Автор: Владимир Мейлицев

ОТ ПОЛИТИКИ РАЗРЯДКи К НЕЙТРОННОЙ БОМБЕ

Не следует думать, что поворот к ослаблению напряженности в отношениях между Востоком и Западом был обусловлен только внешними причинами, вытекающими из ядерного паритета между Советским Союзом и Соединенными Штатами. В подготовке этого поворота сказались также настроения и действия внутренних сил в основных государствах западного «полюса силы». Причем, как и положено при значимых изменениях политического процесса, участвовали в этом и «низы», и «верхи».

Это стало ясно уже на рубеже 1960-х — 1970-х годов, когда советская массированная атака на конфронтацию и неограниченное наращивание военных потенциалов только еще начиналась. Хорошее представление о том, как выглядела ситуация в глазах заинтересованного, но не ангажированного эксперта, дает статья американского полковника Р. Хейнла «Военная политика и стратегия США в 70-х годах», опубликованная в 1970 году в английском ежегоднике «Брэсси’з эньюэл». Эта статья представляет собой краткий, но вполне системный обзор сугубо внутренних причин, которые, складываясь с внешними, в первой половине 70-х годов вынудили американское руководство изменить характер своих стратегических установок и направленность военного строительства.

Первым и главным фактором, заявившим о себе в это время, Хейнл считает народный антимилитаризм в США, превосходящий по своим масштабам антивоенные выступления 1920-х и 1930-х годов. Его подъем был обусловлен непопулярной вьетнамской войной, и прежде всего призывом срочников на основе несправедливой, плохо продуманной и неконтролируемой системы комплектования. Стоит вспомнить, что в принципе комплектование вооруженных сил в США было добровольным, и повинность вводилась только на периоды серьезных военных действий. В 1940 году, в связи со Второй мировой войной, ее ввели — и это было понятно всем. А вот потом, взяв курс на мировое господство, впервые не отменили в мирное время. От четвертой большой войны за 53 года устал весь народ. Появились признаки кризисного состояния военно-промышленного комплекса: ученые, преподаватели, студенты выступают против военных исследований и программ подготовки офицеров резерва, что фактически означает общий отказ этой части интеллигенции от поддержки американской военной политики. Такие настроения привели даже к тому, что Сенате образовалась заметная разоруженческая фракция новолевацкого толка.

Вторым был фактор более высокого, можно сказать, общеполитического, уровня. В стране развернулось влиятельное антивоенное движение, участники которого, будучи представителями самых разных слоев населения, были одинаково недовольны ролью международного жандарма, которую особенно навязывали своей стране президенты Кеннеди и Джонсон. Очень многие американцы в то время пришли к выводу, что США слишком уж много берут на себя в деле обеспечения безопасности и обороны своих союзников и сателлитов. В этих настроениях просматривался своего рода неоизоляционизм, заставляющий вспомнить про самопозиционирование Североамериканских Соединенных Штатов на протяжении XIX века.

Наконец, в качестве третьего фактора, приведшего к смене военно-политической парадигмы Вашингтона, полковник называет движение за экономию средств на военные нужды, улучшение системы военных закупок и лучшую организацию национальной обороны. Здесь автор, будучи человеком военным и потому доверяющим собственному видению обсуждаемых проблем, разворачивает критику ошибок и просчетов военного руководства страны. Эта критика во многом пристрастна, но взгляд «изнутри» всегда интересен, поэтому позволим себе остановиться на нём более подробно.

Пентагон, считает Хейнл (и, видимо, немалая и авторитетная часть американских военных, чье мнение он выражал), присвоил себе слишком значительную роль в жизни государства. Чрезмерно раздуто всё — и расходы, и численность, и географический размах активности военного ведомства. Оборонный бюджет 1970-71 финансового года составил 73 миллиарда долларов, вобрав в себя более трети всего госбюджета. Общая численность военного и гражданского персонала вооруженных сил превышает население США в 1789 году — году вступления в действие Конституции Соединенных Штатов. Крупные группировки войск содержатся в Европе, Японии, Таиланде, Тайване, Филиппинах, Окинаве, Корее и Вьетнаме, и это помимо более мелких контингентов и миссий, разбросанных по всему остальному миру. Всего вне пределов США в это время находилось свыше миллиона американских военнослужаших.

