Автор: ПАВЕЛ ЕВДОКИМОВ

ИЮЛЬСКИЙ ДОЖДЬ

Летом 2021 года исполнилось сто лет со дня гибели «короля поэтов» Серебряного века, Георгиевского кавалера Николая Степановича Гумилёва — создателя школы акмеизма, прозаика, драматурга, переводчика и литературного критика, путешественника, африканиста.

Николай Гумилёв стал одним из героев романа «Июльский дождь». Его автором является главный редактор газеты «Спецназ России» Павел Евдокимов.

Книга посвящена художественному осмыслению одноименной ленты Марлена Хуциева — классика советского кино, автора и режиссера фильмов: «Весна на Заречной улице», «Два Фёдора», «Застава Ильича», «Был месяц май»…

В марте 2021 года концерн «Мосфильм» выпустил в повторный кинопрокат «Июльский дождь», который прошел цифровую реставрацию, тщательную, трудоемкую.

Что касается собственно литературного произведения, то его замысел был сформулирован в передовице «Июльский дождь», опубликованной в газете «Спецназ России» в декабре 2016 года. Задуманная как документальная повесть, она, однако, вышла за изначальные рамки и приобрела характер художественного романа.

Если в фильме М. Хуциева герои помещены во временной промежуток лета 1966-го — весны 1967 года, то роман «Июльский дождь» охватывает без малого весь XX век.

Предлагаем читателям главу «За стихи и за отвагу».

…Моложавый офицер с двумя Георгиями, сидевший в готическом кресле, поднялся навстречу: высокий, худощавый, точно выточенный из дерева. Его «марсианское» лицо было непроницаемо.

Жестом предложил сесть. Из кармана френча извлек черепаховый портсигар и положил его на стол. Достал папиросу и отбил ее о крышку. И потом все отстукивал неведомые ритмы.

— Кто я? Сын корабельного врача. Вас это устроит? — сказал он, усмехнувшись. — Я родился поэтом, а не стал им, как другие. Я был колдовской ребенок.

…Кронштадт. Весенний шквал над городом-крепостью. Старая няня глянула на образа:

— Господи, ну и буря, что же это такое творится-то? Видно, бурная жизнь будет у этого ребенка.

И перекрестила младенца Николая.

Учеба в Царском селе, в Петербурге, Тифлисе и снова — в Царском. Переезды с родителями. Угроза отчисления из гимназии. Причина? Неуспеваемость.

— Все это правда, господа, — развел руками директор, — но ведь он пишет стихи…

Его первый сборник «Путь конквистадоров» (где «скопище стихов нестройных») привлекает внимание Брюсова, мэтра русского символизма.

Париж, Сорбонна. Изучение живописи, литературы.

Возвратясь домой, Гумилёв посвящает себя поэзии. Музыка его не интересует. Да, по правде говоря, нет и слуха. Но музыка его стиха завораживает.

*****

Гумилёву тесно в Граде Петра. Петербург с его дождями, стылыми, тяжелыми туманами и изломанными душами тяготит, хотя тут — столица поэзии и империи.

Турция, Греция, Египет…

Свидания с Африкой — с ее непривычными для европейца красотами и запахами, напевами и ритмами, дикими зверями, первобытными культами и страхами упавшей ночи.

— Господа, ну где еще сейчас встречается белый герой, как не в Африке? — офицер с двумя Георгиями улыбнулся мальчишеской, обаятельной улыбкой, и в его серо-голубых, чуть косящих глазах убавилось стали.

Гумилёв организует две экспедиции на родину предков Пушкина, в Абиссинию. Там он встречается с Менеликом, негусом Эфиопии, и Хайле Селассие — будущим императором, потомком мудрого царя Соломона.

И я вижу, как знойное солнце пылает,

Леопард, изогнувшись, ползет на врага,

И как в хижине дымной меня поджидает

Для веселой охоты мой старый слуга.

И снова Нева. Создание «Цеха поэтов». Расставание с туманами, мистическими одеждами русского символизма — с его «хитонами» и «пеплумами».

