*****

Февраль двадцать первого. Триумф на «Торжественном Собрании в 84-ую годовщину смерти Пушкина» в «Доме искусств».

О, черт! Черные носки «короля поэтов» — единственная пара, хранящаяся на парадный случай в шляпной картонке, — съедены мышами. Не иначе как литературными.

Носки нужного цвета находит у отца поэтесса Ирина Одоевцева.

В лондонском фраке и белом атласном жилете Гумилёв выходит на сцену «Дома искусств», чтобы отдать должное солнцу русской поэзии. В зале фурор.

…К ночи мороз сатанеет. Стужа. Все живое забивается в тепло.

Стоя у окна в квартире ДИСКа, Гумилёв задумчиво выводит пальцем на стекле вензеля: «А», «Л» и «Н». И вспоминает строчки: «Нет в Петербурге хрустального окна, покрытого девственным инеем, которого Гафиз не замутил бы своим дыханием, на всю жизнь оставляя зияющий просвет в пустоту между чистых морозных узоров».

А где-то кровь пятнает снега. Эта кровь — как рябины… Прилетят снегири, склюют.

Середина лета. Последняя встреча с Ахматовой в доме на Сергиевской.

— По такой лестнице только на казнь ходить, — говорит она, провожая Гумилёва по круговой лестнице, со свечой в руке. Шаг, шаг, еще один…

То ли вниз, то ли ввысь.

*****

В марте грянул Кронштадт. За «Советы без коммунистов» поднялись матросы Балтийского флота — «краса и гордость революции».

Два штурма, уличные бои. Выступление подавлено Троцким и Тухачевским.

— Не прозевайте второй Кронштадт, — предупреждает Ульянов-Ленин.

И тогда летом раскручивается «дело Таганцева». Кого в расход, кого — в лагерь. Большинство, впрочем, отпущено по домам.

Участвовал ли Гумилёв в заговоре? Кто знает… Быть может, лишь дал согласие, чем и ограничился. А может, не было вовсе «боевой организации». Ее придумали, чтобы ударить по затаившейся питерской фронде.

— Интеллигенция одной ногой в стане врагов, — говорит руководитель «тайной полиции» ВЧК Яков Агранов. — Мы должны эту ногу отжечь.

Или напротив? Восстание готовилось, а Гумилёв возглавлял боевую ячейку. А профессор Таганцев держал связь с белой эмиграцией и финским генштабом.

Туман над Невой… Кровавый.

*****

Где и когда принял смерть несчастный Таганцев, поверивший Агранову? Этого не скажет никто. Вместе с ним расстреляна его жена Надежда.

Место казни Гумилёва известно.

У него было время, чтобы скрыться. Две недели, как Гумилёв, загоревший и окрепший, вернулся из Севастополя. Нет, не стал, не захотел бежать, хотя в городе уже вовсю идут аресты. Или не видел для себя угрозы.

Последний гумилёвский сборник — «Огненный столп». Его Евангелие от Иоанна. Огненная поэзия.

Прежний ад нам показался раем,

Дьяволу мы в слуги нанялись.

Оттого что мы не отличаем

Зла от блага и от бездны высь.

Третье августа. Ночной обыск у Гумилёва в ДИСКе. Полные ужаса глаза Асеньки.

На квартире оставлена засада: а вдруг кто придет?

Дом предварительного заключения на Шпалерной.

Среди арестантов — председатель Петроградского отдела Всероссийского союза поэтов, член коллегии издательства «Всемирная Литература», профессор Института истории искусств и член высшего совета Дома искусств Николай Гумилёв.

Ему тридцать пять лет.

*****

Глухая ночь. Ночь на двадцать шестое августа. Шестое отделение, общая камера № 77 — последний адрес Гумилёва в Петрограде. Под рукой Евангелие и томик Гомера.

Превозмогая ужас, Асенька носит передачи для мужа.

На следствии Николай Степанович назвался дворянином, хотя по закону Российской империи таковым не был: у отца ведь только личное дворянство.

Но Гумилёв дворянин по духу. Избитый, но не сломленный.

— Никаких фамилий назвать не могу. В отношении нынешней власти чувствую себя виновным лишь в том, что во время Кронштадта был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград.

Веком раньше, отвечая на вопрос императора Николая, вышел бы он на Сенатскую площадь вместе с декабристами, Пушкин также смело, как и сейчас, отвечал:

— Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо.

И был прощен. Теперь другие времена, другие нравы.

…Час меж волком и собакой. Квартира Луначарского. Наркома будит Мария Фёдоровна Андреева, она же «товарищ Феномен» — бывшая жена Горького; прима театра, царского и советского. Комиссар искусств.

— Медлить нельзя, — восклицает она. — Надо спасать Гумилёва! Дзержинский подписал приказ о расстреле целой группы, в которую входит и Гумилёв. Только Ильич может отменить его расстрел.

Луначарский не может устоять.

Ночной звонок в Кремль.

— Мы не можем целовать руку, поднятую против нас, — отвечает Ульянов-Ленин.

И кладет трубку на рычаг.

*****

Ночь на двадцать шестое августа. Гороховая два, ПетроЧК. Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Союзе Коммун Северной области.

Лязгнула дверь камеры:

— Гумилёв! Здесь поэт Гумилёв?

— Здесь нет поэта Гумилёва, здесь офицер Гумилёв.

— На выход!

Во дворе рокот мотора. В кузове грузовика — смертники, скованные попарно.

Путь на Голгофу.

— Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь…

Сама Голгофа по Ириновской узкоколейке.