Обращаясь к военной и военно-технической областям деятельности, автор приводит обширный перечень ошибок и неудач Пентагона за те недавние восемь лет, когда его возглавлял генерал Роберт Макнамара. Здесь и установленный министром потолок в 1054 МБР, который превышен русскими, и теперь они опережают Америку по мегатоннажу ядерных боеголовок; и 1,5 миллиарда долларов, истраченных на ненужный супербомбардировщик В-70 «Валькирия»; и программа американо-германского танка МВТ-70, поглотившая впустую более 2 миллиардов, так как танк оказался слишком дорог, чтобы ФРГ стала его покупать. Здесь и проект электронного забора между Северным и Южным Вьетнамом: он должен был стоить 2 миллиарда, но его датчики при испытаниях в реальных условиях засекали лишь буйволов, не будучи способными перекрыть «тропу Хо Ши Мина», так что проект был отвергнут сразу же, как только Макнамара ушел с поста министра обороны. Здесь же и непонятно зачем построенные неатомные ударные авианосцы, и запрет на модернизацию кораблей ВМС — теперь из-за инфляции предполагавшаяся замена старых кораблей вновь построенными практически невозможна; а советский флот быстро растет и совершенствуется…

Там перечислено еще много всего, и в целом эта часть статьи дает ясное представление о том, насколько сильным было недовольство военных «верхов» положением, в котором оказалась страна к началу 70-х годов ХХ века. Добавив сюда первые два внутренних фактора и пришедшее осознание того, что США больше не обладают абсолютным силовым превосходством над своим восточным противником, можно было без особого труда сделать вывод о неизбежности скорых и серьезных перемен в политическом курсе страны и тенденциях развития ее вооруженных сил.

Наверное, мало кто станет предполагать, что эти перемены должны были выразиться в отказе Вашингтона от попыток восстановить свое мировое лидерство. Мировое господство всегда было и остаётся целью Америки при любых администрациях. Но даже для самых упорных поборников американской гегемонии — точнее, для тех из них, кто должен был и умел сохранять адекватное мышление — стала очевидной необходимость перерыва, своего рода антракта в лобовом противостоянии с социалистическим лагерем и, так сказать, диверсификации своих усилий.

Поэтому вполне логично, что в первой половине 1970-х годов среди американского высшего политического истеблишмента у разрядки оказалось много серьезных сторонников. Спикер Палаты представителей Конгресса США говорил: «Американские лидеры, не закрывая глаза на существующие между нами фундаментальные идеологические и политические различия … неоднократно заявляли о своей поддержке политики разрядки. Мы должны строго придерживаться этого принципа, так как нормализация отношений между двумя великими державами является лучшей гарантией мира». Или вот слова человека, бесспорно являвшегося в те годы американским лидером, госсекретаря США Генри Киссинджера: «Мы откровенно, со всей прямотой заявляем, что не видим никакой разумной альтернативы этой политике (т.е. разрядке — авт.)».

Не будем пытаться определить, сколько в таких заявлениях было искреннего чувства, а сколько — желания взять паузу для выработки новой стратегической линии или просто следования требованиям текущей конъюнктуры. Хорошо иллюстрируют эту многослойность мотивации слова того же Киссинджера. В очередной раз объясняя официальную позицию США в тот период, он говорил: «На протяжении последних лет мы стремились принимать во внимание реальности нашего времени. Впервые за нашу новейшую историю в лице Советского Союза США противостоит равная сила. Поэтому необходимо выйти за рамки непрерывного противоборства и строить более стабильные отношения между двумя великими державами».

В общем, сказано достаточно прозрачно: гарантированно победить не можем, значит, не надо воевать, надо строить стабильные отношения. Так и просится продолжение: а там посмотрим…

Как бы то ни было, можно констатировать: в начале 1970-х годов самый верхний уровень американского руководства декларировал свою приверженность процессу снижения напряженности в международных отношениях.

