр Бардодым».

Они погибли осенью 1992 года.

Саша — 9 сентября, в Гудаутском корпункте, предательским выстрелом в спину, Саида — 30 ноября, во время боёв за село Меркула Очамчирского района. По человеческим меркам, короткие, на первый взгляд, их жизни, но ясные, как те летние звёзды, что упали с неба.

Для нас наступили черные дни. Мы, его многочисленные друзья, боясь остаться наедине со своим горем, всю первую неделю после Сашкиной гибели провели вместе: читали его стихи, вспоминали, каким он был, и мучились потерей лучшего из нас.

Мы по инерции вчитывались во фронтовые сводки, сообщавшие, что на позициях вдоль реки Гумиста было неспокойно. Окопы национальной гвардии Абхазии обстреливались снайперами, засевшими на окраине Сухуми. То и дело над рекой слышались автоматные и пулеметные очереди, выстрелы из орудий, пушек, танков и БМП. Сюда, на линию фронта близ Эшер, выдвинулись из расположенного в Гудауте полка российские десантники, чья нелегкая миротворческая миссия продолжалась довольно долго.

…Не будет преувеличением сказать, что наш друг продолжил традиции Литературного института. Именно отсюда, с Тверского бульвара, 25 уходили на фронт первые студенты, погибшие на «незнаменитой» финской войне. А семинар Ильи Сельвинского вместе со своим руководителем продолжил занятия не в аудиториях, а на полях боёв Второй Мировой…

«Это славная традиция, о которой в наши сугубо деловые, скорее, деляческие годы не вспоминают. Зря! Мы народ не бизнесменов, а поэтов. Саша ушёл, как «невольник чести», как человек не только слова, но и поступка, то есть Поэт», — говорил Лев Озеров, руководитель Сашиного семинара на протяжении пяти лет.

Присматриваясь к студенту Бардодыму, профессор кафедры художественного перевода зафиксировал в своей рабочей тетради (запись 1988 года): «Александр Бардодым: застенчив и смел. Противоречие? Нет, характер. У него не гордыня, а гордость. По всему видать, романтик. Вижу: делает успехи в абхазском языке и в переводах абхазских поэтов. Он открыто полюбил Апсны — как называют Абхазию аборигены. Между оригинальными и переводными стихами устанавливается общность, полезная для тех и для других. В его собственной лирике зазвучали абхазские мотивы».

Эта важная хронологическая зарубка одновременно сжато и лаконично рисует образ нашего друга.

— Москва, Тверской бульвар, — вспоминает студенческие годы Лейла Пачулиа. — Аллеи, которые словно прислушиваются к дыханию листьев, влажная земля и мы — на пути к притихшему на площади задумчивому, кудрявому Пушкину, мы — абхазская переводческая группа, студенты Литературного института, пока ещё приглядывающиеся друг к другу…

Впереди — первые прогулки по замёрзшим старинным московским улочкам. Семинары Льва Озерова и Дениса Чачхалиа. Обсуждение стихов, переводов из абхазской поэзии и прозы, рождение пародий на произведения друзей. Совместные литературные вечера, концерты. И ещё — белоснежная скатерть, расписной дымящийся самовар, аромат свежезаваренного чая и незабываемый вкус пирогов, испечённых Маргаритой Александровной, Сашиной мамой.

А ещё — впереди была война.

В 1991 году Александр окончил Литературный институт — факультет художественного перевода, отделение перевода с абхазского и стал работать спецкором московской газеты «Куранты».

ПОКА ТВОЙ АНГЕЛ НЕ ЗАСКУЧАЛ

Был один из последних дней чудесного бабьего лета, — с летящей паутиной и теплым, чуть влажным московским воздухом. Последний вечер перед его отъездом в Абхазию мы провели вместе. Было много вина, стихов, смеха. А наутро, 14 августа, мы разъехались по домам и больше Сашку живым не видели.