Манифест в артистическом кабаре «Бродячая собака». Рождение акмеизма — нового, неведомого течения русской поэзии.

*****

Никольская Слободка под русским городом Киевом. Сельский храм за Днепром — небольшой, уютный, с иконами, заботливо украшенными домашними рушниками.

— Венчается раб Божий Николай рабе Божией Анне, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Черноволосая барышня застыла со свечой. Глубокие, колдовские глаза, менявшие цвет — то серые, то голубые, то с зеленоватым отливом, нос с горбинкой.

Гибкая, стройная, как пальма, — такой вокруг аналоя плыла Анна Горенко, та, что станет поэтом Ахматовой.

Причастие роковой, странной любви, свободной от всяких взаимных обязательств.

Ее душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха,

Пред жизнью, дольней и отрадной,

Высокомерна и глуха…

Единственное, пожалуй, что их роднит, объединяет: оба боготворят Пушкина с его музыкой стиха. И смотрят на мир через его магический кристалл.

Осень двенадцатого. На свете одним «львенком» больше. Гуми-Лев, Лёвушка — он вскоре окажется на попечении бабушки, переданный с рук на руки.

Через год, тоже по осени, у Гумилёва на стороне рождается еще один мальчик — Орест, сын актрисы Ольги Высотской из театральной труппы Мейерхольда.

*****

Август четырнадцатого. Война Антанты с Берлином, Веной и Стамбулом.

Гумилёв — доброволец. Служба кавалеристом в Лейб-Гвардии Уланском Ее Величества полку.

Первый бой. Аэроплан с черным крестом, нависший ястребом над головой дозорного. Напряжение воли… до физического окаменения. Нарастающее «ура!» Город взят.

— В тот день огнезарная птица победы слегка коснулась своим огромным крылом и меня, — усмехнулся офицер, стряхивая пепел.

Бои в Восточной Пруссии, Польше и на Волыни… Наступление и отход. Разъезды, разведка — и днем, и в ночь. Бешеная ночная скачка в горячечном жару.

Рядовой. Ефрейтор. Унтер-офицер из охотников.

Школа прапорщиков в Петрограде.

Николаевское кавалерийское училище — и срыв, досадный срыв на экзамене по фортификации.

Столичные «Биржевые ведомости» печатают «Записки кавалериста» Гумилёва. В них ни одного выдуманного или приукрашенного эпизода. Все точно. Документально.

Новое назначение. 5-й гусарский Ее Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полк.

Окопы под Двинском, Литва.

— Хороший офицер и, знаешь, парень хороший, — отзывается о Гумилёве командир эскадрона подполковник фон Радецкий. То высшая похвала старого воина.

Простуда, горячка… Не выходя из халупы, Гумилёв обходит посты и бежит из германского плена, — и этот мучительный бред, идя по кругу, не отпускает его до рассвета.

Лазарет, лечение на благодатном юге, в Ялте — у Чёрного моря.

Окрепнув, Гумилёв с головой окунается в литературную жизнь столицы, чтобы потом вновь вырваться на фронт. В его сердце образы сестер милосердия из Царского Села — великих княжон…

Сегодня день Анастасии,

И мы хотим, чтоб через нас

Любовь и ласка всей России

К Вам благодарно донеслась…

Дважды святой «Егорий» коснулся его груди.

— Долетают редко вести к нашему крыльцу. Подарили белый крестик твоему отцу, — обращается к «львёнку» Ахматова, далекая от войны, крови и смерти. Лишь поэзия и место в ней занимают ее воображение.

И все же она добавляет…

Было горе, будет горе,

Горю нет конца,

Да хранит святой Егорий

Твоего отца.

*****

Петроград. Февраль семнадцатого. Заговор удался. Ликование толпы по поводу свержения самодержавия. И брызги шампанского салонов, и кумачовый угар толпы.

Временщики у руля. Страна катится в тартарары.

Бросок в Париж: Гумилёв — адъютант при комиссаре Временного правительства.

Русский экспедиционный корпус во Франции.