Однако серьёзно менять курс было поздно. Соединенные Штаты уже стали единоличным лидером западного мира, они долго шли к этой роли и теперь не могли отступать. Лидер нужен прежде всего в борьбе. А поскольку выбор соперников был крайне невелик, то судьбу разрядки можно было предсказать еще до ее первых успехов. И пока руководители страны говорили на международных форумах о мирном сосуществовании, следующий по рангу слой политиков не жалел сил на подготовку возвращения к силовому варианту диалога между двумя сверхдержавами.

Основная методическая идея для начального этапа этого поворота сформировалась к середине 1970-х годов. Состояла она в том, что разрядка объявлялась выгодной только Советскому Союзу. Будущий президент Рейган, всегда отличавшийся правыми взглядами, называл ее тогда «улицей с односторонним движением».

Что ж, доля истины тут есть. СССР действительно нуждался в ослаблении накала гонки вооружений, которая требовала всё больше усилий и ресурсов. Однако другая сторона правды заключена всё же в том, что снижение вероятности всемирного ядерного (а хоть и неядерного!) конфликта объективно отвечает интересам подавляющего большинства населения планеты. Конечно, американцами эта сторона дела из рассмотрения исключалась.

Очень обрадовались наши противники, когда на XXV съезде КПСС Брежнев сказал, что «разрядка ни в коей мере не отменяет и не может отменить или изменить законы классовой борьбы». Подставились! И «Нью-Йорк таймс» выдает чрезвычайно тонкое умозаключение: раз разрядка не отменяет законов классовой борьбы, то ее можно «рассматривать просто как удобный фон, который весьма устраивает Советский Союз и его союзников, потому что они рассчитывают, действуя на этом фоне, поглотить страны некоммунистического мира, одну за другой».

Не следует, конечно, ждать аналитической глубины от очевидно пропагандистского текста. И всё же… Во-первых, подходя строго формально, надо признать: заключая комплекс мирных соглашений первой половины 1970-х годов, руководители двух сторон ни словом нигде не обмолвились о запрещении классовой борьбы. К классовой борьбе этот комплекс если и имел отношение, то довольно косвенное — он, вводя договорные механизмы разрешения противоречий, ограничивал набор допустимых методов ведения и распространения по миру этой самой классовой борьбы.

Во-вторых, классовая борьба на протяжении десятилетий была одним из базовых понятий, на которых держалось всё здание политической системы СССР. Страна, в том виде, в каком она существовала на тот момент, была построена победителями в классовых битвах, и ее руководство было законным наследником этих победителей. Странно было бы предположить, что Политбюро, не планируя коренного изменения конституционного устройства государства, вдруг по-быстрому отменит столь фундаментальное основание своей легитимности. И потом — мы ведь не рассчитывали, что Америка во имя мирного сосуществования станет пересматривать свои идейные ценности. Так с чего бы нам?

В-третьих, нельзя забывать о наших геополитических интересах. В развивающихся странах, где мы имели или хотели бы иметь влияние, были значительные силы, которые рассматривали свое движение к экономической и политической состоятельности в рамках классового подхода. Вполне вероятно, что ревизия значения и содержания классовой борьбы привела бы к «смене ориентации» многих из них. Попросту говоря, мы могли бы потерять союзников.

Наконец, последнее: а что, собственно, изменилось? Мы, как и положено великой державе, искали и находили союзников и сочувствующих и раньше, в период открытого противостояния с Западом. Мы естественным образом продолжим эти усилия и в новых условиях — что же тут неожиданного, где коварство, отчего крик? Да, разрядка, вероятно, привлекла к нам дополнительные симпатии в мире — но ведь в такой игре каждый участник имеет право, не выходя за некоторые границы, искать для себя преимуществ.

Что в сухом остатке? Приняв поначалу разрядку как хороший выход из оформившегося внутри- и внешнеполитического тупика, наши соперники на мировом татами вскоре осознали, что мы получаем от такого хода больше преимуществ, чем они. Альтернативный вариант здесь единственный — если мягкий курс идет на пользу Советскому Союзу, то надо возвращаться к жесткому.