…В ту пятницу в Абхазии так же светило солнце, на чайных плантациях шёл сбор листа. Депутаты Верховного Совета сошлись в Сухуме, предполагая обсудить проект договора между Абхазией и Грузией. И мало кто знал, что в это время началась разработанная в Тбилиси операция под кодовым наименованием «Меч». И уж тем более никто не мог предположить, что эта война навсегда оставит на Новом Афоне поэта и журналиста Александра Бардодыма, бросившего все столичные дела, чтобы отправиться добровольцем на защиту близкой его сердцу земли Апсны — «Страны души».

…Основная группировка грузин вошла в Абхазию по автотрассе, а другая, в ночь с 14 на 15 августа была отправлена морем из Поти в район Гагры. Ополченцы — с автоматами, охотничьими ружьями, а кое-кто и просто вооруженный ножом, вступили в бой. Оборону держали до семи часов вечера, пока не получили приказ отступить.

Ближе к полудню 14 августа танки и БТРы войск Госсовета Грузии заполонили центральную площадь Очамчиры. Несколько грузинских гвардейцев, взобравшись на крышу здания районной администрации, сорвали государственный флаг Республики Абхазия, и, торжествуя, сбросили его вниз.

Еженедельник «Московские новости» писал: «Министр обороны Грузии Тенгиз Китовани вышел на крыльцо правительственной дачи в Сухуми и заявил: «Грузины, вот вам абхазский флаг, только что сорванный с купола Дома правительства. И вот вам город — он ваш…»»

Большинство абхазских частей было интернациональным. Воевали на стороне Апсны и русские казаки. Когда-то, во время восстания 1866 года, поднявшиеся против России абхазы разрушили в селе Лыхны часовню, у стен которой до этого хоронили станичников. В 1992 году внутри уже восстановленной часовни с почестями похоронили казака, приехавшего воевать за Абхазию.

Среди тех, кто навсегда остался на этой войне, был и наш друг.

Саша воевал в отряде Шамиля Басаева. 15 августа вылетел в Грозный, а оттуда вместе с отрядов добровольцев через горные перевалы — Черноморское шоссе было заблокировано грузинским десантом, — добрался до Абхазии. Участвовал в боях и погиб три недели спустя, найдя последнее пристанище на Новом Афоне.

Маргарита Александровна вспоминала:

— Саша пришёл вечером домой и говорит: «Я хочу видеть всё своими глазами». — «Сын, ты с ума-то не сходи, у тебя же сейчас на телевидение связи, ты сможешь многое сделать здесь». Он говорит: «Нет, я должен всё видеть собственными глазами». Взглянул на меня, улыбнулся и ушёл в свою комнату.

Утром захожу, смотрю, он одетый лежит на кровати, кровать не расстелена, встает, улыбается, говорит — с друзьями надо встретиться. Я ему отвечаю, чтоб позвонил, если будет задерживаться. Саша ответил: «Конечно». А я вижу — паспорт из кармана торчит… Посмотрела из окна, а он идёт с сумкой, хотя из дома выходил без неё. Оказывается, он ночью сумку собрал и внизу оставил под лестницей. А вечером мне позвонили, что он взял билет и с ребятами-абхазами уехал, через Черкесск. Оттуда прислал телеграмму: «Всё благополучно, скоро будем на месте. Целую, Саша». И пропал на десять дней. Я уже знала, что ехал он в корпункт внештатным корреспондентом Би-Би-Си.

Именно его голосом в эфире радио Би-би-си рассказало, что в Абхазии идет война. Именно его фото (самое растиражированное) с автоматом в одной руке и с ребенком в другой появилось в газете «Правда» 3 сентября 1992 года.

В ночь перед отъездом, 15-го, он написал стихи, не на машинке, а от руки, чтобы не разбудить родителей.

Знать о будущем и былом

Опаснейшая из затей.

Чёрный грач зачеркнет крылом

Образ твоих детей.

Коснётся крылом твоего плеча…

Лучше не ворожить!

Пока твой ангел не заскучал,

Можешь ещё пожить.

Можешь прорваться за грань — туда,

Обратно не проскочить…

Ангел скучает. Летит звезда

Птицей слепой в ночи…

Это стихотворение завершает цикл «Триптих». Будто он точку поставил, дописав его. Первое написано Сашей в 1982 году, последнее — в 1992-м. Между ними десять лет. И ни одной пустой строчки, каждая — сама жизнь. Его жизнь. Светлый был человек. Помяните.