Крутой изгиб речки Лубья. Ковалёвский лес близ Ржевского артиллерийского полигона.

Пороховой склад (погреб) в два этажа с высокими грязно-красными стенами, заброшенный с революции, — накопитель жертв, привезенных на казнь, загнанных тычками прикладов.

Первый рассветный луч коснулся лба.

Упоительные запахи воды, травы, хвои… И свежей, только что выкопанной земли.

Налетел ветер из далеких стран, он разметал в клочья кровавый дурман. Небо очистилось.

И под уздцы привел единорога огненный, крылатый серафим.

Вот, ты кличешь: — «Где сестра Россия,

Где она, любимая всегда?»

Посмотри наверх: в созвездьи Змия

Загорелась новая звезда.

Таковы последние минуты Георгиевского кавалера, «короля поэтов» Серебряного века Николая Степановича Гумилёва.

Потрясенная известием о гибели Гумилёва, Лариса Рейснер пишет матери: «Если бы перед смертью его видела, — все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все».

Через несколько лет Лариса скажет все это Гумилёву сама.

Стакан сырого молока, выпитый ею, брюшной тиф… Горячка, агония. И — смерть в тридцать лет.

*****

Панихиду по Гумилёву служат в Казанском соборе. Почти тайно, без объявлений. Но народу — много!

Беспомощная Асенька, потерявшая почву под ногами, тихо плакала, повторяя:

— Бедный Коля… Бедный Коля…

Тут же, прислонившись головой к стене, закаменела Ахматова: прямая, строгая. Лицо, что античная маска.

Ей вспомнились слова, отсчитанные мужу, словно медяки в мелочной лавке:

— Коля, я сожалею по поводу нашего, в общем-то, несостоявшегося брака.

И его ответ серебром:

— Нет — я не жалею. Ты научила меня верить в Бога и любить Россию.

*****

…От стены дома на Гороховой отлепился Сергей Бобров — сноб, поэт-футурист и кокаинист.

Сказал небрежно:

— Этот ваш Гумилёв… Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал это из первых рук. Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру.

Судьбу свою Гумилёв знал наверняка:

В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь в ящике скользком, на самом дне.

…Лето восемнадцатого. Петроград. На Садовой мальчишка-газетчик истошно кричал, размахивая листком:

— Экстренный выпуск! Убийство в Екатеринбурге!

Гумилёв выхватил газету…

Черные, огромные буквы вздрагивали перед глазами. «Волей революционного народа кровавый царь скончался в Екатеринбурге. Да здравствует красный террор!»

Газета опала в руках.

— Никогда этого не прощу, — сказал и перекрестился: — Царствие им Небесное…

Перед глазами встал лазарет в Царском Селе. И озорные глаза девочки, почти девушки в белоснежном летнем платье — великой княжны Анастасии.

Погода в тот день стояла отличная. Только к вечеру разразилась небольшая гроза, она принесла запах сирени, хотя та уже отцвела, и аромат свежеиспеченного хлеба.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В декабре 2016-го газета «Спецназ России» писала в своей передовице: «Пятьдесят лет назад, в 1966 году, в Советском Союзе родился шедевр: фильм Марлена Хуциева «Июльский дождь», который, будучи обруган штатными критиками, стал и по-прежнему является одной из лучших кинокартин 1960-х годов. Сценарий вместе с Хуциевым писал кинодраматург Анатолий Гребнёв. Премьера состоялась 7 августа 1967-го».

Как отмечалось в публикации, «мы выстояли, пережив «лихие девяностые», когда кругом рушилось всё и вся. Нам на смену — как тогда, в шестидесятых годах — идет новое поколение, и в этом смысле фильм Марлена Хуциева обращен и к нему, рассматривая любовь, веру и верность, нетерпимость подлости и предательства в контексте наших традиций и ценностей».

В «Июльском дожде» тема героизма, как и все остальное, подана деликатно и ненавязчиво. Но именно она как антитеза трусости и предательству позволяет Лене изменить свое отношение, с одной стороны, к любимому человеку Володе, на поверку — малодушному приспособленцу, ставшему на ее глазах карьеристом от науки, чужим и далеким, с другой стороны — к Алику, к этому бонвивану, оказавшемуся человеком иной глубины и формата. Фронтовиком.

В конце фильма, когда отношениям с Володей пришел конец, а Ленин телефонный собеседник по имени Женя, однажды одолживший ей под июльским дождем свою куртку, оказывается «всего лишь голосом» в трубке, — она идет к Большому театру, где 9-го Мая собирались фронтовики. Переживая душевный кризис, Лене хочется побыть среди людей цельных, настоящих — тех, кто победил в самой страшной войне в истории человечества.

А завершалась передовица такими словами: «Гражданская война окончена. Белые проиграли в 1922 году, красные — в 1991-ом. Локальная гражданская война, полыхнувшая в Москве осенью 1993 года, не вышла, к счастью, за пределы Садового кольца и не обернулась всероссийской бойней, в чем заслуга спецподразделений «Альфы» и «Вымпела».

Мы строим и одновременно обретаем нашу общую страну — для белых, красных и всех других, которую уже никому не позволим уничтожить изнутри. Как это было в феврале 1917 года и во второй половине 1991-го.

Об этом, собственно, и фильм Марлена Хуциева. О любви, да! О подлинных и мнимых ценностях. О разных судьбах единой и тысячелетней страны. Ее молодом поколении. И девушке Лене, которая, наверное, и есть тот самый Июльский дождь».

И обо всем этом — роман «Июльский дождь»

Газета «Спецназ России». Декабрь 2016 года.