Ну и стали возвращаться. Сразу же после завершения хельсинского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе на всей территории континента была проведена беспрецедентная по масштабам серия общенатовских учений и маневров «по отражению советской агрессии». Их смысл прямо объяснила американская газета «Интернэшнл геральд трибюн», издающаяся в Париже: «Проведение осенью 1975 года интегрированных военных маневров рассматривается как демонстрация союзной военной мощи в расчете на то, чтобы произвести впечатление на Москву. Они задуманы как необходимый ответ тем, кто умиляется по поводу разрядки».

Была развернута дискуссия о новых военно-стратегических концепциях блока, и прежде всего по вопросу о применении ядерного оружия. В ходе обсуждения министр обороны ФРГ Лебер выступил с призывом «быть полными решимости первыми применить атомное оружие». Для поднятия тонуса налогоплательщиков американская печать активизировала тему о потерях населения США от «возможного ракетного нападения» СССР и мерах для уменьшения этих потерь.

Пропагандистская кампания о советской военной угрозе выдает поистине роковые разоблачения. Американская флотская газета «Нейви таймс»: «Все современные признаки говорят о том, что Россия готовится к установлению мирового господства с помощью войны или угрозы войны, включая ядерный шантаж».

Мнения, конечно, могут быть разными, но мне, который был в 1976 году вполне взрослым человеком, кажется вполне абсурдной мысль, что СССР времён зрелого социализма (или, если хотите, брежневского застоя) стремился к развязыванию ядерной войны. Кроме всего прочего, я лично как раз тогда служил свои 2 года в ракетных войсках — должен же я был хоть что-нибудь заметить!

Дав, так сказать, слабину, позволив на короткое время увлечь себя перспективами мирного сосуществования, а потом как бы опомнившись, Запад ищет спасения от советской угрозы в небывалом доселе сплочении своих дрогнувших рядов: «Дни малых наций, — провозглашает американский журнал «Нейви интернэшнл», — прошли. Речь ныне идет не о суверенитете, а о том, чтобы выжить…». Это он про европейские страны НАТО. Чувствуете, какой трагический пафос! Более спокойный человек, университетский профессор Рэй Клейн — кстати, бывший сотрудник ЦРУ, — в своей книге (1975 год) предлагает создать глобальный военно-политический «межокеанский союз» против СССР. Костяк его должны составить США, крупнейшие страны Европы, Израиль, Тайвань, Япония и Австралия. То есть заменить одним сверхблоком почти все существовавшие тогда основные военные блоки.

Все эти усилия принесли результат. Отменять договоры, подписанные в первой половине 1970-х годов, конечно, не стали: вот уж этого международное общественное мнение точно бы не перенесло. Но процесс разрядки удалось остановить. И договор по ограничению стратегических вооружений, ОСВ-2, подписанный Брежневым и Фордом в 1976 году, так и не был ратифицирован Конгрессом США.

Усилия Советского Союза, сформулированные как задача «дополнить политическую разрядку разрядкой военной», были успешно заблокированы. Вместо этого восторжествовал призыв «подкрепить разрядку военной силой», и с середины 1970-х годов опять начинается быстрый рост военных бюджетов стран-членов НАТО.

Президента Никсона, прекратившего войну США во Вьетнаме и выведшего оттуда американские войска, сменил президент Форд, не привнесший качественных изменений в обсуждаемый аспект внешней политики Соединенных Штатов. На его время пришлось торможение процессов разрядки и нарастание обратных тенденций.

А потом к власти пришел Джимми Картер, а его помощником по национальной безопасности стал Збигнев Бжезинский.

Президентов Америки в Советском Союзе знали всегда, а вот известности, какую приобрел Бжезинский, пожалуй, не достигал ни один президентских помощников ни до, ни после него (во всяком случае, таково личное ощущение автора, который в те годы был нормальным советским инженером, ничуть не более политизированным, чем основная масса тогдашней нашей технической интеллигенции).

По специальности Бжезинский был социологом и советологом, и ему очень нравилась американская модель организации экономики и государства. Развивая свой вариант концепции «постиндустриального общества», он рассматривал эту модель как прообраз будущего состояния всего цивилизованного человечества. То есть советский вариант мироустройства, как неперспективный, не мог ему нравиться — и не нравился.