ПРОРВАТЬСЯ ЗА ГРАНЬ

В «Стране души» существует такой обычай. Когда погибает воин, и приходит время его хоронить, разбивают ружейным прикладом окно. В день прощания с нашим Сашей окно разбилось с третьего раза. Когда вынесли гроб с его телом, то оказалось, что забыли крышку, — пришлось вернуться. Вышли, а на апельсиновом дереве сидит попугай. Откуда он взялся? Да, это юг, но не Африка же, в конце концов. Так уж получилось, что Саша навсегда остался в своей обожаемой Абхазии.

Это так поразило нас, осиротевшую компанию друзей, тщетно ждущих Сашку во Внуково! Видно, захотел он остаться там.

Похоронили его в святом месте — на Новом Афоне. За могилой всегда ухаживают — Бардодыма в Абхазии помнят и любят. А нам остались фотографии, воспоминания и стихи: сборники «Любимый шут принцессы Грезы», «Пленники Афродиты», и, вышедший уже после Сашиной смерти, еще один — «Прорваться за грань».

На одной из московских кухонь, где мы любили посидеть всей честной компанией при свечах, слушая новые стихи кавалеров Ордена, Сашка всегда читал мое самое любимое стихотворение. А когда я говорила, что последние две строчки не зарифмованы, и, видимо, мысль не закончена, он только качал головой, улыбался и говорил: «Ты не понимаешь, но это пройдет».

Раскалилась черепица,

И трещат по травам трели.

В бочках меда липкий полдень,

Пошевеливает хмелем.

Было, не было ли — полно,

Лето кончилось и слито.

Лишь шурша ошепчут волны

Деревянное корыто.

Сохнут листья. Крепче меда

Смуглый запах на полянах…

С его смертью мы потеряли друга, семья — единственного сына, внука. Человеческая боль умирает с человеком. Но бессмертна боль Абхазии. Саша был ее любимцем и, надеюсь, навеки останется ее болью.

Над Грозным городом раскаты,

Гуляет буря между скал.

Мы заряжаем автоматы

И переходим перевал.

В страну, где зверствуют бандиты,

Горит свободная земля,

Приходят мстители-джигиты

Тропой имама Шамиля.

Врага отвага поражала

В лихих отчаянных делах.

В бою на лезвии кинжала

Напишем кровью: «Мой Аллах!»

Помянем тех, кто были с нами,

Кого судьба не сберегла.

Их души тают над горами,

Как след орлиного крыла.

Теперь, после двух чеченских войн, Будённовска, Кизляра, «Норд-Оста» и Беслана, трудно поверить, что «Гимн конфедератов» — стихи русского поэта.

…По старинному абхазскому обычаю, о котором мне рассказывал Саша, о погибших в бою не плачут, о них слагают песни и легенды.

И вот уже о нем самом сложена легенда, о человеке, не знавшем страха, о воине-легенде, который не просто легенда, а поэтический символ России. И именно здесь, в Абхазии, начался его путь к бессмертию, к славе, к которой он, впрочем, никогда не стремился, и к Вечной жизни… Это путь Любви, который дается немногим, но избранным.

 

ЕГОРОВА Ольга Юрьевна, родилась в Калуге.  Выпускница факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В 1997 году была ответственным секретарём журнала «Профи».  На протяжении шести лет, с 1998‑го по 2003 год и с 2010-го по настоящее время является редактором отдела культуры в газете «Спецназ России». Опубликовала большой цикл статей, посвящённых женщинам в истории отечественной разведки. Автор книги «Золото Зарафшана».  «Серебряный» лауреат Всероссийского конкурса «Журналисты против террора» (2015 год). Член Союза писателей России. 

 

Площадки газеты "Спецназ России" и журнала "Разведчик" в социальных сетях:

Вконтакте: https://vk.com/specnazalpha

Одноклассники: https://ok.ru/group/55431337410586

Телеграм: https://t.me/specnazAlpha

Свыше 150 000 подписчиков. Присоединяйтесь к нам, друзья