Лагерь Ла-Куртин. Участие в подавлении мятежа в одной из русских бригад, закипевшей от революционной пропаганды.

Безуспешные хлопоты об отправке с британскими войсками в Месопотамию, где, верно, родились бы строчки: «В долине Тигра и Евфрата…»

Лондон. Два вечера с великим Честертоном — философом, рыцарем от литературы и создателем отца Брауна, священника и детектива-любителя.

Возвращение пароходом в красный Петроград. Остановка в порту Гавр. Гумилёв успевает съездить в Париж, чтобы попрощаться с друзьями и любимыми местами юности.

Франция, на лик твой просветленный

Я еще, еще раз обернусь,

И, как в омут, погружусь, бездонный,

В дикую мою, родную Русь.

Затем Северным морем — в Мурманск, где стоят англичане, и по железной дороге в Петроград, завершая Одиссею… и странную семейную жизнь с Ахматовой.

*****

…Терпкой печалью поила всего годы его напролет.

Он вышел под вечер, о диво! — она бежала за ним до ворот.

Крикнула:

— Шутка, что было!

Усмешкой дернулся рот.

Добавила учтиво:

— Будь счастлив, сеньор Дон Кихот.

И вот уже Гумилёв с другой, тоже Анной, Асенькой. Хорошенькая барышня с кротким, казалось, личиком и большими темными глазами, вся во власти декадентства. Ее главное достоинство — она не пишет стихов!

Гумилёв счастлив:

— Поздравьте меня. У меня родилась дочь. Я хочу назвать ее Еленой в честь самой красивой женщины на земле, из-за которой греки осаждали Трою.

Пасхальная радость.

А бывшая империя в огне фронтов гражданской войны. Красный террор. Белый, зеленый… Военный коммунизм. Интервенция. И — бандитизм, разгул душегубов.

Голод, разруха. Оспа, холера, тиф… Новомодная «испанка».

Дикие инстинкты и первобытные страсти развалившейся, как бочка, страны, которую большевики, железом и кровью, собирают для будущего.

*****

…Где-то в вихрях враждебных его избывшая любовь — Лариса Рейснер. Валькирия революции. Дочь профессора права. Русская немка под знаменами Интернационала. Комиссар Морского генерального штаба Р. С. Ф. С.Р.

Она же подруга «демона революции» Льва Троцкого, председателя Революционного Военного Совета и Наркома по военным делам. Жена «матроса» Фёдора Раскольникова — того, что, командуя Балтийским флотом, ухитрился поставить на дыбы Кронштадт, возбудив ненависть братишек.

Лариса то на фронте, то в салоне. Сама ходит в разведку, мотается на боевых кораблях, пишет статьи, книги, ликвидирует безграмотность среди матросов и солдат.

И — принимает все, что творится вокруг.

Но горит огонек ее прощального письма Гумилёву: «Мне часто казалось, что Вы когда-то должны еще раз со мной встретиться, еще раз говорить, еще раз все взять и оставить. Этого не может быть, не могло быть. Но будьте благословенны Вы, Ваши стихи и поступки.

Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный. И будьте чище и лучше, чем прежде, потому что действительно есть Бог».

Когда это было? Осенью семнадцатого. В те роковые дни, когда Петроград наскочил на небесную ось.

…Их встреча — не первая, конечно, — была в «Привале комедиантов», среди богемного разгула.

— Лери, у вас красивые, ясные, честные глаза, но вы слепая, — говорил Гумилёв, взявши ее за руку. — Прекрасные, юные, резвые ноги и нет крыльев…

Влюбившись, Лариса ничего не могла поделать с собой.

— Сладкоречивый Гафиз, муж, ягуару подобный, — шепчут по ночам ее губы…

Но Гумилёва не удержать.

Пережив личную трагедию, сломанная, «ничего не стоящая», Лери упала в самую стремнину революции, хаоса и смуты. И взметнулась на ее гребне красной валькирией — Ларисой Рейснер, то в черной морской шинели, то в шикарном платье.

ОКОНЧАНИЕ.