Впрочем, помимо антикоммунизма, у Бжезинского были национальные и даже личные поводы ненавидеть Россию и русских вообще.

Как бы то ни было, Бжезинский был настоящим, неконъюнктурным антикоммунистом и антисовечиком, и к тому же он был ученым, теоретиком. Его взгляды, его проповедь как нельзя лучше соответствовали умонастроению тех кругов в США и вообще на Западе, которым надо было побыстрее заканчивать с разрядкой и возвращаться к целям и методам «холодной войны». К середине 1970-х, когда первый шок от Вьетнама прошел, а народы расслабились под многочисленные коммюнике мирных переговоров, у этих кругов появилась возможность реализовать возврат к конфронтации на уровне верховной государственной власти Соединенных Штатов.

И Бжезинский был востребован. Что он имел перед собой, когда стал помощником президента по национальной безопасности? Итоги трех десятилетий гонки вооружений показывали: попытки задушить экономику СССР небывалыми военными расходами успеха не принесли. По объективным данным, промышленное производство в социалистических странах Европы с 1950 по 1970 год возросло в восемь раз, тогда как в развитых капиталистических — только втрое. В то время ничто не давало повода думать, что можно сломать Советский Союз, просто продолжая бесконечно наращивать ядерные и прочие арсеналы. Нужны были новые идеи, и помощник президента Картера такие идеи дал.

Он был умным человеком и квалифицированным политиком. Он понимал значение идеологии для такого общества, каким был Советский Союз и, скорее всего, предвидел, что произойдет в случае одномоментного, революционного слома цементировавшей державу коммунистической ортодоксии. И Бжезинский сделал ставку на то, что теперь называется информационной войной. Его рекомендации состояли в том, чтобы использовать представленные разрядкой возможности международного культурного обмена для разрушения идеологической базы социализма. Предлагая свое «направление главного удара», он рассчитывал, что «широко развернувшийся процесс интенсивного мирного обмена между Западом и Востоком, перерастая чисто экономические рамки, почти незаметно будет откалывать куски от теоретического здания коммунизма, способствовать эрозии социализма». В конечном счете это приведет к тому, что СССР перестанет существовать в том качестве, какого он достиг к началу последней четверти ХХ века. При этом он, скорее всего, потеряет возможности и статус сверхдержавы.

К сожалению, глядя на сегодняшнее состояние Российской Федерации и прикидывая его вероятную динамику, приходится признать, что Збигнев Бжезинский оказался едва ли не первым победоносным командиром «холодной войны». Его стратегия принесла свои плоды — и, по историческим меркам, очень быстро. Ведь Советский Союз 1985 года отнюдь не был слаб и истощен. Крах великой державы произошел именно из-за взрывного, безоглядного, истерического уничтожения ее идеологии и мгновенно последовавшего за этим разрушения государственности СССР и системы власти в тех новых странах, которые образовались на его месте.

Впрочем, анализ причин и перспектив современного положения России не входит в круг тем этой статьи. В нашем цикле мы пытаемся рассмотреть внешнеполитические перипетии второй половины минувшего века, причем преимущественно их военную ипостась.

А в области военной мысли в это время тоже появились заметные и достаточно выразительные новации.

Стратегия «реалистического устрашения» творчески развивалась. При этом основной зоной приложения усилий была углубленная проработка многочисленных аспектов ограниченной войны, прежде всего войны в Европе с использованием ядерного оружия. У военных теоретиков появились новые эмпирические данные — глубокое впечатление на всех произвела арабо-израильская война 1973 года. Она характеризовалась высоконапряженными действиями мобильных войск, широким применением автоматизированных систем оружия — в частности, беспилотных летательных аппаратов поля боя, — и быстрым достижением поставленных целей. Осмысление ее уроков, вкупе с учетом уже сосредоточенных на Европейском театре войны вооружений и возможностей новых типов боевых систем, привели американских аналитиков к созданию теории «короткой войны».

Исходным постулатом этой теории, по освящённому десятилетиями обычаю, служила подготовка Варшавского договора к агрессии против западноевропейских стран, с непременным намерением Советов нанести свой удар первыми. В строгом соответствии с установками американской стратегии «реалистического устрашения» СССР должен был производить этот удар не межконтинентальными ракетами, а силами общего назначения. Удар следовало упредить, и проработка технологии такого упреждения на уровне тактических взглядов и военно-технических возможностей 1970-х и последующих годов и стала содержанием теории «короткой войны».

Не следует впадать в заблуждение, считая, что война должна была начаться исключительно в ответ на фактическое нападение Восточного блока. В новой теории победа должна была быть достигнута обороняющейся — т.е. западной — стороной в большой степени за счет внезапности начала ею боевых действий. Надо думать, что внезапный опережающий удар всё-таки внезапнее внезапного ответного удара.

Так что здесь речь идет о превентивном нападении на вооруженные силы ОВД в «угрожаемый период», наступление которого будет определено по благоусмотрению стратегов Североатлантического союза.

А дальше, на основе опыта упомянутого арабо-израильского конфликта, делался вывод, что война должны быть непродолжительной, но крайне напряженной. Целями ее ставилось нанесение сокрушительного поражения главной группировке противника на театре или, в худшем случае, достижение «ничейного результата». Если действия обычных сил не приведут к желаемому исходу в течение двух недель, в дело должно быть употреблено тактическое ядерное оружие.

Рассматривались и другие причины перехода от «конвенционального» оружия к ядерному. Например, когда одна из сторон стремится «к достижению чрезмерно большого успеха обычными силами и неправильно оценивает решимость своего противника». А еще это может случиться и «неумышленно», из-за просчета или потому, что союзник от отчаяния начнет действовать самостоятельно.

Последнее опасение родилось не на пустом месте. В НАТО существовала практика, когда ядерные заряды, размещенные в Европе, находились в юрисдикции США, а средства доставки для них были штатным вооружением армий стран-членов НАТО. Однако некоторые европейские военные руководители уже с начала 1970-х годов настаивали на том, чтобы в случае войны иметь право распоряжаться атомным оружием по своему усмотрению. Например, об этом четко заявил бывший главнокомандующий вооруженными силами НАТО на Центрально-Европейском ТВД немецкий генерал Шнелль в своей речи в военной академии в Гамбурге в июне 1976. Того же и примерно тогда же требовал датский генерал Торсен. Изрядный максимализм можно было наблюдать и в вопросе об уровне принятия решения на применение тактического ядерного оружия: так, немецкие генералы считали, что право на такое решение должно быть предоставлено командирам даже низших тактических соединений — вплоть до бригады. Если же вспомнить, сколь неоднозначно отнеслись немцы к перспективе обороны «передовых рубежей», проходящих по их земле, то станет ясно, о чем говорят американские теоретики, упоминая про «отчаявшегося союзника».

«Короткая война», по оценкам американских экспертов, должна была сопровождаться очень большими потерями в живой силе и огромным расходом боеприпасов и средств снабжения. Наиболее сложным выглядел вопрос о применении оружия массового поражения. В ходе учений блока в 1960-х годах были проведены расчеты, показавшие, что после взрывов 335 ядерных зарядов на территории ФРГ потери в людях составят свыше 5 млн. человек, а в результате всей «тактической» ядерной войны в Европе будет убито от 20 до 100 млн. человек.

К середине 1970-х на Европейском континенте было сосредоточено порядка 7000 американских ядерных боеприпасов с общим тротиловым эквивалентом 460 Мт. Этого, по оценкам самих же американцев, было «более чем достаточно, чтобы сравнять с землей всю Западную Европу». Однако при более пристальном рассмотрении оказалось, что этого... мало!

На то были три веские причины.

Первая состояла в том, что для НАТО необходимо было достичь не просто превосходства над ОВД в ядерных вооружениях на Европейском театре, но непременно многократного превосходства. Второй причиной было желание располагать возможностью широкого выбора вариантов применения оружия: а вдруг по такому-то объекту целесообразнее — или экономичнее, или безопаснее — стрельнуть парочкой атомных снарядов, а в наличии имеются только «Фантомы», «Сержанты» и «СРЭМы»? («Фантом»-2 — это истребитель-бомбардировщик, способный нести атомные бомбы; «Сержант» — тактическая баллистическая ракета; «СРЭМ» — авиационная ракета для средних и тяжелых бомбардировщиков). Наконец, ядерное оружие театра войны должно было послужить мощным средством наращивания удара стратегических сил, если все усилия удержать войну в рамках «ограниченной» окажутся тщетными и она станет перерастать во всеобщую. Потому что американцы к тому времени считали, что уничтожить наши стратегические ядерные силы нельзя даже внезапным ударом, и стратегия «гибкого реагирования» требовала сохранить оружие для «второго удара».

Итак, в Европе имелось около 7000 только американских ядерных боеприпасов, часть из которых при ведении боевых действий передавалась для использования союзникам. О насыщенности будущих операций на континенте атомными взрывами дает хорошее представление количество средств доставки ядерного оружия, выделяемое оперативным объединениям и соединениям сухопутных войск блока для ведения наступательных операций «ограниченной войны».

Каждой полевой армии придавались 1 — 3 дивизиона оперативно-тактических ракет «Першинг». Это были еще не те «Першинги»-2, которые по своим характеристикам перешли в разряд ракет «промежуточной» дальности и через десять с небольшим лет стали предметом известных переговоров между СССР и США. Но и эти первые «Першинги» были способны доставить боеголовку в 150 кт на расстояние 600 км. Армейским корпусам полагалось оружие поскромнее: 1 — 3 дивизиона «Сержантов» или новейших по тому времени тактических «Лансов», которые стреляли на дальность 80 — 140 км. Всего же армейский корпус в наступлении мог получить 50 и более ядерных боеприпасов мощностью от 5 до 150 кт.

Прошу заметить: «Першинги» полевой армии идут как дополнение к ракетам, находящимся в распоряжении корпусов, из которых она состоит.

Кроме того, на вооружении объединенных вооруженных сил НАТО имелась атомная артиллерия и ядерные фугасы. А были еще самолеты-носители из состава тактического командования ВВС США, развернутые на многочисленных базах в европейских странах. Добавим к этому боеприпасы для авианосной авиации 2-го (Атлантического) и 6-го (Средиземноморского) флотов США.

Далее. Как известно, в НАТО входит еще одна самостоятельная ядерная держава — Великобритания, до сих пор всегда хранившая неколебимую верность своему старшему союзнику. Испытав в 1954 году атомный заряд, а в 1957 — термоядерный, англичане создали свои ядерные силы, по характеру соответствующие советским и американским средствам средней дальности, или, другими словами, ядерным средствам театра войны. Основу этих сил в 1970-е годы составляли пять атомных подводных ракетоносцев с ракетами дальностью 4400 км и порядка пятидесяти средних бомбардировщиков «Вулкан». Тактическое оружие могли также нести другие типы самолетов ВВС Великобритании.

Чтобы полнее представить себе обстановку на возможных полях сражений Европы, вспомним о ядерном оружии Французской республики — ведь она, выйдя в 1966 году из военной организации Североатлантического союза, тем не менее отнюдь не стала союзником Варшавского договора.

Для оснащения своих сухопутных армий Франция в 1972 году начала производство оперативно-тактических ракет «Плутон» и к 1978 году изготовила 120 таких ракет и 40 мобильных гусеничных пусковых установок для них. В войсках, в качестве средства усиления армейских корпусов, было развернуто 6 полков по 6 ПУ в каждом. Дальность пуска — от 15 до 120 км, устанавливалась головная часть мощностью 10 либо 25 кт.

В дополнение к ракетным комплексам сухопутных войск планировалось модифицировать в самолеты-носители атомных бомб часть тактических истребителей «Мираж» 3 и «Ягуар».

Да и то оружие, которое французы рассматривали как стратегическое, было предназначено для войны в Европе. На плато Альбион были развернуты 2 эскадрильи — 18 ракет SSBS с дальностью 3000 км и боевой частью в 150 кт; в 1976 для них были сделаны термоядерные боеголовки мощностью 1 Мт, в дальнейшем предполагалось оснастить их многозарядными ГЧ. В ВВС состояли 36 средних бомбардировщика «Мираж» 4 с атомными бомбами по 80 кт. Для ВМС к началу 1980-х были построены 5 ПЛАРБ, несущих по 16 ракет дальностью 2000 км и мощностью по 500 кт.

И вот, всего этого в середине 1970-х годов оказалось мало. И американское руководство отнеслось к необходимости дальнейшего наращивания «евростратегического» оружия со всей серьезностью.

Причем не только с точки зрения количественной, но и в качественном аспекте.

Еще в 1972 году на страницах журнала «Арми» появилось сообщение о создании нового вида ядерного оружия — нейтронного. Его разрабатывали в Лос-Аламосской и Ливерморской лабораторях его уже в течение 20 лет По конструкции это термоядерный заряд небольшой мощности, который сделан так, что до 80% энергии взрыва выделяется в виде потоков быстрых нейтронов, а на световое излучение и ударную волну остается совсем немного. Отсюда и характер воздействия: мало развалин, мало пожаров и много людей, умерших или умирающих от лучевой болезни.

Как положено, приводились расчеты. При взрыве нейтронного боеприпаса мощностью в 1 кт радиус зоны сплошных разрушений и гибели составляет всего 128 м. Слабые или никаких разрушений материальных объектов, быстрая смерть от облучения личного состава, даже внутри танков — 822 м. Лучевая болезнь, в том числе со смертельным исхоодм — 1,6 км. Лучевая болезнь в более легких формах — 2 км.

Оружие объявлялось гуманным, в подтверждение чего сравнивались прогнозные результаты применения тактической ракеты «Ланс», стоящей на вооружении и имеющей «традиционную» боеголовку мощностью 50 кт, с будущим «Лансом» с нейтронной головкой в 1 кт. Получалось, что нейтронная головка убьет своими нейтронами все-таки меньше людей, чем в пятьдесят раз более мощная «традиционная». Опять же, дома, мосты целы, озера не испарились, радиоактивное заражение совсем маленькое — просто замечательная бомба!

На основании таких рассуждений руководители НАТО даже сочли, что применение нейтронных боеприпасов не обязательно приведет к всеобщему ядерному конфликту.

Во второй половине 1970-х американцы приступили к подготовке производства нейтронных боевых частей для «Лансов» и снарядов для 203,2-мм гаубиц. Следом приступили к разработке такого оружия англичане.

Не было забыто и расширение номенклатуры и увеличение количества ядерных средств, размещенных на постоянной основе в Европе. На исходе 70-х годов ХХ века, после почти десятилетнего периода позитивного развития международных процессов, те силы, которые не хотели разрядки и все эти годы боролись против нее, добились желанного результата.

12 декабря 1979 на совещании министров обороны и иностранных дел стран НАТО, кроме Франции, под нажимом США были приняты планы производства и размещения в Европе американских ракет средней дальности. Понятно, что такое решение нелегко досталось Соединенным Штатам, Англии и ФРГ — странам, которые его добивались. За их успехом стоит долгая и многотрудная работа.

Эти новые ракеты были уже не «Лансы» с дальностью 80 км и даже не «Першинги». Речь шла о баллистической ракете «Першинг» 2, которая со своей дальностью в 2,5 тыс. км превосходила своего «младшего тёзку» в четыре раза и по всем писаным законам относились к стратегическим ракетам средней дальности. Ее дополняло оружие нового класса — стратегические крылатые ракеты наземного базирования.

Поворот к новому нагнетанию конфронтации произошел.

Логика повествования подводит нас к очередному важнейшему событию второй половины прошлого века — вводу советских войск в Афганистан. Благодаря стараниям значительной части средств массовой информации у людей создано впечатление, что именно за это обманутый Запад ополчился на СССР и оказался просто вынужденным вновь начать вооружаться перед лицом такой коварства и агрессивности.

Поэтому я прошу читателя обратить внимание на следующий факт: решение НАТО о развертывании в Европе пятисот семидесяти двух (!) единиц американского стратегического оружия долго готовилось и было принято 12 декабря 1979 года. То есть — на 13 дней раньше, чем в Афганистан вошел первый батальон советского контингента.